Неточные совпадения
— Не тому
вас учат, что
вы должны
знать. Отечествоведение — вот наука, которую следует преподавать с первых же классов, если мы хотим быть нацией. Русь все еще не нация, и боюсь, что ей придется взболтать себя еще раз так,
как она была взболтана в начале семнадцатого столетия. Тогда мы будем нацией — вероятно.
—
Как вы, молодежь, мало читаете,
как мало
знаете! — сокрушалась она. — Наше поколение…
—
Как жалко, что
вы так много
знаете ненужного
вам, — сказала ему Нехаева с досадой и снова обратилась к младшему Самгину, расхваливая «Принцессу Грезу» Ростана.
— В библии она прочитала: «И вражду положу между тобою и между женою». Она верит в это и боится вражды, лжи. Это я думаю, что боится.
Знаешь — Лютов сказал ей: зачем же
вам в театрах лицедействовать, когда, по природе души вашей, путь
вам лежит в монастырь? С ним она тоже в дружбе,
как со мной.
— Ты должен
знать: все женщины неизлечимо больны одиночеством. От этого — все непонятное
вам, мужчинам, неожиданные измены и… все! Никто из
вас не ищет, не жаждет такой близости к человеку,
как мы.
— Не
знаете? Не думали? — допрашивала она. —
Вы очень сдержанный человечек. Это у
вас от скромности или от скупости? Я бы хотела понять:
как вы относитесь к людям?
—
Вы, Самгин, хорошо
знаете Лютова? Интересный тип. И — дьякон тоже. Но —
как они зверски пьют. Я до пяти часов вечера спал, а затем они меня поставили на ноги и давай накачивать! Сбежал я и вот все мотаюсь по Москве. Два раза сюда заходил…
— Вдруг — идете
вы с таким вот щучьим лицом,
как сейчас. «Эх, думаю, пожалуй, не то говорю я Анюте, а вот этот —
знает, что надо сказать». Что бы
вы, Самгин, сказали такой девице, а?
— Шабаш! Поссорился с Варавкой и в газете больше не работаю! Он там на выставке ходил,
как жадный мальчуган по магазину игрушек. А Вера Петровна — точно калуцкая губернаторша, которую уж ничто не может удивить.
Вы знаете, Самгин, Варавка мне нравится, но — до какого-то предела…
— Чепуха
какая, — задумчиво бормотал Иноков, сбивая на ходу шляпой пыль с брюк. —
Вам кажется, что
вы куда-то не туда бежали, а у меня в глазах — щепочка мелькает, эдакая серая щепочка, точно ею выстрелили, взлетела… совсем
как жаворонок… трепещет. Удивительно, право! Тут — люди изувечены, стонут, кричат, а в память щепочка воткнулась. Эти штучки… вот эдакие щепочки… черт их
знает!
— Пригласил
вас, чтоб лично вручить бумаги ваши, — он постучал тупым пальцем по стопке бумаг, но не подвинул ее Самгину, продолжая все так же: — Кое-что прочитал и без комплиментов скажу — оч-чень интересно! Зрелые мысли, например: о необходимости консерватизма в литературе. Действительно, батенька, черт
знает как начали писать; смеялся я, читая отмеченные
вами примерчики: «В небеса запустил ананасом, поет басом» — каково?
—
Как вы это
узнали? — недоверчиво спросил Клим.
—
Какой вы сложный, неуловимый! Трудно привыкнуть к
вам. Другие, рядом с
вами, — точно оперные певцы: заранее
знаешь все, что они будут петь.
— А я не
знал, что
вы знакомы, —
как бы извиняясь пред Климом, сказал Прейс, присел на койку и тотчас же начал выспрашивать Кутузова, откуда он явился, что видел.
— И вдруг — вообрази! — ночью является ко мне мамаша, всех презирающая, вошла так,
знаешь, торжественно, устрашающе несчастно и
как воскресшая дочь Иаира. «Сейчас, — говорит, — сын сказал, что намерен жениться на
вас, так вот я умоляю: откажите ему, потому что он в будущем великий ученый, жениться ему не надо, и я готова на колени встать пред
вами». И ведь хотела встать… она, которая меня…
как горничную… Ах, господи!..
— Боже,
какая красота! По рассказам Лиды я
знала, что
вы красивая, но — так! До
вас даже дотронуться страшно, — кричала она, схватив и встряхивая руки Алины.
— Но Толстой устал от бесконечного усложнения культурной жизни, которую он сам же мастерски усложняет
как художник. Он имеет право критики потому, что много
знает, а —
вы? Что
вы знаете?
