Неточные совпадения
— Да черт их
знает, замок чуть не разломал, — отвечал Кох. — А
вы как меня изволите
знать?
— А вот через Афанасия Ивановича Вахрушина, об котором, почитаю, неоднократно изволили слышать-с, по просьбе вашей мамаши, чрез нашу контору
вам перевод-с, — начал артельщик, прямо обращаясь к Раскольникову. — В случае если уже
вы состоите в понятии-с — тридцать пять рублей
вам вручить-с, так
как Семен Семенович от Афанасия Ивановича, по просьбе вашей мамаши, по прежнему манеру о том уведомление получили. Изволите знать-с?
— Слышите: купца Вахрушина
знает! — вскричал Разумихин. —
Как же не в понятии? А впрочем, я теперь замечаю, что и
вы тоже толковый человек. Ну-с! Умные речи приятно и слушать.
— Это я
знаю, что
вы были, — отвечал он, — слышал-с. Носок отыскивали… А
знаете, Разумихин от
вас без ума, говорит, что
вы с ним к Лавизе Ивановне ходили, вот про которую
вы старались тогда, поручику-то Пороху мигали, а он все не понимал, помните? Уж
как бы, кажется, не понять — дело ясное… а?
—
Вы, кажется, разлакомились и хотите
узнать,
как бы я и тут поступил? — спросил он с неудовольствием.
—
Вы сумасшедший, — выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову
как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он
знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово,
как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
С этого вечера, когда я
узнал,
как он всем
вам был предан и
как особенно
вас, Катерина Ивановна, уважал и любил, несмотря на свою несчастную слабость, с этого вечера мы и стали друзьями…
Если бы
вы только
знали,
как я
вас обеих люблю!..
— Скажите, скажите мне,
как вы думаете… ах, извините, я еще до сих пор не
знаю вашего имени? — торопилась Пульхерия Александровна.
— Так вот, Дмитрий Прокофьич, я бы очень, очень хотела
узнать…
как вообще… он глядит теперь на предметы, то есть, поймите меня,
как бы это
вам сказать, то есть лучше сказать: что он любит и что не любит? Всегда ли он такой раздражительный?
Какие у него желания и, так сказать, мечты, если можно? Что именно теперь имеет на него особенное влияние? Одним словом, я бы желала…
— А
знаете, Авдотья Романовна,
вы сами ужасно
как похожи на вашего брата, даже во всем! — брякнул он вдруг, для себя самого неожиданно, но тотчас же, вспомнив о том, что сейчас говорил ей же про брата, покраснел
как рак и ужасно сконфузился. Авдотья Романовна не могла не рассмеяться, на него глядя.
Предупреждаю
вас, что Дунечка уже все разрешила, с первого шагу, но я, я еще не
знаю,
как поступить, и… и все ждала
вас.
—
Знаешь, Дунечка,
как только я к утру немного заснула, мне вдруг приснилась покойница Марфа Петровна… и вся в белом… подошла ко мне, взяла за руку, а сама головой качает на меня, и так строго, строго,
как будто осуждает… К добру ли это? Ах, боже мой, Дмитрий Прокофьич,
вы еще не
знаете: Марфа Петровна умерла!
— Ах, не
знаете? А я думала,
вам все уже известно.
Вы мне простите, Дмитрий Прокофьич, у меня в эти дни просто ум за разум заходит. Право, я
вас считаю
как бы за провидение наше, а потому так и убеждена была, что
вам уже все известно. Я
вас как за родного считаю… Не осердитесь, что так говорю. Ах, боже мой, что это у
вас правая рука! Ушибли?
— Я иногда слишком уж от сердца говорю, так что Дуня меня поправляет… Но, боже мой, в
какой он каморке живет! Проснулся ли он, однако? И эта женщина, хозяйка его, считает это за комнату? Послушайте,
вы говорите, он не любит сердца выказывать, так что я, может быть, ему и надоем моими… слабостями?.. Не научите ли
вы меня, Дмитрий Прокофьич?
Как мне с ним? Я,
знаете, совсем
как потерянная хожу.
Я, впрочем, права не имел никакого, сознаюсь, особенно
зная,
как вам самим эти деньги достались.
— Квартира?.. — отвечал он рассеянно. — Да, квартира много способствовала… я об этом тоже думал… А если б
вы знали, однако,
какую вы странную мысль сейчас сказали, маменька, — прибавил он вдруг, странно усмехнувшись.
— А вот ты не была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас же Пульхерия Александровна. —
Знаешь, Дуня, смотрела я на
вас обоих, совершенный ты его портрет, и не столько лицом, сколько душою: оба
вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные… Ведь не может быть, чтоб он эгоист был, Дунечка? а?.. А
как подумаю, что у нас вечером будет сегодня, так все сердце и отнимется!
— Совсем ничего не сидит! — с досадой вскрикнула Дуня. — И
какие вы с вашими предчувствиями, мамаша! Он только со вчерашнего дня с ней знаком, а теперь,
как вошла, не
узнал.
