Неточные совпадения
Играла она две вещи: унылый немецкий вальс Лаунера
и галоп из «Путешествия в Китай» — обе бывшие в моде лет тридцать-сорок тому назад, но теперь
всеми позабытые.
У одной — дискантовой — пропал голос; она совсем не играла,
и поэтому, когда до нее доходила очередь, то
вся музыка начинала как бы заикаться, прихрамывать
и спотыкаться.
У другой трубы, издававшей низкий звук, не сразу закрывался клапан: раз загудев, она тянула одну
и ту же басовую ноту, заглушая
и сбивая
все другие звуки, до тех пор пока ей вдруг не приходило желание замолчать.
Собака напряженно зевнула, завив язык трубочкой, затряслась
всем телом
и тонко взвизгнула.
Лодыжкин хорошо знал эти места; каждый год обходил он их одно за другим во время виноградного сезона, когда
весь Крым наполнялся нарядной, богатой
и веселой публикой.
Магнолии, с их твердыми
и блестящими, точно лакированными листьями
и белыми, с большую тарелку величиной, цветами; беседки, сплошь затканные виноградом, свесившим вниз тяжелые гроздья; огромные многовековые платаны с их светлой корой
и могучими кронами; табачные плантации, ручьи
и водопады,
и повсюду — на клумбах, на изгородях, на стенах дач — яркие, великолепные душистые розы, —
все это не переставало поражать своей живой цветущей прелестью наивную душу мальчика.
— Просто так себе
и растет в воздухе. Без ничего, прямо на дереве, как у нас, значит, яблоко или груша…
И народ там, братец, совсем диковинный: турки, персюки, черкесы разные,
все в халатах
и с кинжалами… Отчаянный народишко! А то бывают там, братец, эфиопы. Я их в Батуме много раз видел.
— Как тебе сказать? С непривычки оно точно… опасаешься немного, ну а потом видишь, что другие люди не боятся,
и сам станешь посмелее… Много там, братец мой, всякой всячины. Придем — сам увидишь. Одно только плохо — лихорадка. Потому кругом болота, гниль, а притом же жарища. Тамошним-то жителям ничего, не действует на них, а пришлому человеку приходится плохо. Одначе будет нам с тобой, Сергей, языками трепать. Лезь-ка в калитку. На этой даче господа живут очень хорошие… Ты меня спроси: уж я
все знаю!
— Две да пять, итого семь копеек… Что ж, брат Сереженька,
и это деньги. Семь раз по семи, — вот он
и полтинник набежал, значит,
все мы трое сыты,
и ночлег у нас есть,
и старичку Лодыжкину, по его слабости, можно рюмочку пропустить, недугов многих ради… Эх, не понимают этого господа! Двугривенный дать ему жалко, а пятачок стыдно… ну
и велят идти прочь. А ты лучше дай хошь три копейки… Я ведь не обижаюсь, я ничего… зачем обижаться?
Наконец барыня вышла на балкон, швырнула сверху в подставленную шляпу Сергея маленькую белую монетку
и тотчас же скрылась. Монета оказалась старым, стертым с обеих сторон
и вдобавок дырявым гривенником. Дедушка долго с недоумением рассматривал ее. Он уже вышел на дорогу
и отошел далеко от дачи, но
все еще держал гривенник на ладони, как будто взвешивая его.
Таким образом старик с мальчиком
и с собакой обошли
весь дачный поселок
и уже собирались сойти к морю.
Только сквозь широкие чугунные ворота, похожие своей причудливой резьбой на кружево, можно было рассмотреть уголок свежего, точно зеленый яркий шелк, газона, круглые цветочные клумбы
и вдали, на заднем плане, крытую сквозную аллею,
всю обвитую густым виноградом.
Он прикрыл пальцем отверстие трубы,
и от этого в фонтане бесчисленных брызг солнце играло
всеми цветами радуги.
Все они были сильно встревожены, махали руками, говорили громко
и даже толкали друг друга.
Между тем виновник этой суматохи, ни на секунду не прекращая своего визга, с разбегу повалился животом на каменный пол, быстро перекатился на спину
и с сильным ожесточением принялся дрыгать руками
и ногами во
все стороны. Взрослые засуетились вокруг него. Старый лакей во фраке прижимал с умоляющим видом обе руки к накрахмаленной рубашке, тряс своими длинными бакенбардами
и говорил жалобно...
