Неточные совпадения
Ведь
вы знаете,
какие у нас на матушке Руси порядки!..
— Ну-у! Voilà la question!.. [Вот в чем вопрос! (фр.).] Надо же выразить ему наше… э-е… наше сочувствие… нашу признательность. Ведь целый край в опасности… Ваши собственные интересы: да и
вы сами наконец, comme un membre de la noblesse [
Как дворянин (фр.).], можете пострадать, если бы не Саксен, — ведь почем
знать — все еще может случиться!..
— Я-то? — отозвался Ардальон с тою снисходительною усмешкою,
какою взрослые улыбаются маленьким детям. —
Вы, Лубянская, говорю я
вам, вечно одни только глупости болтаете! Ну черта ли я заступлюсь за него, коли там и без меня довольно! Мой голос пригодится еще сегодня же для более серьезного и полезного дела — сами
знаете; так черта ли мне в пустяки путаться!
— Фи!
какие мерзости!.. Quelles phrases la^ches, que vous nous exprimez! [Вот эти трусливые фразы, которые
вы нам говорите! (фр.).] — с притворным жеманством запищали некоторые матроны и сильфиды; но острослов, нимало не смутясь, продолжал в том же роде. Он хорошо
знал свою аудиторию.
— Ну, вот вздор
какой, «не помню»!.. На прошлой неделе читал же у меня в классе, а тут вдруг «не помню»!.. Э, батюшка, я не
знал, что
вы такой трус!
—
Вам, милостивые государи, — начал директор, вздохнув с печально важным видом, — известно уже вчерашнее грустное происшествие; поэтому я избавлю себя от прискорбного труда повторять
вам сущность его. Все
вы и без того хорошо
знаете дело. Антон Антоныч, — обратился он к инспектору, —
как распорядились
вы с Шишкиным?
— Да что «ну-с»… «Ну-с» по-немецки значит орех! А я нахожу, что все это глупость!
Какая тут дуэль? По-моему, просто: коли повздорили друг с другом, ну возьми друг друга да и потузи сколько душе твоей угодно!.. Кто поколотил, тот, значит, и прав!.. А то что такое дуэль, я
вас спрашиваю? Средневековый, феодально-аристократический обычай! Ну, и к черту бы его!.. Но в этом в Подвиляньском все-таки этот гонор еще шляхетский сидит, традиции,
знаете, и прочее… Так вот, угодно, что ли,
вам драться?
— Что это! Только-то! Это в пользу моих-то бедных? — произносит она с милою, недовольною гримаскою; — фи,
какой вы не добрый!
Какой вы скупой! Извольте жертвовать больше, чтоб я могла поблагодарить
вас, а то когда бы
знала я это, так и билета не дала бы
вам.
— Господи Боже мой! — продолжал он, — двадцать лет
знаю человека, встречаюсь каждый день, и все считал его русским, а он вдруг, на тебе, поляк оказывается! Вот уж не ожидал-то! Ха-ха-ха! Ну, сюрприз! Точно что сюрприз
вы мне сделали! А ведь я
какое угодно пари стал бы держать, что славнобубенский стряпчий наш Матвей Осипыч — русак чистокровный!.. Ведь я даже думал, что он из поповичей!
— Итак, ваше превосходительство не посетуете на меня, если я все-таки буду продолжать по предмету моего ходатайства, — говорил владыка; — я нарочно сам лично приехал к вашему превосходительству, потому что я очень беру к сердцу это дело. Под полицейский надзор отдан человек вполне почтенный, которого я
знаю давно
как человека честного, благонамеренного, — примите в том мое ручательство.
Вам, полагаю, неверно доложили о нем.
— Ваше преосвященство, — начал, оправившись, Непомук, — я осмелюсь заметить
вам на это, что я слишком хорошо
знаю моих чиновников и,
как начальник, обязан вступиться за их добрую славу: ни один из них не может сделать мне неверный доклад!
— Ах, барон! — прискорбно вздохнул губернатор; — это не так-то легко,
как кажется; у них там в синоде я не
знаю какие порядки и
какими соображениями они руководствуются: для нас это вполне terra incognita [Незнакомая область знаний (лат.).]; но… я очень рад, что все это случилось при
вас, что
вы сами были свидетелем… Теперь
вы видите, что это такое! Я непременно приму свои меры, и приму их немедленно; а будет ли успех, ей-Богу, не
знаю!
