Неточные совпадения
Наши школьники тоже воспылали к ней страстью, с тою только разницею, что барон всякий раз, как оставался с Элизой вдвоем, делал ей глазки и намекая ей даже
словами о своих чувствах; но
князь никогда почти ни о чем с ней не говорил и только слушал ее игру на фортепьянах с понуренной головой и вздыхал при этом; зато
князь очень много говорил о своей страсти к Элизе барону, и тот выслушивал его, как бы сам в этом случае нисколько не повинный.
Когда Елена говорила последние
слова, то в ее глазах, в складе губ и даже в раздувшихся красивых ноздрях промелькнула какая-то злая ирония.
Князь это подметил и был крайне этим поражен: он никак не ожидал услышать от Елены подобного совета.
— Княгиня может ненавидеть Москву, но я все-таки не поеду отсюда по одному тому, что в Москве вы живете, — заключил
князь, произнеся последние
слова несколько тише, чем прочие.
Во всем этом объяснении
князь показался ей таким честным, таким бравым и благородным, но вместе с тем несколько сдержанным и как бы не договаривающимся до конца.
Словом, она и понять хорошенько не могла, что он за человек, и сознавала ясно только одно, что сама влюбилась в него без ума и готова была исполнить самое капризнейшее его желание, хоть бы это стоило ей жизни.
— А скажи, отчего это она, — продолжал
князь, — двух
слов не дает нам сказать наедине?
— Это не пустые
слова, Елена, — возражал, в свою очередь,
князь каким-то прерывистым голосом. — Я без тебя жить не могу! Мне дышать будет нечем без твоей любви! Для меня воздуху без этого не будет существовать, — понимаешь ты?
— Я думаю, можно, — отвечал
князь, несколько удивленный ее
словами и встречею с нею.
— Как я не даю? Сколько раз я предлагал Елене… — бухнул
князь, совсем опешенный
словами Анны Юрьевны.
Управляющий молчал.
Князь не говорил ему ни
слова об имении.
О, как в эти минуты Елена возненавидела княгиню и дала себе твердое и непреложное
слово, в первое же свидание с
князем, объяснить ему и показать въяве: каков он есть человек на свете!
Князь, оставшись один, погрузился в размышления. Его смутили
слова Елены о постигающих ее припадках: что, если эти припадки подтвердятся? Страх и радость наполнили при этой мысли сердце
князя: ему в первый раз еще предстояло это счастие; но как встретить это событие, как провести его потом в жизни? Когда Елена вошла в шляпке и бурнусе, он все еще продолжал сидеть, понурив голову, так что она принуждена была дотронуться веером до его плеча.
— Ну, а
князь Пожарский [Пожарский —
князь Дмитрий Михайлович (ок. 1578 — ок. 1642), один из вождей освободительного движения русского народа против польской и шведской интервенции.], например?.. — перебила ее Анна Юрьевна, слушавшая весьма внимательно все эти
слова ее.
«Этот Петербург, товарищи мои по службе, даже комнаты и мебель,
словом, все, что напоминает мне моего богоподобного Михайла Борисовича, все это еще более раскрывает раны сердца моего», — заключал барон свое письмо, на каковое
князь в тот же день послал ему телеграфическую депешу, которою уведомлял барона, что он ждет его с распростертыми объятиями и что для него уже готово помещение, именно в том самом флигеле, где и
князь жил.
Князь при этом разговоре сидел молча. Он догадывался, что жена всеми этими
словами в его огород кидает камушки.
Видимо, что она ожидала и желала, чтобы на эти
слова ее Елпидифор Мартыныч сказал ей, что все это вздор, одна только шалость со стороны
князя, и Елпидифор Мартыныч понимал, что это именно княгиня хотела от него услышать, но в то же время, питая желание как можно посильнее напакостить
князю, он поставил на этот раз правду превыше лести и угодливости людям.