— Ай-яй-а-а! Дряни! Дураки!.. — надрывался
все громче
и громче мальчик.
Все они летали у него по воздуху, не прикасаясь к земле,
и вдруг сразу зонт оказался над головой, сигара во рту, а веер кокетливо обмахивал лицо.
Истощив
весь запас своих «трюков», он опять бросил в публику два поцелуя
и, тяжело дыша, подошел к дедушке, чтобы заменить его у шарманки.
Пес это отлично знал
и уже давно скакал в волнении
всеми четырьмя лапами на дедушку, вылезавшего боком из лямки,
и лаял на него отрывистым, нервным лаем.
— Вот это — другое дело. Вежливость прежде
всего. Ну а теперь немножко попрыгаем, — продолжал старик, протягивая невысоко над землею хлыст. — Алле! Нечего, брат, язык-то высовывать. Алле! Гоп! Прекрасно! А ну-ка еще, нох ейн маль… Алле! Гоп! Алле! Гоп! Чудесно, собачка. Придем домой, я тебе морковки дам. А, ты морковку не кушаешь? Я
и забыл совсем. Тогда возьми мою чилиндру
и попроси у господ. Может быть, они тебе препожалуют что-нибудь повкуснее.
Старик поднял собаку на задние лапы
и всунул ей в рот свой древний, засаленный картуз, который он с таким тонким юмором назвал «чилиндрой». Держа картуз в зубах
и жеманно переступая приседающими ногами, Арто подошел к террасе. В руках у болезненной дамы появился маленький перламутровый кошелек.
Все окружающие сочувственно улыбались.
— Послушайте, старик, подойдите сюда, — силилась перекричать его барыня. — Ах, Трилли, ты убьешь маму своим криком.
И зачем только пустили этих музыкантов! Да подойдите же ближе, еще ближе… еще, вам говорят!.. Вот так… Ах, не огорчайся же, Трилли, мама сделает
все, что хочешь. Умоляю тебя. Мисс, да успокойте же наконец ребенка… Доктор, прошу вас… Сколько же ты хочешь, старик?
Но дедушка
и Сергей уж не имели времени посмотреть, чем
все это кончится.
Он наконец подплыл к берегу, но прежде чем одеться, схватил на руки Арто
и, вернувшись с ним в море, бросил его далеко в воду. Собака тотчас же поплыла назад, выставив наружу только одну морду со всплывшими наверх ушами, громко
и обиженно фыркая. Выскочив на сушу, она затряслась
всем телом,
и тучи брызг полетели на старика
и на Сергея.
— Вот те
и приравнял. Ты так
и скажи своему барину, который железную дорогу строит, — возвысил голос дедушка. — Так
и скажи: не
все, мол, продается, что покупается. Да! Ты собаку-то лучше не гладь, это ни к чему. Арто, иди сюда, собачий сын, я т-тебе! Сергей, собирайся.
Артисты поплелись вдоль морского берега, опять вверх, по той же дороге. Оглянувшись случайно назад, Сергей увидел, что дворник следит за ними. Вид у него был задумчивый
и угрюмый. Он сосредоточенно чесал
всей пятерней под съехавшей на глаза шапкой свой лохматый рыжий затылок.
— Во имя отца
и сына. Очи
всех на тя, господи, уповают, — шептал он, суетливо распределяя порции
и поливая их из бутылки маслом. — Вкушай, Сережа!
— Что, братику, разве нам лечь поспать на минуточку? — спросил дедушка. — Дай-ка я в последний раз водицы попью. Ух, хорошо! — крякнул он, отнимая от кружки рот
и тяжело переводя дыхание, между тем как светлые капли бежали с его усов
и бороды. — Если бы я был царем,
все бы эту воду пил… с утра бы до ночи! Арто, иси, сюда! Ну вот, бог напитал, никто не видал, а кто
и видел, тот не обидел… Ох-ох-хонюшки-и!
В этот день артисты больше не работали. Несмотря на свой юный возраст, Сергей хорошо понимал
все роковое значение этого страшного слова «пачпорт». Поэтому он не настаивал больше на дальнейших розысках Арто, ни на мировом, ни на других решительных мерах. Но пока он шел рядом с дедушкой до ночлега, с лица его не сходило новое, упрямое
и сосредоточенное выражение, точно он задумал про себя что-то чрезвычайно серьезное
и большое.