— Сейчас, Софья Семеновна, у нас нет секретов,
вы не помешаете… Я бы хотел
вам еще два слова сказать… Вот что, — обратился он вдруг, не докончив, точно сорвал, к Разумихину. — Ты ведь
знаешь этого…
Как его!.. Порфирия Петровича?
— А я об
вас еще от покойника тогда же слышала… Только не
знала тогда еще вашей фамилии, да и он сам не
знал… А теперь пришла… и
как узнала вчера вашу фамилию… то и спросила сегодня: тут господин Раскольников где живет?.. И не
знала, что
вы тоже от жильцов живете… Прощайте-с… Я Катерине Ивановне…
— Помилуйте-с, напротив, на-а-против! Если бы
вы знали,
как вы меня интересуете! Любопытно и смотреть и слушать… и я, признаюсь, так рад, что
вы изволили, наконец, пожаловать…
— Ведь вот-с… право, не
знаю,
как бы удачнее выразиться… идейка-то уж слишком игривенькая… психологическая-с… Ведь вот-с, когда
вы вашу статейку-то сочиняли, — ведь уж быть того не может, хе, хе! чтобы
вы сами себя не считали, — ну хоть на капельку, — тоже человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово, — в вашем то есть смысле-с… Ведь так-с?
— Фу! перемешал! — хлопнул себя по лбу Порфирий. — Черт возьми, у меня с этим делом ум за разум заходит! — обратился он,
как бы даже извиняясь, к Раскольникову, — нам ведь так бы важно
узнать, не видал ли кто их, в восьмом часу, в квартире-то, что мне и вообразись сейчас, что
вы тоже могли бы сказать… совсем перемешал!
Ну, насчет этого вашего вопроса, право, не
знаю,
как вам сказать, хотя моя собственная совесть в высшей степени спокойна на этот счет.
— Не
знаю,
как вам сказать.
— Не
знаю, право,
как вам сказать. Видеться один раз я бы очень желал.
— Я не помню, — сбилась Пульхерия Александровна, — а передала,
как сама поняла. Не
знаю,
как передал
вам Родя… Может, он что-нибудь и преувеличил.
—
Вы написали, — резко проговорил Раскольников, не оборачиваясь к Лужину, — что я вчера отдал деньги не вдове раздавленного,
как это действительно было, а его дочери (которой до вчерашнего дня никогда не видал).
Вы написали это, чтобы поссорить меня с родными, и для того прибавили, в гнусных выражениях, о поведении девушки, которой
вы не
знаете. Все это сплетня и низость.
— Да-с… Он заикается и хром тоже. И жена тоже… Не то что заикается, а
как будто не все выговаривает. Она добрая, очень. А он бывший дворовый человек. А детей семь человек… и только старший один заикается, а другие просто больные… а не заикаются… А
вы откуда про них
знаете? — прибавила она с некоторым удивлением.
— Ее? Да ка-а-ак же! — протянула Соня жалобно и с страданием сложив вдруг руки. — Ах!
вы ее… Если б
вы только
знали. Ведь она совсем
как ребенок… Ведь у ней ум совсем
как помешан… от горя. А
какая она умная была…
какая великодушная…
какая добрая!
Вы ничего, ничего не
знаете… ах!
— Била! Да что
вы это! Господи, била! А хоть бы и била, так что ж! Ну так что ж?
Вы ничего, ничего не
знаете… Это такая несчастная, ах,
какая несчастная! И больная… Она справедливости ищет… Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна быть, и требует… И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не замечает,
как это все нельзя, чтобы справедливо было в людях, и раздражается…
Как ребенок,
как ребенок! Она справедливая, справедливая!
— А
вам разве не жалко? Не жалко? — вскинулась опять Соня, — ведь
вы, я
знаю,
вы последнее сами отдали, еще ничего не видя. А если бы
вы все-то видели, о господи! А сколько, сколько раз я ее в слезы вводила! Да на прошлой еще неделе! Ох, я! Всего за неделю до его смерти. Я жестоко поступила! И сколько, сколько раз я это делала. Ах,
как теперь, целый день вспоминать было больно!
— Успеем-с, успеем-с!.. А
вы курите? Есть у
вас? Вот-с, папиросочка-с… — продолжал он, подавая гостю папироску. —
Знаете, я принимаю
вас здесь, а ведь квартира-то моя вот тут же, за перегородкой… казенная-с, а я теперь на вольной, на время. Поправочки надо было здесь кой-какие устроить. Теперь почти готово… казенная квартира,
знаете, это славная вещь, — а?
Как вы думаете?
