Цитаты со словосочетанием «и все»
И походка их
и весь их вид чуть не проговаривали тогда с каждым шагом...
Все были между собою знакомы,
и все взаимно уважали друг друга.
Тут второй дом направо строился
и весь был обставлен лесами.
Ихменев сначала отказывался; но значительное жалованье соблазнило Анну Андреевну, а удвоенные любезности просителя рассеяли
и все остальные недоумения.
Анна Андреевна, например, никак не хотела поверить, что новый, прославляемый всеми писатель — тот самый Ваня, который и т. д., и т. д.,
и все качала головою.
Я заметил, что подобные сомнения
и все эти щекотливые вопросы приходили к нему всего чаще в сумерки (так памятны мне все подробности и все то золотое время!). В сумерки наш старик всегда становился как-то особенно нервен, впечатлителен и мнителен. Мы с Наташей уж знали это и заранее посмеивались.
А ну-ка, ну-ка прочти! — заключил он с некоторым видом покровительства, когда я наконец принес книгу
и все мы после чаю уселись за круглый стол, — прочти-ка, что ты там настрочил; много кричат о тебе!
Он ожидал чего-то непостижимо высокого, такого, чего бы он, пожалуй, и сам не мог понять, но только непременно высокого; а вместо того вдруг такие будни
и все такое известное — вот точь-в-точь как то самое, что обыкновенно кругом совершается.
И добро бы большой или интересный человек был герой, или из исторического что-нибудь, вроде Рославлева или Юрия Милославского; а то выставлен какой-то маленький, забитый и даже глуповатый чиновник, у которого и пуговицы на вицмундире обсыпались;
и все это таким простым слогом описано, ни дать ни взять как мы сами говорим…
— И неужели вы столько денег получили, Иван Петрович? — заметила Анна Андреевна. — Гляжу на вас,
и все как-то не верится. Ах ты, господи, вот ведь за что теперь деньги стали давать!
Да, я мучился, я боялся угадать, боялся верить
и всеми силами желал удалить роковую минуту.
— А что? Ничего с ней, — отозвался Николай Сергеич неохотно и отрывисто, — здорова. Так, в лета входит девица, перестала младенцем быть, вот
и все. Кто их разберет, эти девичьи печали да капризы?
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее такою, как в этот роковой день. Та ли, та ли это Наташа, та ли это девочка, которая, еще только год тому назад, не спускала с меня глаз и, шевеля за мною губками, слушала мой роман и которая так весело, так беспечно хохотала и шутила в тот вечер с отцом и со мною за ужином? Та ли это Наташа, которая там, в той комнате, наклонив головку
и вся загоревшись румянцем, сказала мне: да.
— Воротись, воротись, пока не поздно, — умолял я ее, и тем горячее, тем настойчивее умолял, чем больше сам сознавал всю бесполезность моих увещаний
и всю нелепость их в настоящую минуту.
Я берусь вам все устроить, все, и свидания,
и все…
Ах, Ваня! — вскричала она вдруг
и вся задрожала, — что если он в самом деле уж не любит меня!
— Наташа, — сказал я, — одного только я не понимаю: как ты можешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его и идешь к нему без возврата,
и всех для него губишь? Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь, да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
— Непременно; что ж ему останется делать? То есть он, разумеется, проклянет меня сначала; я даже в этом уверен. Он уж такой; и такой со мной строгий. Пожалуй, еще будет кому-нибудь жаловаться, употребит, одним словом, отцовскую власть… Но ведь все это не серьезно. Он меня любит без памяти; посердится и простит. Тогда все помирятся,
и все мы будем счастливы. Ее отец тоже.
А впрочем, вы, кажется, и правы: я ведь ничего не знаю в действительной жизни; так мне и Наташа говорит; это, впрочем, мне
и все говорят; какой же я буду писатель?
Помню, я стоял спиной к дверям и брал со стола шляпу, и вдруг в это самое мгновение мне пришло на мысль, что когда я обернусь назад, то непременно увижу Смита: сначала он тихо растворит дверь, станет на пороге и оглядит комнату; потом тихо, склонив голову, войдет, станет передо мной, уставится на меня своими мутными глазами и вдруг засмеется мне прямо в глаза долгим, беззубым и неслышным смехом,
и все тело его заколышется и долго будет колыхаться от этого смеха.