Дедушка
всю дорогу кряхтел
и вздыхал, Сергей же сохранял на лице злое, решительное выражение.
Все они, как только кофейная закрылась в определенный час, разлеглись на скамьях, стоящих вдоль стен,
и прямо на полу, причем те, что были поопытнее, положили, из нелишней предосторожности, себе под голову
все, что у них было наиболее ценного из вещей
и из платья.
Зевая, почесываясь
и укоризненно причмокивая языком, Ибрагим отпер двери. Узкие улицы татарского базара были погружены в густую темно-синюю тень, которая покрывала зубчатым узором
всю мостовую
и касалась подножий домов другой, освещенной стороны, резко белевшей в лунном свете своими низкими стенами. На дальних окраинах местечка лаяли собаки. Откуда-то, с верхнего шоссе, доносился звонкий
и дробный топот лошади, бежавшей иноходью.
Сергей ощупью влез на нее, потом, лежа на животе, спустил ноги вниз, на другую сторону,
и стал понемногу сталкивать туда же
все туловище, не переставая искать ногами какого-нибудь выступа.
Он не мог сообразить тогда, что арка над воротами выступала внутрь гораздо дальше, чем кнаружи,
и по мере того как затекали его руки
и как тяжелее свисало вниз обессилевшее тело, ужас
все сильнее проникал в его душу.
Он слышал, как заскрежетал под ним крупный гравий,
и почувствовал острую боль в коленях. Несколько секунд он стоял на четвереньках, оглушенный падением. Ему казалось, что сейчас проснутся
все обитатели дачи, прибежит мрачный дворник в розовой рубахе, подымется крик, суматоха… Но, как
и прежде, в саду была глубокая, важная тишина. Только какой-то низкий, монотонный, жужжащий звук разносился по
всему саду...
Неистовый, срывающийся лай сразу наполнил
весь сад, отозвавшись во
всех его уголках. В этом лае вместе с радостным приветом смешивались
и жалоба,
и злость,
и чувство физической боли. Слышно было, как собака изо
всех сил рвалась в темном подвале, силясь от чего-то освободиться.
Все, что произошло потом, Сергей помнил смутно, точно в каком-то ужасном горячечном бреду. Дверь подвала широко с грохотом распахнулась,
и из нее выбежал дворник. В одном нижнем белье, босой, бородатый, бледный от яркого света луны, светившей прямо ему в лицо, он показался Сергею великаном, разъяренным сказочным чудовищем.
Впрочем, мальчику было не до собаки. Грозный вид дворника охватил его сверхъестественным ужасом, связал его ноги, парализовал
все его маленькое тонкое тело. Но, к счастью, этот столбняк продолжался недолго. Почти бессознательно Сергей испустил пронзительный, долгий отчаянный вопль
и наугад, не видя дороги, не помня себя от испуга, пустился бежать прочь от подвала.
Наконец Сергей выбился из сил. Сквозь дикий ужас им стала постепенно овладевать холодная, вялая тоска, тупое равнодушие ко всякой опасности. Он сел под дерево, прижался к его стволу изнемогшим от усталости телом
и зажмурил глаза.
Все ближе
и ближе хрустел песок под грузными шагами врага. Арто тихо подвизгивал, уткнув морду в колени Сергея.
Опасность миновала,
все ужасы этой ночи прошли без следа,
и им обоим весело
и легко было идти по белой дороге, ярко освещенной луной, между темными кустарниками, от которых уже тянуло утренней сыростью
и сладким запахом освеженного листа.
Сергей не хотел будить дедушку, но это сделал за него Арто. Он в одно мгновение отыскал старика среди груды валявшихся на полу тел
и, прежде чем тот успел опомниться, облизал ему с радостным визгом щеки, глаза, нос
и рот. Дедушка проснулся, увидел на шее пуделя веревку, увидел лежащего рядом с собой, покрытого пылью мальчика
и понял
все. Он обратился было к Сергею за разъяснениями, но не мог ничего добиться. Мальчик уже спал, разметав в стороны руки
и широко раскрыв рот.