Неточные совпадения
Долго крепились, да нечего
делать — пришлось согрешить: лошадей
стали резать, конину есть, тюленье мясо даже ели…
— А в позапрошлом году, помните, как на Троицу по «Общей минеи»
стала было службу справлять да из Пятидесятницы простое воскресенье
сделала?.. Грехи только с ней! — улыбаясь, сказала Дарья Сергевна. — К тому ж и то надо взять, Марко Данилыч, не нашего ведь она согласу…
— А вы уж не больно строго, — сказал на то Марко Данилыч. — Что
станешь делать при таком оскудении священства? Не то что попа, читалок-то нашего согласу по здешней стороне ни единой нет. Поневоле за Терентьиху примешься… На Кéрженец разве не спосылать ли?.. В скиты?..
— Полно-ка пустое-то городить, — молвил он, маленько помолчав. — Ну что у тебя за сапоги? Стоит ли из-за них грех на душу брать?.. Нет уж, брательник, неча
делать, готовь спину под линьки да посиди потом недельки с две в кутузке. Что
станешь делать?.. Такой уж грех приключился… А он тебя беспременно заводчиком выставит… Пожалуй еще, вспороть-то тебя вспорют да на придачу по этапу на родину пошлют. Со всякими тогда, братец, острогами дорогой-то сознакомишься.
Пот так и
сделал, а едва успел Федор Меркулыч подписать завещанье, как канонница
стала у него в изголовьях и
стала читать канон на исход души.
— Мы вот что
сделаем, — сказал Марко Данилыч. — До розговенья по Оке да по Волге
станем кататься. У меня же косные теперь даром в караване стоят.
С таким хозяином матерям не
стать было спорить. Нечего
делать, остались.
— Вот письмо, извольте прочесть, — сказал Лука Данилыч. Меркулов
стал читать. Побледнел, как прочел слова Марка Данилыча: «А так как предвидится на будущей неделе, что цена еще понизится, то ничего больше
делать не остается, как всего тюленя хоть в воду бросать, потому что не будет стоить и хранить его…»
— Как так? Да нешто можно без обеда? — с удивленьем вскликнул Морковников. — Сам Господь указал человеку четырежды во дню пищу вкушать и питие принимать: поутру́ завтракать, потом полудничать, как вот мы теперь, после того обедать, а вечером на сон грядущий ужинать… Закон, батюшка… Супро́тив Господня повеленья идти не годится. Мы вот что
сделаем: теперича отдохнем, а вставши, тотчас и за обед… Насчет ужина здесь, на пароходе, не
стану говорить, придется ужинать у Макарья… Вы где пристанете?
А Митеньки все нет как нет. Что
станешь делать? Пошел Никита Федорыч с безотвязным Морковниковым, хоть и больно ему того не хотелось. «Все равно, — подумал, — не даст же покоя с своим хлебосольством. Теперь его ни крестом, ни пестом не отгонишь». И наказал коридорному, как только воротится Веденеев либо другой кто
станет Меркулова спрашивать, тотчас бы повестил его.
— А ты слушай, что дальше-то со мной было, — продолжал Дмитрий Петрович. — Поехал я домой — хвать, на мосту рогатки, разводят, значит… Пешком было хотел идти — не пускают. «Один, говорят, плашкот уж совсем выведен». Нечего
делать, я на перевоз… Насилу докликался князей, пошел к лодке, поскользнулся да по глине, что по масленичной горе, до самой воды прокатился… Оттого и хорош
стал, оттого тебя и перепачкал. А знаешь ли что, Никита Сокровенный?..
Нашел, наконец, Морковников такое мыло, что задумал варить. Но русский мыловар из одного маленького городка не был разговорчив. Сколько ни расспрашивал его Морковников, как идет у него на заводе варка, ничего не узнал от него. Еще походил Василий Петрович по мыльным рядам, но, нигде не добившись толка,
стал на месте и начал раздумывать, куда бы теперь идти, что бы теперь
делать, пока не проснется Никита Федорыч.