— Вот он какой, — сказала старушка, оставившая со мной в последнее время всю чопорность
и все свои задние мысли, — всегда-то он такой со мной; а ведь знает, что мы все его хитрости понимаем. Чего ж бы передо мной виды-то на себя напускать! Чужая я ему, что ли? Так он и с дочерью. Ведь простить-то бы мог, даже, может быть, и желает простить, господь его знает. По ночам плачет, сама слышала! А наружу крепится. Гордость его обуяла… Батюшка, Иван Петрович, рассказывай поскорее: куда он ходил?
А завтра непременно ко мне
и все расскажи; да пораньше забеги.
— Не жаль! — закричал он, задрожав и побледнев, — не жаль, потому что и меня не жалеют! Не жаль, потому что в моем же доме составляются заговоры против поруганной моей головы, за развратную дочь, достойную проклятия
и всех наказаний!..
Я не пришла к нему с самого начала, я не каялась потом перед ним в каждом движении моего сердца, с самого начала моей любви; напротив, я затаила все в себе, я пряталась от него, и, уверяю тебя, Ваня, втайне ему это обиднее, оскорбительнее, чем самые последствия любви, — то, что я ушла от них
и вся отдалась моему любовнику.
— Ступай, Мавра, ступай, — отвечал он, махая на нее руками и торопясь прогнать ее. — Я буду рассказывать все, что было, все, что есть,
и все, что будет, потому что я все это знаю. Вижу, друзья мои, вы хотите знать, где я был эти пять дней, — это-то я и хочу рассказать; а вы мне не даете. Ну, и, во-первых, я тебя все время обманывал, Наташа, все это время, давным-давно уж обманывал, и это-то и есть самое главное.
— Совсем не утаил! — перебила Наташа, — вот чем хвалится! А выходит, что все тотчас же нам рассказал. Я еще помню, как ты вдруг сделался такой послушный, такой нежный и не отходил от меня, точно провинился в чем-нибудь,
и все письмо нам по отрывкам и рассказал.
— Я помню, Алеша, вы со мной тогда поминутно советовались
и все мне рассказали, отрывками, разумеется, в виде предположений, — прибавил я, смотря на Наташу.
И все это я сделал, один я, через свою собственную хитрость, так что отец только руки расставил!..
— Так только-то и случилось с тобой, что ты карьеру у княгини сделал? В этом
и вся хитрость? — спросила Наташа.
— И давно, еще две недели назад, я оценил Катю, — продолжал он. — Я ведь каждый вечер к ним ездил. Ворочусь, бывало, домой
и все думаю, все думаю о вас обеих, все сравниваю вас между собою.
Идеи его странны, неустойчивы, иногда нелепы; но желания, влечения, но сердце — лучше, а это фундамент для всего;
и все это лучшее в нем — бесспорно от вас.
Да, много помешала мне эта мнительность в моей жизни,
и весь раздор мой с семейством вашим, может быть, только последствия моего жалкого характера!..
— Все должен уладить князь, — подхватил я поспешно. — Он должен непременно с ним помириться, а тогда
и все уладится.
Я поехал. Но, проехав по набережной несколько шагов, отпустил извозчика и, воротившись назад в Шестую линию, быстро перебежал на другую сторону улицы. Я увидел ее; она не успела еще много отойти, хотя шла очень скоро
и все оглядывалась; даже остановилась было на минутку, чтоб лучше высмотреть: иду ли я за ней или нет? Но я притаился в попавшихся мне воротах, и она меня не заметила. Она пошла далее, я за ней, все по другой стороне улицы.
В Париж ездил, денег там видимо-невидимо убил, там бы, может,
и все просадил, да после дяди еще наследство получил и вернулся из Парижа; так здесь уж и добивает остальное.
Насилу-то она одумалась, но продержала меня еще полчаса лишних
и все время говорила только сама.
Тут я ему рассказал об ее характере
и все, что я в ней заметил. Слова мои заинтересовали Маслобоева. Я прибавил, что, может быть, помещу ее в один дом, и слегка рассказал ему про моих стариков. К удивлению моему, он уже отчасти знал историю Наташи и на вопрос мой: откуда он знает?