Будь
князь понастойчивей, он, может быть, успел бы втолковать ей и привить свои убеждения, или, по крайней мере, она стала бы притворяться, что разделяет их; но
князь, как и с большей частью молодых людей это бывает, сразу же разочаровался в своей супруге, отвернулся от нее умственно и не стал ни
слова с ней говорить о том, что составляло его суть, так что с этой стороны княгиня почти не знала его и видела только, что он знакомится с какими-то странными людьми и бог знает какие иногда странные вещи говорит.
— Нет,
князь, я не желаю с вами расходиться, — проговорила она, и рыдания заглушили ее
слова.
Барон почти
слово в
слово развращал княгиню мыслями
князя!
Барон, Петицкая и княгиня, хоть не говеем, может быть, искренне, но старались между собой разговаривать весело;
князь же ни
слова почти не произнес, и после обеда, когда барон принялся шаловливо развешивать по деревьям цветные фонари, чтобы осветить ими ночью сад, а княгиня вместе с г-жой Петицкой принялась тоже шаловливо помогать ему, он ушел в свой флигель, сел там в кресло и в глубокой задумчивости просидел на нем до тех пор, пока не вошел к нему прибывший на вечер Миклаков.
Она не преминула сейчас же представить его
князю, но тот и m-r Архангелову, так же, как и Елпидифору Мартынычу, не сказал ни
слова и только молча поклонился ему.
Старик просто не считал себя вправе беспокоить его сиятельство своим поклоном, так как сей последний на вечере у себя не удостоил
слова сказать с ним, а между тем Елпидифор Мартыныч даже в настоящую минуту ехал, собственно, по делу
князя.
Получив на все свои развязные
слова и приветствия почти полное молчание, Архангелов счел за лучше удалиться; но не ушел совсем из комнаты, а стал тут же ходить с своим приятелем взад и вперед по той именно стороне стола, на которой сидели Елена и
князь.
У Елены был прекрасный слух, а у
князя — зрение: она расслышала все
слова Архангелова, а тот видел, как Архангелов показал глазами на княгиню и барона.
Во всю дорогу
князь слова не промолвил с женой, и только, когда они приехали домой, он, выходя из экипажа, произнес полунасмешливо и полусердито...
— Но ты только выслушай меня… выслушай несколько моих
слов!.. — произнесла Елизавета Петровна вкрадчивым голосом. — Я, как мать, буду говорить с тобою совершенно откровенно: ты любишь
князя, — прекрасно!.. Он что-то такое дурно поступил против тебя, рассердил тебя, — прекрасно! Но дай пройти этому хоть один день, обсуди все это хорошенько, и ты увидишь, что тебе многое в ином свете представится! Я сама любила и знаю по опыту, что все потом иначе представляется.
— Поди, отдай это письмо
князю!.. — начала она приказывать той. — Непременно отдай ему в руки сама и скажешь ему, что это письмо от Елены Николаевны, а что Елизавета Петровна приказала-де вам на
словах сказать, чтобы вы очень не беспокоились и пожаловали бы к нам сегодня, — поняла ты меня?
— Поняла, барыня! — отвечала краснощекая и еще более растолстевшая Марфуша. Несмотря на простоту деревенскую в
словах, она была препонятливая. — А что же, барыня, мне делать, как я
князя не застану дома? — спросила она, принимая письмо от Елизаветы Петровны и повязывая голову платочком.
Князь при этих
словах еще более побледнел.
Елена рассказала, как рассердился
князь на Архангелова за
слова его о княгине, как и чем ей показалось это.
— Теперь-с к вам обращаю мое
слово, — отнесся Миклаков к
князю. — Будете ли вы в такой мере позволять себе выходить из себя?
— Конечно, уж не я! — отвечал Миклаков. — Потому что я двух
слов почти с ней не говаривал… Всего приличнее, я полагаю, внушить ей это
князю.
Княгиня, в противоположность Елене, любила все больше представлять себе в розовом, приятном цвете, но
князь всю дорогу промолчал, и когда она при прощании сказала ему, что он должен извиняться перед ней в совершенно другом, то он не обратил на эти ее
слова никакого внимания, а потом она дня три и совсем не видала
князя.