— Послушайте, Шишкин, — начал тот, усаживая подле себя экс-гимназиста; — простите мою нескромность, но я все думал об
вас,
как вы ушли от меня, и
знаете ли, что пришло мне в голову?
P. S. Нарочно уезжаю экспромтом и даже не прощаясь с
вами, чтобы избежать лишних слез и печалей. Дальние проводы — лишние слезы,
знаете пословицу, а я слез, вообще, терпеть не могу,
как вам уже хорошо известно. Верьте одному, что мне очень тяжело расставаться с
вами. Кланяйтесь от меня всем добрым приятелям».
— В чем? И сам не
знаю, ваше сиятельство! — вздохнул и развел руками философ. — Но
вы,
как и я же, успели уже, вероятно, заметить, что здесь все
как будто в чем-то виноваты пред вашим сиятельством; ну, а я человек мирской и вместе со всеми инстинктивно чувствую себя тем же и говорю: «виноват!» Я только, ваше сиятельство, более откровенен, чем другие.
— А так,
как есть, настоящую коммуну, на основании социалистов. Ведь
вы, сударь мой, вероятно, маракуете кое-что в социалистах?.. Ну, там,
знаете, Фурье, Сен-Симон, Бюхнер, Молешот, Прудон… ну, там, Фохт еще… ну, и прочие — маракуете?
—
Как знать-с, может, что и новое в голову придет, — возразил Ардальон, — мысль требует обмена. Теперича я вот
как полагаю: времена-с, батюшка мой, такие, что все честные деятели должны сплотиться воедино, — тогда мы точно будем настоящею силою. Каждый на это дело обязан положить свою лепту… Тут рядом идут принципы экономические, социальный и политические — знакомы
вы с социалистами?
Кроме честного труда, ничего не имею, а между тем
вы знаете ли, что я… что вот этот самый Ардальон Полояров, — говорил он, начиная входить в некоторый умеренный пафос и тыча себя в грудь указательным пальцем, — н-да-с! вот этот самый человек не далее
как нынешней весною мог бы быть богачом капиталистом!
Даже, если уж
вы так
знать хотите, связи с любимой женщиной порвал,
как только почуял первый клич идеи.
— Э, да ведь
вы, голубчик, мы
знаем вас!
Вы человек денежный! В некотором роде собственник! — подмигивал Полояров; — у
вас деньга водится!.. Одолжите, если не можете пяти, хоть зеленую… Ей-Богу, честное слово, отдам,
как только получу.
Ведь я все думала да ломала голову себе,
какими бы судьбами отыскать
вас? хотела дать
знать, уведомить, — говорила она, глядя ему в лицо светлыми, радостными глазами.
— Злость — чувство очень почтенное, когда оно разумно направлено! —
как бы между прочим заметил Свитка. — А
знаете, выпейте-ка стакан бургонского; это
вас и освежит, и подкрепит
как следует; кстати, дома есть бутылочка, и посылать не надо… Я ведь человек запасливый! — говорил он, доставая из шкафчика темную бутылку и пару стаканов.
—
Как знать!.. — пожал плечами студент. —
Вы сегодня же видели противное, и если бы не
вы, да не те господа офицеры, то и сидел бы! Ведь отвели же целых триста человек.
— Что
вы не шпион, то в этом безусловно убежден каждый честный и порядочный человек, кто хоть сколько-нибудь
знает вас, — с полным спокойствием и весьма веско продолжал он; — что на каждого честного человека это слово, это нарекание производит такое же действие,
как и на
вас сию минуту — это вполне естественно, иначе и быть не может; но что ваш арест вместе с товарищами ровно ни в чем не разубедил бы близоруких болванов, то это также не подлежит ни малейшему сомнению.
— На том, что
знаю, что
вас хотят арестовать и, может быть, не далее,
как нынешнею ночью.
— Стало быть, в данную минуту
вы уже в руках тайной полиции, которая может сделать с
вами все, что заблагорассудит, и никто
знать этого не будет, потому что никто не
знал и не видел,
как и где, и кем и когда
вы арестованы.