— А я в то утро,
как увели
вас, взяла корзинку, будто на базар иду, а сама к Семену Васильичу, к Алексею Семенычу, так и так, — говорю. Они в той же день Танечку отправили в Кострому,
узнать — Варя-то цела ли?
— Арестована? Ну, вот… А
вы не
знаете,
как мне найти Марью Ивановну?
— Нет. Приходил полицейский, спрашивал заведующего, когда я уехала из Москвы. Но —
как я была поражена,
узнав, что
вы… Совершенно не могу представить
вас в тюрьме! — возмущенно крикнула она; Самгин, усмехаясь, спросил...
— Вот
как? Тогда
вы знаете обо мне больше, чем я, — ответила монахиня фразой, которую Самгин где-то читал.
— А Любаша еще не пришла, — рассказывала она. — Там ведь после того,
как вы себя почувствовали плохо, ад кромешный был. Этот баритон — о,
какой удивительный голос! — он оказался веселым человеком, и втроем с Гогиным, с Алиной они бог
знает что делали! Еще? — спросила она, когда Клим, выпив, протянул ей чашку, — но чашка соскользнула с блюдца и, упав на пол, раскололась на мелкие куски.
— Народ здесь, я
вам скажу, черт его
знает какой, — объяснял Трифонов, счастливо улыбаясь, крутя в руке рупор. — Бритолобые азиаты работать не умеют, наши — не хотят. Эй, казак! Трифонов я, — не
узнал?
— Н-да, так вот этот щедрословный человек внушал, конечно, «сейте разумное, доброе» и прочее такое, да вдруг,
знаете, женился на вдове одного адвоката, домовладелице, и тут, я
вам скажу, в два года такой скучный стал,
как будто и родился и всю жизнь прожил в Орле.
—
Вы знаете?
Вы слышали?
Как вы думаете? — спрашивали они друг друга и Самгина.
—
Вы, барин, отойдите куда погуще, а то — кто
знает,
как они поглядят на
вас? Дело — не законное, свидетели — нежелательны.
— Там, в Кремле, Гусаров сказал рабочим речь на тему — долой политику, не верьте студентам, интеллигенция хочет на шее рабочих проехать к власти и все прочее в этом духе, — сказала Татьяна
как будто равнодушно. — А
вы откуда
знаете это? — спросила она.
— А —
как же? Тут — женщина скромного вида ходила к Сомовой, Никонова
как будто. Потом господин Суслов и вообще…
Знаете, Клим Иванович,
вы бы как-нибудь…
— О, здравствуйте, русалка! Я
узнал вас по глазам, — оживленно и ласково встретил Варвару Кутузов. — Помните, — мы танцевали на вечеринке у кривозубого купца, —
как его?
— Передайте, пожалуйста, супруге мою сердечную благодарность за ласку. А уж
вам я и не
знаю, что сказать за вашу… благосклонность. Странное дело, ей-богу! — негромко, но с упреком воскликнул он. — К нашему брату относятся,
как, примерно, к собакам, а ведь мы тоже,
знаете… вроде докторов!
— Ну, — сказал он, не понижая голоса, — о ней все собаки лают, курицы кудакают, даже свиньи хрюкать начали. Скучно, батя! Делать нечего. В карты играть — надоело, давайте сделаем революцию, что ли? Я эту публику понимаю. Идут в революцию,
как неверующие церковь посещают или участвуют в крестных ходах.
Вы знаете — рассказ напечатал я, — не читали?
— А — что? Ты — пиши! — снова топнул ногой поп и схватился руками за голову, пригладил волосы: — Я — имею право! — продолжал он, уже не так громко. — Мой язык понятнее для них, я
знаю,
как надо с ними говорить. А
вы, интеллигенты, начнете…
— Вишь,
какой… веселый! — одобрительно сказала женщина, и от ее подкрашенных губ ко глазам быстрыми морщинками взлетела улыбка. — Я
знаю, что все адвокаты — политические преступники, я — о делах: по
каким вы делам? Мой — по уголовным.
— Благодару
вам! — откликнулся Депсамес, и было уже совершенно ясно, что он нарочито исказил слова, — еще раз это не согласовалось с его изуродованным лицом, седыми волосами. — Господин Брагин
знает сионизм
как милую шутку: сионизм — это когда один еврей посылает другого еврея в Палестину на деньги третьего еврея. Многие любят шутить больше, чем думать…
—
Какого же дьявола стоим? — спросил он, не шевелясь. — Живы — значит надо ехать дальше.
