Неточные совпадения
— Может быть-с, но дело не
в людях, — возразил он, — а
в том, что
силу дает
этим господам, и какую еще
силу: совесть людей становится
в руках Таганки и Якиманки; разные ваши либералы и демагоги, шапки обыкновенно не хотевшие поднять ни перед каким абсолютизмом, с наслаждением, говорят, с восторгом приемлют разные субсидии и службишки от Таганки!
— Не знаю-с, есть ли
в ней цивилизующая
сила; но знаю, что мне ваша торговля сделалась противна до омерзения. Все стало продажное: любовь, дружба, честь, слава! И вот что меня, по преимуществу, привязывает к
этой госпоже, — говорил Бегушев, указывая снова на портрет Домны Осиповны, — что она обеспеченная женщина, и поэтому ни я у ней и ни она у меня не находимся на содержании.
Оставшись одна, она, для успокоения нерв, несколько времени ходила по комнате; а потом, снова подправив себе лицо, позвала опять парикмахера и с ним, наконец, общими
силами устроила себе прическу, которая вышла как-то вся на сторону; но это-то больше всего и нравилось Домне Осиповне: она видела
в этом выражение какого-то удальства — качество, которое
в последнее время стало нравиться некоторым дамам.
После ужина гостья и хозяин снова перешли
в кабинет, и, по поводу коснувшегося разговора о Хмурине и Янсутском, Бегушев стал толковать Домне Осиповне, что
эти дрянные люди суть продукт капитала, самой пагубной
силы настоящего времени; что существовавшее некогда рыцарство по своему деспотизму ничто
в сравнении с капиталом.
Домна Осиповна по наружности слушала Бегушева весьма внимательно; но
в душе скучала и недоумевала: «Бог знает, что такое он
это говорит: деньги — зло, пагубная
сила!» — думала она про себя и при
этом была страшно утомлена, так что чрезвычайно обрадовалась, когда, наконец, часу
в четвертом утра экипаж Бегушева повез ее на Таганку.
Оставшись одна, Домна Осиповна впала
в мучительное раздумье, хоть
в сущности она уже окончательно решила
в мыслях своих сойтись с мужем, потому что лишиться пятисот тысяч было выше всяких нравственных
сил ее и почти равнялось бы самоубийству; но весь вопрос для нее состоял
в том, как ей поступить
в этом случае с Бегушевым?
Домна Осиповна закрыла себе сначала глаза рукой, провела потом
этой рукой по лицу и, с свойственной ей
силой характера овладев, наконец, собою, возвратилась
в кабинет.
Откуда проистекало все
это — определить трудно; может быть,
в силу того, что сухие и завядшие растения любят влагу и только
в ней оживают.
Будь на месте генерала другой человек, он давно бы убежал от Татьяны Васильевны на край света, утопился бы, удавился; но он,
в силу своего превосходного пищеварения, как будто бы не видел ее безобразия, не чувствовал ее злого характера, и только одно его очень уедало:
это ее философствование.
Аделаида Ивановна с наслаждением отсыпала им все, сколько у нее было, и
в прежнее время некоторые из
этих знакомых возвращали ей вполне всю сумму, а другие аккуратно платили проценты, причем Аделаида Ивановна отнекивалась, зажимала себе уши, и ее почти
силою надо было заставить взять деньги.
В искренность всех
этих увлечений Долгова Бегушев верил, но
в силу — нет: очень их было много и чрезвычайно они были разнообразны!
Вышел священник и, склонив голову немного вниз, начал возглашать: «Господи, владыко живота моего!» Бегушев очень любил
эту молитву, как одно из глубочайших лирических движений души человеческой, и сверх того высоко ценил ее по
силе слова,
в котором вылилось
это движение; но когда он наклонился вместе с другими
в землю, то подняться затруднился, и уж Маремьяша подбежала и помогла ему; красен он при
этом сделался как рак и, не решившись повторять более поклона, опять сел на стул.
В этих стремлениях преследовать злых и помогать именно несчастным людям
в Бегушеве отражалось чисто прирожденное ему рыцарство характера: он еще
в школе всегда заступался за слабых и смирненьких товарищей и тузил немилосердно, благодаря своей
силе и мощности, нахалов, буянов и подлецов; затрещины, которые он им задавал, носили даже особое название: «бегушевская затрещина».
Тот,
в свою очередь, обезумел от гнева: с замечательною для семидесятилетнего почти старика
силою он выхватил у близстоящего маркера тяжеловесный кий, ударил им Янсутского по голове, сшиб его
этим ударом с ног, затем стал пихать его ногами, плевать ему
в лицо.
— Об
этом напечатано было
в газетах… Я сама читала!.. Янсутский назван по имени, а о господине, который бил его, сказано только, что он очень храбрый и
силы необыкновенной!
— Домна Осиповна, — начала она докладывать Бегушеву, — не знаю, правда ли
это или нет, — изволили
в рассудке тронуться; все рвут, мечут с себя… супруг их, доктор, сказывала прислуга, бился-бился с нею и созвал докторов, губернатора, полицеймейстеров, и ее почесть что
силой увезли
в сумасшедший дом.
Неточные совпадения
Но он не без основания думал, что натуральный исход всякой коллизии [Колли́зия — столкновение противоположных
сил.] есть все-таки сечение, и
это сознание подкрепляло его.
В ожидании
этого исхода он занимался делами и писал втихомолку устав «о нестеснении градоначальников законами». Первый и единственный параграф
этого устава гласил так: «Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя. И тогда все сие, сделавшись невидимым, много тебя
в действии облегчит».
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не было той
силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста
в неведении чего бы то ни было, то
в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже
в известном смысле было прочнее его.
Минуты
этой задумчивости были самыми тяжелыми для глуповцев. Как оцепенелые застывали они перед ним, не будучи
в силах оторвать глаза от его светлого, как сталь, взора. Какая-то неисповедимая тайна скрывалась
в этом взоре, и тайна
эта тяжелым, почти свинцовым пологом нависла над целым городом.
Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще могло казаться, что
в нем олицетворяется что-то громадное, какая-то всепокоряющая
сила, которая, независимо от своего содержания, может поражать воображение; теперь, когда он лежал поверженный и изнеможенный, когда ни на ком не тяготел его исполненный бесстыжества взор, делалось ясным, что
это"громадное",
это"всепокоряющее" — не что иное, как идиотство, не нашедшее себе границ.
"Мудрые мира сего! — восклицает по
этому поводу летописец, — прилежно о сем помыслите! и да не смущаются сердца ваши при взгляде на шелепа и иные орудия,
в коих, по высокоумному мнению вашему, якобы
сила и свет просвещения замыкаются!"