— Поскорей бы наша-то матушка приезжала… — подгорюнясь и печально вздыхая, молвила Ираида. — Ну как вдруг да без ее бытности накатит незваный гость… Что без нее я
стану делать?..
И что ты ни
станешь делать — не ты будешь
делать, а Бог, в тебе живущий…
По времени
стали замечать, что в келейных рядах да в задних избáх по иным деревням у старых девок в зимние ночи люди сбираются будто на су́прядки, крепко изнутри запираются, плотно закрывают окна ставнями и ставят на дворе караульных, а потом что-то
делают втайне…
— Так уж я
стану просить вас, милостивая наша барышня, чтобы
сделали вы нам великое одолжение и милость несказанную, и мне и Дунюшке, — говорил Смолокуров.
«Хочу из них
сделать сельских хозяев», — писал он к старым своим приятелям, и нельзя было разуверить друзей его, что бывший их однополчанин обносился умом и на вышке у него
стало не совсем благополучно.
Путного мужа по твоему сиротству и по бедноте тебе не найти, попадется какой-нибудь озорник, век будет над тобой потешаться,
станет пить да тебя же бить, ломаться над тобой: «То
сделай да это подай, это не ладно, да и то не по-моему!» А все из озорства, чтобы только над тобой надругаться…
— Чего ж тебе еще, глупенькая? — подхватила Матренушка. — Целуй ручку, благодари барыню-то, да и пойдем, я тебе местечко укажу. А к дяде и не думай ходить — вот что. Живи с Божьими людьми; в миру нечего тебе
делать. Здесь будет тебе хорошо, никто над тобой ни ломаться, ни надругаться не
станет, битья ни от кого не примешь, брани да попреков не услышишь, будешь слезы лить да не от лиха, а ради души спасенья.
Досадно ему
стало, нахмурился. «Кому это нужно мешать мне?» — подумал он, но, завидев Пахома, тотчас повеселел и радостно засмеялся, как смеется ребенок, когда после отчаянного, по-видимому, ничем неутешного плача вдруг
сделают ему что-нибудь приятное.
И
стали все просить Орошина, сказал бы свое слово о том, что надо
делать. Один Марко Данилыч сидел молча. Отвернувшись от Орошина, барабанил он по столу пухлыми красными пальцами.
— Тяжеленьки условия, Никита Федорыч, оченно даже тяжеленьки, — покачивая головой, говорил Марко Данилыч. — Этак, чего доброго, пожалуй, и покупателей вам не найти… Верьте моему слову — люди мы бывалые, рыбное дело давно нам за обычай. Еще вы с Дмитрием-то Петровичем на свет не родились, а я уж давно всю Гребновскую вдоль и поперек знал… Исстари на ней по всем
статьям повелось, что без кредита
сделать дела нельзя. Смотрите, не пришлось бы вам товар-от у себя на руках оставить.
— А кто их знает, что они
делают, — отвечала Аграфена Ивановна. — А надо думать, что у них нéспроста что-нибудь… Недоброе что-то у них кроется, потому что доброму человеку с какой же
стати от людей хорониться? А они всегда на запоре, днем ли, ночью ли — никогда не пущают к себе. Мудреные!..
Через какую-нибудь четверть часа Анисья Терентьевна,
став за налой, протяжно и уныло
стала псалтырь читать, а Ольга Панфиловна, бегая по комнатам, принялась хлопотать по хозяйству. Первым делом у ней было кутью сварить — много ведь потребуется, человек на сто надобно припасти. Кисель сварила и сыту
сделала в первый же день своего прихода.
— И хорошо
сделал, что привез, — сказала Дарья Сергевна. — Анисья Терентьевна женщина немолодая, где ей читать все время без роздыха? Мы так уговаривались, что я
стану с ней чередоваться. А вот Господь и послал помощника, ночью-то он почитает, а я по хозяйству займусь — много ведь дела-то, и то не знаю, Герасим Силыч, как управлюсь.