Вы бы сходили,
узнали…
— Бессонница! Месяца полтора. В голове — дробь насыпана,
знаете — почти вижу: шарики катаются, ей-богу!
Вы что молчите?
Вы — не бойтесь, я — смирный! Все — ясно!
Вы — раздражаете, я — усмиряю. «Жизнь для жизни нам дана», —
как сказал какой-то Макарий, поэт. Не люблю я поэтов, писателей и всю вашу братию, — не люблю!
— Ну —
вас не обманешь! Верно, мне — стыдно, живу я,
как скот. Думаете, — не
знаю, что голуби — ерунда? И девки — тоже ерунда. Кроме одной, но она уж наверное — для обмана! Потому что — хороша! И может меня в руки взять. Жена была тоже хороша и — умная, но — тетка умных не любит…
— Нет,
как раз — не
знаю, — мягко и даже
как бы уныло сказал Бердников, держась за ручки кресла и покачивая рыхлое, бесформенное тело свое. — А решимости никакой особой не требуется. Я предлагаю
вам выгодное дело,
как предложил бы и всякому другому адвокату…
— Терпеливый
вы. Однако побледнели.
Знаете: живешь-живешь, говоришь-говоришь, а все что-то
как раз не выговаривается, какое-то небольшое, однако же — самое главное слово. Верно?
— Господи, боже мой, ну конечно!
Как раз имеете полное право. Вот они, шуточки-то. Я ведь намекал на объемное, физическое различие между нами. Но
вы же
знаете: шутка с правдой не считается…
— Значит, Зотова интересует
вас? Понимаю. Это — кусок. Но, откровенно скажу, не желая как-нибудь задеть
вас, я могу о ней говорить только после того,
как буду
знать: она для
вас только выгодная клиентка или еще что-нибудь?
—
Вас, юристов, эти вопросы не так задевают,
как нас, инженеров. Грубо говоря —
вы охраняете права тех, кто грабит и кого грабят, не изменяя установленных отношений. Наше дело — строить, обогащать страну рудой, топливом, технически вооружать ее. В деле призвания варягов мы лучше купца
знаем,
какой варяг полезней стране, а купец ищет дешевого варяга. А если б дали денег нам, мы могли бы обойтись и без варягов.
— Клим Иванович, — жарко засопел он. — Господи…
как я рад! Ну, теперь…
Знаете, они меня хотят повесить. Теперь — всех вешают. Прячут меня. Бьют, бросают в карцер. Раскачали и — бросили. Дорогой человек,
вы знаете… Разве я способен убить? Если б способен, я бы уже давно…
—
Вы знаете,
какой она дьявол… Ведьма, с медными глазами. Это — не я, это невеста сказала. Моя невеста.
—
Как это
вы? Я — уважаю
вас.
Вы — страшно умный, мудрый человек, а она смеялась над
вами. Мне рассказывал Миша, он —
знает… Она Крэйтону, англичанину говорила…
— Смерть Безбедова и для
вас полезна, ведь
вам пришлось бы участвовать в судебном следствии свидетелем, если бы
вы не выступили защитником. И —
знаете: возможно, что прокурор отвел бы
вас как защитника.
Теперь
вы знаете,
как держаться со мной.
— Ого,
вы кусаетесь? Нет, право же, он недюжинный, — примирительно заговорила она. — Я познакомилась с ним года два тому назад, в Нижнем, он там не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит с ума: все купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка, женщины, потрясающие кутежи. Он там сильно пил, нажил какую-то болезнь. Я научила его
как можно больше кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он,
знаете, в ресторанах философствовал за угощение…
—
Вы знаете, Клим Иванович, ваша речь имела большой успех. Я в политике понимаю, наверно, не больше индюшки, о Дон-Кихоте —
знаю по смешным картинкам в толстой книге, Фауст для меня — глуповатый человек из оперы, но мне тоже понравилось,
как вы говорили.
— Ах, если б можно было написать про
вас, мужчин, все, что я
знаю, — говорила она, щелкая вальцами, и в ее глазах вспыхивали зеленоватые искры. Бойкая, настроенная всегда оживленно, окутав свое тело подростка в яркий китайский шелк, она, мягким шариком, бесшумно каталась из комнаты в комнату, напевая французские песенки, переставляя с места на место медные и бронзовые позолоченные вещи, и стрекотала,
как сорока, — страсть к блестящему у нее была тоже сорочья, да и сама она вся пестро блестела.