— К ней, к Бубновой. Она все говорит, что я ей должна много денег, что она маменьку на свои деньги похоронила… Я не хочу, чтобы она бранила маменьку, я хочу у ней работать
и все ей заработаю… Тогда от нее сама и уйду. А теперь я опять к ней пойду.
Она судорожно сжимала мои колени своими руками. Все чувство ее, сдерживаемое столько времени, вдруг разом вырвалось наружу в неудержимом порыве, и мне стало понятно это странное упорство сердца, целомудренно таящего себя до времени и тем упорнее, тем суровее, чем сильнее потребность излить себя, высказаться,
и все это до того неизбежного порыва, когда все существо вдруг до самозабвения отдается этой потребности любви, благодарности, ласкам, слезам…
— Он был прежде богатый… Я не знаю, кто он был, — отвечала она. — У него был какой-то завод… Так мамаша мне говорила. Она сначала думала, что я маленькая,
и всего мне не говорила. Все, бывало, целует меня, а сама говорит: все узнаешь; придет время, узнаешь, бедная, несчастная! И все меня бедной и несчастной звала. И когда ночью, бывало, думает, что я сплю (а я нарочно, не сплю, притворюсь, что сплю), она все плачет надо мной, целует меня и говорит: бедная, несчастная!
Она сначала долго отыскивала здесь в Петербурге дедушку
и все говорила, что перед ним виновата, и все плакала…
Незнакомец, взбираясь наверх, ворчал и проклинал дорогу
и все сильнее и энергичнее, чем выше он подымался.
Вообще я весь переменился в эти четыре дня, совершенно, совершенно переменился
и все вам расскажу.
Я смело смотрю в глаза всему
и всем на свете.
Она хочет быть полезна отечеству
и всем и принесть на общую пользу свою лепту.
Я ведь сказал тебе, что ты
и все ваши ничего еще не сказали мне такого же, что направило бы меня, увлекло бы за собой.
Алеша высказал это с жаром и с твердостью. Наташа с какою-то торжественностью его слушала
и вся в волнении, с пылающим лицом, раза два проговорила про себя в продолжение его речи: «Да, да, это так!» Князь смутился.
Вы сами все знаете
и все понимаете.
— Да, на этой-то новой любви вы все и основали, — повторила Наташа, не слыхав и не обратив внимания на слова князя, вся в лихорадочном жару
и все более и более увлекаясь, — и какие шансы для этой новой любви!
А дальше время; ведь не сейчас же назначена свадьба с Наташей; времени много,
и все изменится…
Неточные совпадения
Весь этот день я ходил по городу
и искал себе квартиру.
Серые, желтые
и грязно-зеленые цвета их потеряют на миг
всю свою угрюмость; как будто на душе прояснеет, как будто вздрогнешь
и кто-то подтолкнет тебя локтем.
Я не мистик; в предчувствия
и гаданья почти не верю; однако со мною, как, может быть,
и со
всеми, случилось в жизни несколько происшествий, довольно необъяснимых. Например, хоть этот старик: почему при тогдашней моей встрече с ним, я тотчас почувствовал, что в тот же вечер со мной случится что-то не совсем обыденное? Впрочем, я был болен; а болезненные ощущения почти всегда бывают обманчивы.
Во-первых, с виду она была так стара, как не бывают никакие собаки, а во-вторых, отчего же мне, с первого раза, как я ее увидал, тотчас же пришло в голову, что эта собака не может быть такая, как
все собаки; что она — собака необыкновенная; что в ней непременно должно быть что-то фантастическое, заколдованное; что это, может быть, какой-нибудь Мефистофель в собачьем виде
и что судьба ее какими-то таинственными, неведомыми путами соединена с судьбою ее хозяина.
Шерсть на ней почти
вся вылезла, тоже
и на хвосте, который висел, как палка, всегда крепко поджатый.
Никогда он не взял в руки ни одной газеты, не произнес ни одного слова, ни одного звука; а только сидел, смотря перед собою во
все глаза, но таким тупым, безжизненным взглядом, что можно было побиться об заклад, что он ничего не видит из
всего окружающего
и ничего не слышит.
