Неточные совпадения
— Да, но бог знает — это понимание
не лучше ли нынешнего городско-развратного взгляда на
женщину. Пушкин очень
любил и знал хорошо
женщин, и тот, однако, для романа своего выбрал совершенно безупречную
женщину!.. Сколько вы ни усиливайте вашего воображения, вам выше Татьяны — в нравственном отношении — русской
женщины не выдумать.
— Чем бы там она ни была верна, но она все-таки,
любя другого,
не изменила своему долгу — и
не изменила вследствие прирожденного ей целомудрия; намеками на такого рода
женщин испещрены наша история и наши песни.
Двадцатого декабря было рождение Еспера Иваныча. Вихров поехал его поздравить и нарочно выбрал этот день, так как наверное знал, что там непременно будет Мари, уже возвратившаяся опять из Малороссии с мужем в Москву. Павлу уже
не тяжело было встретиться с нею: самолюбие его
не было уязвляемо ее равнодушием; его
любила теперь другая, гораздо лучшая, чем она,
женщина. Ему, напротив, приятно даже было показать себя Мари и посмотреть, как она добродетельничает.
«Отчего я
не могу
любить этой
женщины? — думал он почти с озлоблением. — Она возвратилась бы ко мне опять после смерти мужа, и мы могли бы быть счастливы». Он обернулся и увидел, что Фатеева тоже плачет.
«Неужели Неведомов прав, — думал он, — что мы можем прочно
любить только
женщин безупречных?» Ко всему этому хаосу мыслей и чувствований присоединилось еще представление своей собственной жизни, в которой
не было ни цели, ни дела никакого.
— Я
не верю вам, чтобы вы никакой другой
женщины, кроме меня, теперь
не любили, — проговорила она.
— Это совершенная правда, но что же тут такое?
Женщина ни перед одним мужчиной
не ответственна за свое прошлое, если только она
не любила его тогда.
— По натуре своей, — продолжал Вихров, — это
женщина страстная, деятельная, но ее решительно
не научили ничему, как только
любить, или, лучше сказать, вести любовь с мужчиной.
В свет она
не ездит, потому что у нас свету этого и нет, да и какая же неглупая
женщина найдет себе в этом удовольствие; читать она, вследствие своего недовоспитания,
не любит и удовольствия в том
не находит; искусств, чтобы ими заняться, никаких
не знает; детей у нее нет, к хозяйству тоже
не приучена особенно!..
Словом, Вихров, я теперь навсегда разочаровалась в ней;
не помню, говорила ли я вам, что мои нравственные правила таковы:
любить один раз
женщине даже преступной любовью можно, потому что она неопытна и ее могут обмануть.
Таких
женщин я ни уважать, ни
любить не могу.
— Да-с. Все смеялась она: «Жена у тебя дура, да ты ее очень
любишь!» Мне это и обидно было, а кто ее знает, другое дело: может, она и отворотного какого дала мне. Так пришло, что
женщины видеть почесть
не мог: что ни сделает она, все мне было
не по нраву!
— Скажите, — говорила Юлия (она в это время держала глаза опущенные вниз), — вы кроме Фатеевой
не любили и
не любите никакой другой
женщины?
Когда Виссарион ушел от него, он окончательно утвердился в этом намерении — и сейчас же принялся писать письмо к Мари, в котором он изложил все, что думал перед тем, и в заключение прибавлял: «Вопрос мой, Мари, состоит в том:
любите ли вы меня; и
не говорите, пожалуйста, ни о каких святых обязанностях: всякая
женщина, когда полюбит, так пренебрегает ими;
не говорите также и о святой дружбе, которая могла бы установиться между нами.
— В том, что она внушила такое постоянное чувство: двенадцать лет ее безнадежно
любили и
не могли от этого чувства полюбить других
женщин.
— Легко ли мне было отвечать на него?.. Я недели две была как сумасшедшая; отказаться от этого счастья —
не хватило у меня сил; идти же на него — надобно было забыть, что я жена живого мужа, мать детей.
Женщинам, хоть сколько-нибудь понимающим свой долг,
не легко на подобный поступок решиться!.. Нужно очень
любить человека и очень ему верить, для кого это делаешь…
Причина всему этому заключалась в том, что с самого приезда Вихрова в Петербург между им и Мари происходили и недоразумения и неудовольствия: он в первый раз еще
любил женщину в присутствии мужа и поэтому страшно, мучительно ее ревновал — ревновал физически, ревновал и нравственно, но всего этого высказывать прямо никогда
не решался; ему казалось, что этим чувством он унижает и себя и Мари, и он ограничивался тем, что каждодневно страдал, капризничал, говорил Мари колкости, осыпал старика генерала (в его, разумеется, отсутствии) насмешками…
Мари видела, что он
любит ее в эти минуты до безумия, до сумасшествия; она сама пылала к нему
не меньшею страстью и готова была броситься к нему на шею и задушить его в своих объятиях; но по свойству ли русской
женщины или по личной врожденной стыдливости своей, ничего этого
не сделала и устремила только горящий нежностью взор на Вихрова и проговорила...
— Нет,
не глупости! — воскликнул, в свою очередь, Живин. — Прежде, когда вот ты, а потом и я, женившись, держали ее на пушкинском идеале, она была
женщина совсем хорошая; а тут, как ваши петербургские поэты стали воспевать только что
не публичных
женщин, а критика — ругать всю Россию наповал, она и спятила, сбилась с панталыку: сначала объявила мне, что
любит другого; ну, ты знаешь, как я всегда смотрел на эти вещи. «Очень жаль, говорю, но, во всяком случае, ни стеснять, ни мешать вам
не буду!»
Неточные совпадения
Он
не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я
не брошу сына,
не могу бросить сына, что без сына
не может быть для меня жизни даже с тем, кого я
люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая
женщина, — это он знает и знает, что я
не в силах буду сделать этого».
Она имела всю прелесть и свежесть молодости, но
не была ребенком, и если
любила его, то
любила сознательно, как должна
любить женщина: это было одно.
— Брось меня, брось! — выговаривала она между рыданьями. — Я уеду завтра… Я больше сделаю. Кто я? развратная
женщина. Камень на твоей шее. Я
не хочу мучать тебя,
не хочу! Я освобожу тебя. Ты
не любишь, ты
любишь другую!
Слыхал он, что
женщины часто
любят некрасивых, простых людей, но
не верил этому, потому что судил по себе, так как сам он мог
любить только красивых, таинственных и особенных
женщин.
Никогда еще
не проходило дня в ссоре. Нынче это было в первый раз. И это была
не ссора. Это было очевидное признание в совершенном охлаждении. Разве можно было взглянуть на нее так, как он взглянул, когда входил в комнату за аттестатом? Посмотреть на нее, видеть, что сердце ее разрывается от отчаяния, и пройти молча с этим равнодушно-спокойным лицом? Он
не то что охладел к ней, но он ненавидел ее, потому что
любил другую
женщину, — это было ясно.