Неточные совпадения
— Ты сам меня как-то спрашивал, — продолжал Имплев, — отчего это, когда вот помещики и чиновники съедутся, сейчас же в карты сядут
играть?.. Прямо от неучения! Им не об чем между собой говорить; и чем необразованней общество, тем склонней оно ко всем этим играм в кости, в карты; все восточные народы, которые еще необразованнее нас, очень любят все это, и у них, например, за величайшее блаженство считается их кейф, то
есть, когда человек ничего уж и не думает даже.
По вечерам, — когда полковник,
выпив рюмку — другую водки, начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука в халат, со щегольской гитарой в руках, укладывался в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично
играл на гитаре, и вообще видно
было, что вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок: частое погружение в самого себя, чтение, музыка, размышление о разных ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
Вышел Видостан, в бархатном кафтане, обшитом позументами, и в шапочке набекрень. После него выбежали Тарабар и Кифар. Все эти лица мало заняли Павла. Может
быть, врожденное эстетическое чувство говорило в нем, что самые роли
были чепуха великая, а исполнители их — еще и хуже того. Тарабар и Кифар
были именно те самые драчуны, которым после представления предстояло отправиться в часть.
Есть ли возможность при подобных обстоятельствах весело
играть!
Молодого казака Климовского стал
играть гимназист седьмого класса, большой франт, который
играл уже эту роль прежде и известен
был тем, что, очень ловко танцуя мазурку, вылетал в своем первом явлении на сцену.
Марусю едва уговорили
играть очень хорошенького собой гимназистика Шишмарева, который
был в гимназических певчих и имел превосходнейший тоненький голосок.
Надобно
было подговорить некоего Разумова, бывшего гимназиста и теперь уже служившего в казенной палате, мальчишку очень бойкого, неглупого, но в корень развращенного, так что и женщин-то
играть он брался не по любви к театру, а скорей из какого-то нахальства, чтобы иметь, возможность побесстыдничать и сделать несколько неблагопристойных движений.
— Господа! — сказал он дрожащим голосом. — Там Разумов дразнит Шишмарева — тот
играть не может. Я хотел
было его задушить, но я должен сегодня
играть.
Павел тоже
играл старательнейшим образом, так что у него в груди даже дрожало — с таким чувством он выходил, говорил и
пел.
— Кто сей умный человек, изготовивший все сие? — говорил Николай Силыч, подводя своего друга прямо к подносу. — Умный человек сей
есть Плавин, а
играл, брат, все-таки и Грицка — скверно! — прибавил он, обращаясь к нему.
— Отлично
играли, отлично! — повторял за другом и Гаврило Насосыч, продолжавший рюмку за рюмкой
пить водку.
— Ты так
пой всю жизнь, а ты так
играй! — обратился Николай Силыч сначала к Шишмареву, а потом к Павлу.
— Вы не верьте Николаю Силычу, вы отлично
играли! — вздумал
было утешать его Павел.
—
Играю, — отвечал Павел и начал наигрывать знакомые ему пьесы с чувством, какое только
было у него в душе.
— Ну, вот давай, я тебя стану учить;
будем играть в четыре руки! — сказала она и, вместе с тем, близко-близко села около Павла.
— Вы никогда не
будете в четыре руки
играть верно! — вмешалась в разговор Фатеева.
— Ну, в таком случае, я
буду играть по правилам, — сказал Павел, — но только вы же меня и учите; мне не у кого брать уроки.
Прежнее эстетическое чувство заменилось теперь в Еспере Иваныче любовью к изящным игрушкам; кроме собаки, у него еще
была картина с музыкой, где и танцевали, и
пилили, и на скрипке
играли; и на все это он смотрел иногда по целым часам неотстанно.
—
Играя с тигренком, вы никогда не воображали, что он
будет когда-нибудь со временем и тигром.
Я очень хорошо понимаю, что разум
есть одна из важнейших способностей души и что, действительно, для него
есть предел, до которого он может дойти; но вот тут-то, где он останавливается, и начинает, как я думаю, работать другая способность нашей души — это фантазия, которая произвела и искусства все и все религии и которая, я убежден,
играла большую роль в признании вероятности существования Америки и подсказала многое к открытию солнечной системы.
Вообще, он
был весьма циничен в отзывах даже о самом себе и, казалось, нисколько не стыдился разных своих дурных поступков. Так, в одно время, Павел стал часто видать у Салова какого-то молоденького студента, который приходил к нему, сейчас же садился с ним
играть в карты, ерошил волосы, швырял даже иногда картами, но, несмотря на то, Салов без всякой жалости продолжал с ним
играть.
— Да так, кое-кто из знакомых
играют в шашки, а у меня их не
было; вот я их и приобрел.
— Что? Нет! Вы меня обыграете, — возразил Салов, однако сел. — Что же, мы даром
будем играть?
— Я, душенька, может
быть, первый игрок в Москве, как же вы смели со мной сесть
играть?
— Ну, так мы и
будем играть по пяти, — сказал Салов и написал на столе 100 ремизов.
Инженер в это время встал из-за стола и, выкинув на стол двадцатипятирублевую бумажку, объявил, что он больше
играть не
будет.