Собака же, покрутившись раза два или три на одном месте, угрюмо укладывалась у ног его, втыкала свою морду между его сапогами, глубоко вздыхала
и, вытянувшись во
всю свою длину на полу, тоже оставалась неподвижною на
весь вечер, точно умирала на это время.
—
И что мне за дело до
всех этих скучных немцев?
К чему эта дешевая тревога из пустяков, которую я замечаю в себе в последнее время
и которая мешает жить
и глядеть ясно на жизнь, о чем уже заметил мне один глубокомысленный критик, с негодованием разбирая мою последнюю повесть?» Но, раздумывая
и сетуя, я все-таки оставался на месте, а между тем болезнь одолевала меня
все более
и более,
и мне наконец стало жаль оставить теплую комнату.
Я сказал уже, что старик, как только усаживался на своем стуле, тотчас же упирался куда-нибудь своим взглядом
и уже не сводил его на другой предмет во
весь вечер.
Адам Иваныч был человек очень обидчивый
и щекотливый, как
и вообще
все «благородные» немцы.
С нетерпеливым жестом бросил он газету на стол, энергически стукнув палочкой, к которой она была прикреплена,
и, пылая собственным достоинством,
весь красный от пунша
и от амбиции, в свою очередь уставился своими маленькими воспаленными глазками на досадного старика.
Стук палочки
и эксцентрическая позиция Адама Иваныча обратили на себя внимание
всех посетителей.
Все тотчас же отложили свои занятия
и с важным, безмолвным любопытством наблюдали обоих противников.
— Нет, я вам заплатит за то, что ви сделайт шушель! — неистово вскричал Адам Иваныч Шульц, вдвое раскрасневшийся, в свою очередь сгорая великодушием
и невинно считая себя причиною
всех несчастий.
Старик слушал
все это, видимо не понимая
и по-прежнему дрожа
всем телом.
Мебели было
всего стол, два стула
и старый-старый диван, твердый, как камень,
и из которого со
всех сторон высовывалась мочала; да
и то оказалось хозяйское.
Жильцов в этом доме множество, почти
всё мастеровые
и немки, содержательницы квартир со столом
и прислугою.
Главное, была большая комната, хоть
и очень низкая, так что мне в первое время
все казалось, что я задену потолок головою.
Вспоминается мне невольно
и беспрерывно
весь этот тяжелый, последний год моей жизни.
Хочу теперь
все записать,
и, если б я не изобрел себе этого занятия, мне кажется, я бы умер с тоски.
Но, впрочем, я начал мой рассказ, неизвестно почему, из средины. Коли уж
все записывать, то надо начинать сначала. Ну,
и начнем сначала. Впрочем, не велика будет моя автобиография.
Славный был этот вечер; мы
все перебрали:
и то, когда меня отсылали в губернский город в пансион, — господи, как она тогда плакала! —
и нашу последнюю разлуку, когда я уже навсегда расставался с Васильевским.
В деревне он прилежно занялся хозяйством
и, тридцати пяти лет от роду, женился на бедной дворяночке, Анне Андреевне Шумиловой, совершенной бесприданнице, но получившей образование в губернском благородном пансионе у эмигрантки Мон-Ревеш, чем Анна Андреевна гордилась
всю жизнь, хотя никто никогда не мог догадаться: в чем именно состояло это образование.
Князь был еще молодой человек, хотя
и не первой молодости, имел немалый чин, значительные связи, был красив собою, имел состояние
и, наконец, был вдовец, что особенно было интересно для дам
и девиц
всего уезда.
Рассказывали о блестящем приеме, сделанном ему в губернском городе губернатором, которому он приходился как-то сродни; о том, как
все губернские дамы «сошли с ума от его любезностей»,
и проч.,
и проч.
И потому
все чрезвычайно удивились, когда вдруг ему вздумалось сделать визит к Николаю Сергеичу.
Князь приехал в Васильевское, чтоб прогнать своего управляющего, одного блудного немца, человека амбиционного, агронома, одаренного почтенной сединой, очками
и горбатым носом, но, при
всех этих преимуществах, кравшего без стыда
и цензуры
и сверх того замучившего нескольких мужиков.
Иван Карлович был наконец пойман
и уличен на деле, очень обиделся, много говорил про немецкую честность; но, несмотря на
все это, был прогнан
и даже с некоторым бесславием.