— Вот вы с Еленой говорили мне, — начал
князь после первых же
слов, — чтобы я разные разности внушил княгине; я остерегся это сделать и теперь получил от нее письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!
— Так неужели вы думаете, что
князь все говорит чужие
слова? — спросила княгиня с некоторым оттенком неудовольствия.
— Я тут ничего не говорю о
князе и объясняю только различие между своими
словами и чужими, — отвечал Миклаков, а сам с собой в это время думал: «Женщине если только намекнуть, что какой-нибудь мужчина не умен, так она через неделю убедит себя, что он дурак набитейший». — Ну, а как вы думаете насчет честности
князя? — продолжал он допрашивать княгиню.
— Ни взглядом, ни
словом не обнаружу сего грубого чувства пред вами, — отвечал с оттенком веселости
князь. — Но она все-таки не очень огорчилась? — прибавил он озабоченным голосом.
Прошло недели две.
Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни
слова не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе:
князь делал вид, что как будто бы он и не получал от жены никакого письма, а княгиня — что к ней вовсе и не приходил Миклаков с своим объяснением; но на душе, разумеется, у каждого из них лежало все это тяжелым гнетом, так что им неловко было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе барон дал себе
слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что
князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в глазах ее трусом, чего он тоже не желал.
— Что ваш
князь и княгиня? — спросила она его с первого же
слова.
С каждым
словом Елены
князь становился все мрачнее и мрачнее. Он совершенно соглашался, что она говорит правду, но все-таки ему тяжело было ее слушать.
Но
князь на это ее замечание не ответил ни
словом и по-прежнему сидел, отвернувшись от нее.
Елпидифор Мартыныч надеялся на следующий день, по крайней мере, встретить
князя и действительно встретил его;
князь был с ним очень внимателен и любезен, но о деньгах ни
слова, на следующий день тоже, — и таким образом прошла целая неделя.
Когда Елена говорила последние
слова, то у ней вся кровь даже бросилась в лицо;
князь заметил это и мигнул Миклакову, чтобы тот не спорил с ней больше. Тот понял его знак и возражал Елене не столь резким тоном...
Последние
слова Елизавета Петровна сказала для успокоения Елены, чтобы та не подумала, что она совсем у ней хочет поселиться; получая и без нее от
князя аккуратным образом по триста рублей в месяц, она вовсе не хотела обременять ее собой.
— На два
слова! — сказала она, уходя в другую комнату и махая рукой
князю.
И с этими
словами Елпидифор Мартыныч встряхнул перед глазами своих слушателей в самом деле дорогую бобровую шапку Оглоблина и вместе с тем очень хорошо заметил, что рассказом своим нисколько не заинтересовал ни
князя, ни Елену; а потому, полагая, что, по общей слабости влюбленных, они снова желают поскорее остаться вдвоем, он не преминул тотчас же прекратить свое каляканье и уехать.
Словом, рассудок очень ясно говорил в
князе, что для спокойствия всех близких и дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на любовь жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в истории с бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море злобы поднимается к сердцу.
Слова эти окончательно рассердили
князя. Он встал и начал ходить по комнате.
— Разошлись?.. — проговорила княгиня, но на этот раз
слово это не так страшно отозвалось в сердце ее, как прежде: во-первых, она как-то попривыкла к этому предположению, а потом ей и самой иногда невыносимо неловко было встречаться с
князем от сознания, что она любит другого. Княгиня, как мы знаем из
слов Елпидифора Мартыныча, подумывала уже уехать за границу, но, как бы то ни было, слезы обильно потекли из ее глаз.
«Умереть, убить себя!» — помышлял
князь в одно и то же время с чувством ужаса и омерзения, и его в этом случае не столько пугала мысль Гамлета о том, «что будет там, в безвестной стороне» [«Что будет там, в безвестной стороне» — измененные
слова монолога Гамлета, из одноименной трагедии Шекспира в переводе Н.А.Полевого (1796—1846).