— И в Петербурге тоже-с, и в Петербурге!.. По крайней мере, когда я в последний раз
был там, — говорил Александр Иванович явно грустным тоном, — Вася Каратыгин мне прямо жаловался, что он
играет всякую дребедень, а что поумней — ему не позволяют
играть.
— Еще больше, кажется; но, по крайней мере, я рада тому, что он соберет к себе разных дряней приятелей,
играет,
пьет с ними на своей половине, и не адресуется уж ко мне ни с разговорами, ни с нежностями.
— Ах, нет! Погодите, посидите, он сейчас
будет играть! — уговаривала и останавливала ее m-lle Прыхина.
— И Шиллер — сапожник: он выучился стихи писать и больше уж ничего не знает. Всякий немец — мастеровой: знает только мастерство; а русский, брат, так на все руки мастер. Его в солдаты отдадут: «Что, спросят, умеешь на валторне
играть?..» — «А гля че, говорит, не уметь — губы
есть!»
— Кто же
будет играть? — спросила Клеопатра Петровна.
— Все мы, кого ты знаешь, и еще кого-нибудь подберем, — ты, наконец,
будешь играть.
Больше всего мысль его останавливалась на «Юлии и Ромео» Шекспира — на пьесе, в которой бы непременно стал
играть и Неведомов, потому что ее можно
было бы поставить в его щегольском переводе, и, кроме того, он отлично бы
сыграл Лоренцо, монаха; а потом — взять какую-нибудь народную вещь, хоть «Филатку и Мирошку» [«Филатка и Морошка» — водевиль в одном действии П.Г.Григорьева, впервые поставлен в 1831 году.], дать эти роля Петину и Замину и посмотреть, что они из них сделают.
— Театр
сыграть отлично бы
было, — подхватил Петин, потирая от удовольствия руки.
—
Играть, я полагаю, — снова начал Павел, — «Ромео и Джульету». Я, если вы позволите, возьму на себя Ромео — молод еще, строен, немного трагического жара
есть… А вы — Лоренцо, — отнесся он к Неведомову.
— Отлично, — похвалил его Павел. — Юлию вы
будете играть, — обратился он к Клеопатре Петровне.
— Отлично, — произнес Павел, — однако вы и сами
будете играть.
— А madame Фатеева
будет тоже
играть?
— А она разве не живая? Ух, какая, должно
быть, живая! Кто же еще
будет из мужчин
играть?
— А Неведомов
будет играть?
— Вам замужество, я полагаю, — начал Павел (у него в голове все-таки
было свое), — не может помешать
сыграть на театре; вы
сыграете, а потом выйдете замуж.
— Разве вот что сделать, — рассуждала между тем Анна Ивановна (ей самой очень хотелось
сыграть на театре), — я скажу жениху, что я очень люблю театр. Если он рассердится и запретит мне, тогда зачем мне и замуж за него выходить, а если скажет: «Хорошо,
сыграйте», — тогда я
буду играть.
— Значит, во всяком случае вы
будете играть? — сказал с удовольствием Павел.
— Ну, что же делать, очень жаль! — говорил Павел, находя и со своей стороны совершенно невозможным, чтобы она в этом положении появилась на сцене. — До свиданья! — сказал он и ушел опять к Анне Ивановне, которая
была уже в шляпке. Он посадил ее на нарочно взятого лихача, и они понеслись на Никитскую. Фатееву Павел в эту минуту совершенно забыл. Впереди у него
было искусство и мысль о том, как бы хорошенько выучить Анну Ивановну
сыграть роль Юлии.
— Разве Анна Ивановна
будет с нами
играть? — спросил Неведомов дрожащим голосом.
— Чем же она вам может помешать?.. Вы, однако, надеюсь,
будете играть? — говорил Павел. Его по преимуществу беспокоило то, чтобы как-нибудь не расстроился театр.
— А разве ты
будешь играть? — спросил он ее.
— В таком случае, вы
будете играть няньку, — сказал Павел, думавший, что m-me Фатеева, в самом деле,
будет играть в театре.
— Правда! — подтвердил Добров. — Нынче вот они еще маленько посмирнее стали, а прежде такие озорники
были, что боже упаси: на моей уж памяти один баринок какую у нас с священником штуку
сыграл, — чудо!
Герой мой оделся франтом и, сев в покойный возок, поехал в собрание. Устроено оно
было в трактирном заведении города; главная танцевальная зала
была довольно большая и холодноватая; музыка стояла в передней и, когда Вихров приехал,
играла галоп. У самых дверей его встретил, в черном фраке, в белом жилете и во всех своих крестах и медалях, старик Захаревский. Он нарочно на этот раз взялся
быть дежурным старшиной.
Слухи эти дошли, разумеется, и до Юленьки Захаревской; она при этом сделала только грустно-насмешливую улыбку. Но кто больше всех в этом случае ее рассердил — так это Катишь Прыхина: какую та во всей этой истории
играла роль, на языке порядочной женщины и ответа не
было. Юлия хотя
была и совершенно чистая девушка, но, благодаря дружбе именно с этой m-lle Прыхиной и почти навязчивым ее толкованиям, понимала уже все.