Николай Сергеич был один из тех добрейших
и наивно-романтических людей, которые так хороши у нас на Руси, что бы ни говорили о них,
и которые, если уж полюбят кого (иногда бог знает за что), то отдаются ему
всей душой, простирая иногда свою привязанность до комического.
Николай Сергеич с негодованием отвергал этот слух, тем более что Алеша чрезвычайно любил своего отца, которого не знал в продолжение
всего своего детства
и отрочества; он говорил об нем с восторгом, с увлечением; видно было, что он вполне подчинился его влиянию.
Все решения
и увлечения Алеши происходили от его чрезвычайной, слабонервной восприимчивости, от горячего сердца, от легкомыслия, доходившего иногда до бессмыслицы; от чрезвычайной способности подчиняться всякому внешнему влиянию
и от совершенного отсутствия воли.
В этот раз
все делалось обратно в сравнении с первым посещением Васильевского, четырнадцать лет тому назад: в это раз князь перезнакомился со
всеми соседями, разумеется из важнейших; к Николаю же Сергеичу он никогда не ездил
и обращался с ним как будто со своим подчиненным.
Уверяли, что Николай Сергеич, разгадав характер молодого князя, имел намерение употребить
все недостатки его в свою пользу; что дочь его Наташа (которой уже было тогда семнадцать лет) сумела влюбить в себя двадцатилетнего юношу; что
и отец
и мать этой любви покровительствовали, хотя
и делали вид, что ничего не замечают; что хитрая
и «безнравственная» Наташа околдовала, наконец, совершенно молодого человека, не видавшего в целый год, ее стараниями, почти ни одной настоящей благородной девицы, которых так много зреет в почтенных домах соседних помещиков.
Уверяли, наконец, что между любовниками уже было условлено обвенчаться, в пятнадцати верстах от Васильевского, в селе Григорьеве, по-видимому тихонько от родителей Наташи, но которые, однако же, знали
все до малейшей подробности
и руководили дочь гнусными своими советами.
Но удивительнее
всего, что князь поверил
всему этому совершенно
и даже приехал в Васильевское единственно по этой причине, вследствие какого-то анонимного доноса, присланного к нему в Петербург из провинции.
Конечно, всякий, кто знал хоть сколько-нибудь Николая Сергеича, не мог бы, кажется,
и одному слову поверить из
всех взводимых на него обвинений; а между тем, как водится,
все суетились,
все говорили,
все оговаривались,
все покачивали головами
и… осуждали безвозвратно.
Сама же Наташа, так оклеветанная, даже еще целый год спустя, не знала почти ни одного слова из
всех этих наговоров
и сплетней: от нее тщательно скрывали
всю историю,
и она была весела
и невинна, как двенадцатилетний ребенок.
Тем временем ссора шла
все дальше
и дальше.
Разумеется,
все это были одни клеветы, как
и оказалось впоследствии, но князь поверил
всему и при свидетелях назвал Николая Сергеича вором.
Раздраженный старик бросил
все и решился наконец переехать в Петербург, чтобы лично хлопотать о своем деле, а в губернии оставил за себя опытного поверенного.
Но оскорбление с обеих сторон было так сильно, что не оставалось
и слова на мир,
и раздраженный князь употреблял
все усилия, чтоб повернуть дело в свою пользу, то есть, в сущности, отнять у бывшего своего управляющего последний кусок хлеба.
Сначала, в первые дни после их приезда, мне
все казалось, что она как-то мало развилась в эти годы, совсем как будто не переменилась
и осталась такой же девочкой, как
и была до нашей разлуки.
Правда, я хоть не признался
и ей, чем занимаюсь, но помню, что за одно одобрительное слово ее о труде моем, о моем первом романе, я бы отдал
все самые лестные для меня отзывы критиков
и ценителей, которые потом о себе слышал.
Старик долго не сдавался
и сначала, при первых слухах, даже испугался; стал говорить о потерянной служебной карьере, о беспорядочном поведении
всех вообще сочинителей.
Да! пришло наконец это время, пришло в минуту удач, золотых надежд
и самого полного счастья,
все вместе,
все разом пришло!