— Да уж так. Доверьтесь мне во всем, пожалуйста! Я
вам худого не желаю. Надобно, чтобы никому не было известно место вашего пребывания… Ведь почем
знать, и в Малой Морской ничем не обеспечены от внезапного обыска; а если ваша записка как-нибудь не уничтожится — лишний документ будет… Надо
как можно более избегать вообще документов. К чему подвергать лишним затруднениям если не себя, то других? Я лучше сам сейчас же съезжу туда и успокою насчет полной вашей безопасности.
— А
как знать, чем может быть для нас этот студент? — пожал плечами Лесницкий. — Смотреть,
как вы смотрите, так мы ровно никого не навербуем. Если уже решено раз, что москали в наших рядах необходимы — надо вербовать их, и чем скорее, чем больше, тем лучше. Кладите же начало!
— Ха, ха, ха! — тихо засмеялся Свитка. — Ну, я так и
знал! Я так и
знал, что не что иное,
как это!.. Ну, дайте сюда вашу руку — помиримтесь!.. Это, действительно, фальшь — ну, значит, и долой ее!.. Выслушайте меня: Лесницкий объяснит Колтышке прямо, что
вам до времени нужно убежище, чтоб избежать полицейских агентов. Ведь это так и есть на самом деле?
Вы согласны?
В последнем случае мы мирно и тихо разойдемся
как порядочные люди;
вы нас не
узнаете, и никто из нас — ни
вы, ни мы — претендовать друг на друга не будем.
— Моя прислуга — лакей и девушка
знают меня с детства и очень мне преданы. Они такие же поляки,
как и я, и потому опасаться их нечего! — успокоила графиня; — а что касается моих знакомых, то хотя бы кто из них и
узнал как-нибудь, — так что ж? У меня есть пятилетний сын, которому нужен уже гувернер. Для моих знакомых
вы гувернер моего сына.
— Чем заслужили
вы это, мне тоже неизвестно, — отвечала она. — Я
знаю только одно: меня просили укрыть
вас на время от розысков полиции, и я —
как видите — в точности исполняю это,
зная, что этим я оказываю маленькую услугу честному юноше. Вот все, что я
знаю.
— Если
вы убеждены, по собственному опыту, что то положение, в
каком принуждены жить и
вы, и мы, есть положение невыносимое; если
вы чувствуете, что не созданы быть малодушным и подлым рабом — простите мой резкий язык! — и если
вы, наконец, сознаете, что так или иначе надо изменить это положение —
вы уже
знаете достаточно, чтобы решиться!
Я, вовсе не
зная вас, подхожу к
вам и осторожно,
как будто про себя и в сторону, говорю либо три первые, либо три последние цифры вашего числа, смотря по тому, которые из них будут сообщены мне через моего непосредственного старшего.
—
Вы хотите правды… Ну, скажу я
вам эту правду! — выговорил он, наконец, стараясь напускной усмешкой замаскировать свою невольную и темную угрюмость. — Отчего же и нет… Сказать, ведь это всего одна только минута… не более… Да, конечно, я скажу
вам, но… если бы
знали,
как тяжело это…
как тяжело это высказывать-то!..
— Теперича там эти господа поляки у себя в Варшаве гимны все какие-то поют, — говорил он, — гимны!.. Черт
знает, что такое!..
Какие тут гимны, коли тут нужно вó!.. Кулак нужен, а они гимны!.. Тоже, слышно, вот, капиталы все сбирают, пожертвования, а никаких тут, в сущности, особенных капиталов и не требуется! Дайте мне только десять тысяч рублей, да я
вам за десять тысяч всю Россию подыму!
Какое угодно пари!! Ничего больше,
как только десять тысяч! Да и того много, пожалуй!
— За мною!.. Чтó это значит «за мною»?!. я попрошу
вас не употреблять таких выражений. Это глупо и пошло, потому что
вы очень хорошо
знаете, что тут не я, а коммуна, стало быть, и
вы, и Сусанна Ивановна, и все! Я не для себя беру, а для коммуны! А по мне, пожалуй, черт с
вами! распоряжайтесь сами
как знаете! Посмотрю я, как-то
вы без меня управитесь!
— Оставьте
вы, Христа ради, эти вечные фразы о деле! — сказала она с раздражением. —
Какое дело-то, и сами не
знаете!..
Вас никто и не просит!.. Разве я навязываю
вам?.. Обойдусь и без
вас!.. Мой ребенок, моя и забота!
—
Знаю и могу, пожалуй, дать ее адрес, — сказала Татьяна, — только надо это
вам сделать как-нибудь осторожнее, — с поспешной озабоченностью прибавила она. — Я не
знаю,
какие там у нее отношения с отцом, но, прежде чем ехать ему, мне кажется, лучше бы
вам самим сперва съездить к ней и noвидаться.
— А
вы желали бы, чтоб я и это на себя взял?.. Ха, ха, ха!..
Какой вы щедрый, однако! — презрительно усмехнулся Полояров. — Этот ребенок столько же мой, сколько и ваш!.. Почем
знать, с кем она прижила его! Может, и с
вами! Ведь
вы были с нею такой же знакомый,
как и я!..
— Андрей Павлыч, — начал он с таким спокойствием непреклонной решимости, которое поразило Устинова. — Не скрывайте, говорите лучше прямо… Меня
вы не обманете: я вижу, я очень хорошо вижу по
вас, что
вы знаете что-то очень недоброе, да только сказать не решаетесь… Ничего!..
Как бы ни было худо то, что
вы скажете, я перенесу… Я уж много перенес… ну, и еще перенесу…
Вы видите, я спокоен… Ведь все равно же, рано ли, поздно ли,
узнаю… Говорите лучше сразу!
Если бы
вы знали, если бы
вы только могли представить себе все, что он вытерпел и
как перестрадал!..
И что же! — не далее
как вчера еще встретили
вы его в таком, говоря относительно, убожестве, так что даже он сам поспешил отвернуться от
вас к окну первого встречного магазина и внимательно заняться рассматриванием всяких безделушек, нарочно для того, чтобы
вы его не
узнали, а сегодня он уже едет в Париж, и не иначе
как в вагоне первого класса, а через две-три недели возвращается оттуда с великолепнейшим фраком, с огромным запасом самого тонкого белья, самым разнообразным и причудливым выбором всевозможных атрибутов гардероба и туалета.
— А мне, господа, это письмо кажется очень сомнительным! — не стесняясь присутствием Ардальона, громко обратился он к присутствующим. — И странно это, право! Отчего вдруг Ардальон Михайлович получает от Герцена хвалебный гимн своей честности
как раз в то самое время, когда мы настойчиво потребовали от него отчетов? Не
знаю,
как вы, господа, а я нахожу, что это очень странная игра случая!
— О нет!.. Помилуйте,
как это
вы можете думать!.. Но…
знаете ли — что делать! уж это наша обязанность такая… наш долг, так сказать…
—
Как вы полагаете, — совещательно обратился он к Устинову, — не помогло ли бы отчасти разъяснению ваше, например, личное свидание с Полояровым? Может быть, переговорив с ним, мы бы все вместе напали на какие-нибудь нити? —
Как знать? ум хорошо, а два лучше, говорит пословица.
—
Вы дозволили себе подписаться под доносом именем другого, — продолжал чиновник, — а
вы знаете, кáк это называется и к
какого рода преступлениям относится ваш поступок?
— Андрей Павлович, — серьезно начала в ответ ему Татьяна. — Во-первых,
вы сами, и притом один только
вы, лучше всех
знаете те побуждения,
какие свели меня с ними. Мне казался в них призрак серьезного, насущного и хорошего дела, а я бездельем страдаю. Это одно. А во-вторых, не все же там были Фрумкины да Малгоржаны. Было кое-что посильнее и посерьезнее. Ведь не я одна заблуждалась: так же точно заблуждалось множество мне подобных!
— Повторяю
вам, я не отказываюсь от дела! — тихо сказал Бейгуш. — Но, господа,
как знать чужое сердце и
как судить его!.. Берите от меня все, что я могу дать, но оставьте же мне хоть один маленький уголок моей личной, исключительно мне принадлежащей жизни! Неужели ж от этого может сколько-нибудь пострадать дело моей родины? Я не герой, а простой работник… Перемените на шахматной доске две рядом стоящие пешки, поставьте одну на место другой — разве от этого ваша игра хоть сколько-нибудь изменится?