Мне надо быть на похоронах того самого раздавленного лошадьми чиновника, про которого
вы… тоже
знаете… — прибавил он, тотчас же рассердившись за это прибавление, а потом тотчас же еще более раздражившись, — мне это все надоело-с, слышите ли, и давно уже… я отчасти от этого и болен был… одним словом, — почти вскрикнул он, почувствовав, что фраза о болезни еще более некстати, — одним словом: извольте или спрашивать меня, или отпустить сейчас же… а если спрашивать, то не иначе
как по форме-с!
— Я,
знаете, человек холостой, этак несветский и неизвестный, и к тому же законченный человек, закоченелый человек-с, в семя пошел и… и… и заметили ль
вы, Родион Романович, что у нас, то есть у нас в России-с, и всего более в наших петербургских кружках, если два умные человека, не слишком еще между собою знакомые, но, так сказать, взаимно друг друга уважающие, вот
как мы теперь с вами-с, сойдутся вместе, то целых полчаса никак не могут найти темы для разговора, — коченеют друг перед другом, сидят и взаимно конфузятся.
Ведь я
знаю,
как вы квартиру-то нанимать ходили, под самую ночь, когда смерклось, да в колокольчик стали звонить, да про кровь спрашивали, да работников и дворников с толку сбили.
—
Вы все лжете, — проговорил он медленно и слабо, с искривившимися в болезненную улыбку губами, —
вы мне опять хотите показать, что всю игру мою
знаете, все ответы мои заранее
знаете, — говорил он, сам почти чувствуя, что уже не взвешивает
как должно слов, — запугать меня хотите… или просто смеетесь надо мной…
—
Какое вам дело? Почем это
вы знаете? К чему так интересуетесь?
Вы следите, стало быть, за мной и хотите мне это показать?
— Эк ведь комиссия! Ну, уж комиссия же с
вами, — вскричал Порфирий с совершенно веселым, лукавым и нисколько не встревоженным видом. — Да и к чему
вам знать, к чему
вам так много
знать, коли
вас еще и не начинали беспокоить нисколько! Ведь
вы как ребенок: дай да подай огонь в руки! И зачем
вы так беспокоитесь? Зачем сами-то
вы так к нам напрашиваетесь, из
каких причин? А? хе-хе-хе!
— Ну
какие тут депутаты-с, батенька! Вообразится же человеку! Да этак по форме и действовать-то нельзя,
как вы говорите, дела
вы, родимый, не
знаете… А форма не уйдет-с, сами увидите!.. — бормотал Порфирий, прислушиваясь к дверям.
— А уж и не
знаю, чего
вам пожелать с своей стороны! — подхватил Раскольников, уже начинавший спускаться с лестницы, но вдруг опять оборачиваясь к Порфирию, — пожелал бы больших успехов, да ведь видите,
какая ваша должность комическая!
— Чтоб удивить-то! Хе-хе! Ну, это пускай будет,
как вам угодно, — перебил Петр Петрович, — а вот что скажите-ка: ведь
вы знаете эту дочь покойника-то, щупленькая такая! Ведь это правда совершенная, что про нее говорят, а?
Вы еще не
знаете,
какая это натура!
— Еще не всё-с, — остановил ее Петр Петрович, улыбнувшись на ее простоватость и незнание приличий, — и мало
вы меня
знаете, любезнейшая Софья Семеновна, если подумали, что из-за этой маловажной, касающейся одного меня причины я бы стал беспокоить лично и призывать к себе такую особу,
как вы. Цель у меня другая-с.
— Я не знаю-с. Это только она сегодня-с так… это раз в жизни… ей уж очень хотелось помянуть, честь оказать, память… а она очень умная-с. А впрочем,
как вам угодно-с, и я очень, очень, очень буду… они все будут
вам… и
вас бог-с… и сироты-с…
— Позвольте, сударыня… Позвольте, позвольте, сударыня, — отмахивался Петр Петрович, — папеньки вашего,
как и известно
вам, я совсем не имел чести
знать… позвольте, сударыня! (кто-то громко захохотал), а в ваших беспрерывных распрях с Амалией Ивановной я участвовать не намерен-с… Я по своей надобности… и желаю объясниться, немедленно, с падчерицей вашей, Софьей… Ивановной… Кажется, так-с? Позвольте пройти-с…
Если
каким бы то ни было образом
вы знаете и укажете нам, где он теперь находится, то, уверяю
вас честным словом и беру всех в свидетели, что дело тем только и кончится.
Глупые
вы, глупые, — кричала она, обращаясь ко всем, — да
вы еще не
знаете, не
знаете,
какое это сердце,
какая это девушка!
И хоть я и далеко стоял, но я все, все видел, и хоть от окна действительно трудно разглядеть бумажку, — это
вы правду говорите, — но я, по особому случаю,
знал наверно, что это именно сторублевый билет, потому что, когда
вы стали давать Софье Семеновне десятирублевую бумажку, — я видел сам, —
вы тогда же взяли со стола сторублевый билет (это я видел, потому что я тогда близко стоял, и так
как у меня тотчас явилась одна мысль, то потому я и не забыл, что у
вас в руках билет).