На другой день похорон немножко она оправилась, даже поговорила с Аграфеной Петровной о том, что надо ей
делать теперь. Дарья Сергевна пришла, и с ней пошли такие же разговоры. С общего согласья
стали на том, чтобы все дела предоставить Патапу Максимычу и из его воли не выступать — что ни скажет, исполнять беспрекословно.
— Тятенька, — вступилась Аграфена Петровна, — вы ведь еще ничего не знаете, как мы с Дуней от Луповицких уехали. Много было всяких приключений, говорить теперь не
стану, сама когда-нибудь расскажет. Поликарп Андреич да еще один человек и ей, и мне много добра
сделали. Будь у меня такие же деньги, как у Дуни, я бы и больше трех тысяч не пожалела.
— Марфу Михайловну и я
стану просить, не оставила бы нас в этом деле; оно ведь ей за обычай, — сказал Самоквасов. — У меня в городе дом есть на примете, хороший, поместительный; надо его купить да убрать как следует… А хотелось бы убрать, как у Сергея Андреича, — потому и его
стану просить. Одному этого мне не
сделать, не знаю, как и приступиться, а ему обычно. А ежель в городе чего нельзя достать, в Москву спосылаем; у меня там довольно знакомства.
Выбежав на улицу,
стал на месте и так рассуждал: «Что теперь
делать?..
— Увидите и не узнаете прежнюю Фленушку, — говорила Таисея. — Ровно восемь месяцев, как она уж в инокинях. Все под руку подобрала, никто в обители без позволения ее шагу
сделать не может. Строга была Манефа, а эта еще строже; как сам знаешь, первая была проказница и заводчица всех проказ, а теперь совсем другая
стала; теперь вздумай-ка белица мирскую песню запеть, то́тчас ее под начал, да еще, пожалуй, в чулан. Все у нее ходят, как линь по дну. Ты когда идти к ней сбираешься?
— Были мы с тобой, Дарьюшка, жених да невеста. Неужто и этого не вспомнишь? Теперь я по милости племянницы
стал богат, и дом, где ты двадцать лет выжила, мой дом. Что бы нам с тобой старину не вспомнить? Чего прежде не удалось
сделать, то бы мы теперь разом порешили. Были мы жених с невестой, а теперь можно бы было сделаться мужем и женой.
Неточные совпадения
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, //
Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так в избу прикатит! // В сарае, в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не шути с огнем!» // — Гони его, родимая, // По шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что
делать? Научи!»
Дворовый, что у барина // Стоял за стулом с веткою, // Вдруг всхлипнул! Слезы катятся // По старому лицу. // «Помолимся же Господу // За долголетье барина!» — // Сказал холуй чувствительный // И
стал креститься дряхлою, // Дрожащею рукой. // Гвардейцы черноусые // Кисленько как-то глянули // На верного слугу; // Однако —
делать нечего! — // Фуражки сняли, крестятся. // Перекрестились барыни. // Перекрестилась нянюшка, // Перекрестился Клим…
Г-жа Простакова. Правда твоя, Адам Адамыч; да что ты
станешь делать? Ребенок, не выучась, поезжай-ка в тот же Петербург; скажут, дурак. Умниц-то ныне завелось много. Их-то я боюсь.
Стародум. Льстец есть тварь, которая не только о других, ниже о себе хорошего мнения не имеет. Все его стремление к тому, чтоб сперва ослепить ум у человека, а потом
делать из него, что ему надобно. Он ночной вор, который сперва свечу погасит, а потом красть
станет.
Вот в чем дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным, где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все
делали, чтоб он у нас
стал таков, как изволишь его видеть. Не угодно ль, мой батюшка, взять на себя труд и посмотреть, как он у нас выучен?