Приметила тоже старушка, что
и старик ее как-то уж слишком начал хвалить меня
и как-то особенно взглядывает на меня
и на дочь…
и вдруг испугалась:
все же я был не граф, не князь, не владетельный принц или по крайней мере коллежский советник из правоведов, молодой, в орденах
и красивый собою!
Наташа была
вся внимание, с жадностью слушала, не сводила с меня глаз, всматриваясь в мои губы, как я произношу каждое слово,
и сама шевелила своими хорошенькими губками.
Анна Андреевна искренно плакала, от
всей души сожалея моего героя
и пренаивно желая хоть чем-нибудь помочь ему в его несчастиях, что понял я из ее восклицаний.
Старик уже отбросил
все мечты о высоком: «С первого шага видно, что далеко кулику до Петрова дня; так себе, просто рассказец; зато сердце захватывает, — говорил он, — зато становится понятно
и памятно, что кругом происходит; зато познается, что самый забитый, последний человек есть тоже человек
и называется брат мой!» Наташа слушала, плакала
и под столом, украдкой, крепко пожимала мою руку.
Цитаты из русской классики со словосочетанием «и все»
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый.
И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его движении.
Он чувствовал, что за это в душе его поднималась чувство злобы, разрушавшее его спокойствие
и всю заслугу подвига.
Уж какая, бывало, веселая,
и все надо мной, проказница, подшучивала…
— Вот граница! — сказал Ноздрев. — Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет,
и все, что за лесом, все мое.
Когда брат Натальи Савишны явился для получения наследства
и всего имущества покойной оказалось на двадцать пять рублей ассигнациями, он не хотел верить этому и говорил, что не может быть, чтобы старуха, которая шестьдесят лет жила в богатом доме, все на руках имела, весь свой век жила скупо и над всякой тряпкой тряслась, чтобы она ничего не оставила. Но это действительно было так.
Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи, кашу
и пироги! Ничего,
всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там другой выход есть?
Анна Андреевна. Ему
всё бы только рыбки! Я не иначе хочу, чтоб наш дом был первый в столице
и чтоб у меня в комнате такое было амбре, чтоб нельзя было войти
и нужно бы только этак зажмурить глаза. (Зажмуривает глаза
и нюхает.)Ах, как хорошо!
Марья Антоновна (отдвигаясъ).Для чего ж близко?
все равно
и далеко.
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть
и большая честь вам, да
все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли…
И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
Пойдешь ли пашней, нивою — //
Вся нива спелым колосом // К ногам господским стелется, // Ласкает слух
и взор!
Ассоциации к слову «весь»
Синонимы к словосочетанию «и все»
Предложения со словосочетанием «и все»
- Тогда я, наверно, просто растаю в воздухе как дым, вот и все дела.
- Наступила осень, и дом познакомился с нетерпением и беспокойством. Он подгонял время и всё время думал о том, вернутся ли те, к кому он привык.
- А лучше будет, коль они доброго караульного сыщут, вот и все дела.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «весь»
Значение слова «и»
И1, нескл., ср. Название девятой буквы русского алфавита.
И2, союз. I. соединительный. 1. Употребляется для соединения однородных членов предложения и предложений, представляющих собой однородные сообщения.
И3, частица усилит. 1. Употребляется для усиления значения слова, перед которым стоит, для выделения, подчеркивания его.
И4, междом. Обычно произносится удлиненно (и-и, и-и-и). Разг. 1. (ставится в начале реплики). Выражает несогласие со словами собеседника, возражение ему. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова И
Значение слова «весь»
ВЕСЬ1, всего́, м.; вся, всей, ж.; всё, всего́, ср.; мн. все, всех; мест. определит. 1. Определяет что-л. как нераздельное, взятое в полном объеме: целый, полный. Все лето. Во всем мире. Молчать всю дорогу.
ВЕСЬ2, -и, ж. Устар. Деревня, село. Города и веси. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова ВЕСЬ
Афоризмы русских писателей со словом «и»
- Как жить? С ощущением последнего дня и всегда с ощущением вечности.
- Народ — жертва зла. Но он же опора зла, а значит, и творец или, по крайней мере, питательная почва зла.
- Художник должен быть одновременно и грешником, и святым.
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно