Неточные совпадения
— Вы скоры на приговор, мой молодой
друг, это не совсем так. Успех дается лишь
тому, кто его заработал. Фортуна не даром изображается женщиной. За ней надо уметь ухаживать и ухаживать настойчиво и серьезно. Это не кисейная барышня, которую можно увлечь потоком громких фраз, и не светская львица, падкая на мимолетные интрижки. Нет, это серьезная барыня, которая дарит свою благосклонность только серьезным людям.
Свой ежедневный режим княгиня также не изменяла для гостей, которые, по большей части соседние помещики и губерские власти, по несколько дней гостили в Шестове, ведя себя совершенно как дома, заказывали себе в какое хотели время завтраки (два повара, один переманенный князем из клуба, а
другой старик, еще бывший крепостной, работали, не покладая рук, в обширной образцовой кухне), требовали себе вина
той или
другой марки из переполненных княжеских погребов, не мешали хозяевам, а хозяева не мешали им, и обе стороны были чрезвычайно довольных
друг другом.
Цель эта была — исканье во что бы
то ни стало превосходства над
другими, блеска, владычества.
С одной стороны она сознавала всю неприглядность, всю мелочность, всю суету такой неутолимой тщеславной жажды, стараясь не признаваться в ней даже самой себе, объясняя свои поступки, для которых эта жажда была единственным рычагом, иными, более благовидными и даже высокими мотивами, как желание учиться, любовь к ближним и
тому подобное, а между
тем, с
другой, чувствовала, что эта жажда растет, настойчивее и настойчивее требует своего удовлетворения, и «годы», выражаясь словами поэта, «проходят, все лучшие годы».
Всесторонние познания в новом учителе были открыты князем при следующих обстоятельствах. Во время прогулок их вдвоем, князь давал ему объяснения, каким образом он подводил на дом лепные карнизы, как выводил и выращивал
те или
другие редкие растения, чем лечил борзых и гончих. Забывая на старости лет о данных им уже объяснениях, которые Николай Леопольдович твердо старался завомнить, князь возвращался снова к
тому же предмету.
— Вот тебе, Зизи, гостя привел, побеседуй с ним, а
то они с княжною,
того и гляди,
друг друга сглазят, по целым дням не наглядятся. Покойной ночи. Впрочем, это мне, а вам приятного вечера! — пошутил он и удалился.
Это было настолько неожиданно для княгини, что она даже не обратила внимания на
то, что Николай Леопольдович и княжна, по словам князя, не наглядятся
друг на
друга.
Князь, в самом деле, уже успел посвятить его во все свои дела, показал написанное им духовное завещание, советовался с ним о покупке
тех, или иных бумаг, о продаже имеющихся у него и замене их
другими.
— Значит, на вашу долю придется пятнадцать. Разве это деньги? Мы с вами еще не жили, нам хочется жить. На сколько нам их хватит? А между
тем, жизнь манит своими соблазнами. Ими пользуются
другие под нашим носом. Почему же не мы? Деньги эти пройдут быстро, наступит безденежье, и картина окажется верна.
Это ее не смущало,
тем более, что она была уверена, что выйдет с помощью ее
друга и руководителя, из этой борьбы победительницей.
Новые знакомые пожали
друг другу руки. Княжна подала Гиршфельду стакан чаю,
тот взял его, поклонившись, и присел к столу.
Антон Михайлович Шатов был
тот самый «идеальный
друг» княжны Маргариты Дмитриевны Шестовой, мысль о котором, подобно голосу совести, возникла в уме княжны перед роковой для нее беседой с Гиршфельдом в «старом парке».
Поведение Шатова, исполненное чисто братских чувств по отношению его к княжне Лиде, непоколебимая уверенность князя в высокой честности и чистоте взглядов его молодого
друга делали
то, что князь спокойно доверял ему свою дочь, и Шатов, к величайшему удовольствию влюбленной Лиды, был постоянным и бессменным ее кавалером на прогулках и редких выездах.
Будучи еще совсем ребенком, княжна Лида не ведала страсти и ее вполне удовлетворяло
то нежное внимание, с которым относился к ней любимый ею человек, отыскавший эту нежность в своем сердце, переполненном любовью к
другой.
Он привел ее в гостиную и усадил на
то самое кресло, с которого так недавно, только третьего дня, она убежала к отцу сообщить ему о первом ее шаге в новую полную жизнь, о решимости исполнить первый долг женщины — стать любящею женою, а теперь в соседней комнате этот ее отец и
друг, благословивший ее на этот акт, отдавал последний долг в своей оканчивающейся жизни.
Дворня, полуубежденная категорическим заявлением Стеши, стала расходиться, все еще рассуждая о
той или
другой возможной случайности.
— Что ты без толку брешешь, — остановил его
другой, — долго-ль так невинного человека погубить. Со злости тогда, что красоту его испортили, сболтнул, а
то статочное ли дело на убийство решиться. В уме ли ты, парень. Смотри сам под ответ не попади. Следственник его уже допрашивал, он сам говорил, что все дотошно показал. Уйди от греха.
Места, отведенные для подсудимых и присяжных заседателей, были пусты, так как и
те, и
другие были отведены судебными приставами в их помещения. Судьи удалились в кабинет.
— Нет, — улыбнулся адвокат, — говорить будут лишь несколько поверенных потерпевших на крупные суммы, и в
том числе присяжный поверенный Гиршфельд, как поверенный княгини и княжны Шестовых, потерявших в этом банке чуть не полмиллиона, и многих
других.
В залу в этот момент вошли с одной стороны присяжные заседатели, а с
другой подсудимые, сопровождаемые судебными приставами. Когда
те и
другие уселись, резкий голос третьего судебного пристава, прокричал: суд идет.
Гиршфельд не ограничился одной своей квартирой и нанял
другое помещение на бойкой торговой улице, где завел контору и принимал в известные часы. Обстановка конторы также была роскошна. Кроме
того, как повествовали некоторые московские всезнайки. Николай Леопольдович был настоящим владельцем скромного Кабинета справок и совещаний, существовавшего в Москве под фирмою отставного полковника Андрея Матвеевича Вурцеля, большого пройдохи, служившего когда-то в штате московской полиции.
— Значит вы убеждены, что правило это верно, что отделаться от впечатлений юности трудно, едва ли возможно, что они, нет, нет да и всплывают из глубины души или сердца, как хотите, и дают себя знать, не смотря на
то, что на смену им явились
другие впечатления, быть может, кажущиеся более сильными? — с расстановкой спросила княжна.
За чаем началась между
друзьями задушевная беседа о пережитом, передуманном и перечувствованном в долгие годы разлуки. Рассказ Карнеева, прожившего эти три года прежней однообразной жизнью труженика науки, вдали от общества, от мира, полного соблазнов, не представлял из себя ничего выдающегося, не заключал в себе ни одного из
тех романических эпизодов, которые яркими алмазами украшают воспоминания юности.
— А
та,
другая? — спросил с дрожью в голосе Карнеев, знавший роман своего
друга, но не знавший фамилию девушки, увлекшей молодого идеалиста.
— А
то, что если бы княжна Маргарита Дмитриевна захотела, — а она, кажется, этого совсем не прочь, —
то господин Шатов охотно бы уступил вас своему
другу, не из чувства дружбы к нему, а из чувства любви к вашей сестре. Если же бы, к довершению всего, вы на это согласились,
то счастливее человека, чем господин Карнеев, трудно было бы и сыскать.
Он, может быть, сам давно заметил
то, что высказал ей сегодня этот злой человек, но ни одним словом, ни одним жестом не дал понять это, не унизил в ее глазах своего счастливого соперника, потому только, что он его
друг.
— Это одна из жертв Гиршфельда, — заключил свой рассказ Карнеев, — я не могу этого доказать, но я чувствую. Ему понадобилась не она, а ее деньги, которые должны перейти к ее сестре, а
та в его руках. Он погубит и
другую, погубит и Антона, я старался раскрыть ему глаза, но безуспешно; я достиг лишь
того, что потерял в нем
друга, теперь теряю существо, которое для меня более чем
друг. Я один, совсем один. Знаете ли вы, что значит быть одному? Я чужд миру и мир чужд мне.
Тот не вынес этого осуждающего взгляда своего
друга и поник головой.
Я понял, что есть
другая, высшая любовь — любовь к Богу, который есть Сам любовь, как говорит Апостол, и эта любовь, если не вытеснила из моего сердца
ту, все-таки греховную любовь, — я говорю откровенно, —
то очистила ее от всего земного и я чувствую, что эта новая, высшая, переполнившая мое сердце любовь способна поглотить первую и в ней одной я найду успокоение моей измученной душе.
Разговор шел о здоровье Шатова, о перенесенной им болезни. Ни
тот, ни
другой не коснулись ни единым словом столь недавнего, страшного для них обоих, прошлого. Только при прощании больной крепко, на сколько хватило силы, пожимая правой рукой руку своего
друга, левой указал ему на висевший над постелью портрет.
У последнего в одном из переулков, прилегающих к Пречистенке, была особая, маленькая, убранная как игрушечка, квартирка специально для приемов княжны. В этом же домике жил знакомый нам репортер Петухов, и его жена наблюдала за порядком в обыкновенно запертой квартире Гиршфельда и хранила ключ.
Другой ключ был у княжны Маргариты Дмитриевны. Здесь устраивались их свидания. Гиршфельд доверял Петухову и
тот всеми силами старался оправдать это доверие, хотя делал это далеко недаром.
Врач вышел из спальни, получил за визит и уехал. Купец передал на
другой день бывшим на консилиуме докторам странное приказание.
Те посоветовали исполнить. Больная выздоровела.
Несмотря на
то, что при их свиданиях как и при посещениях Карнеевым Шатова во время болезни, разговор ни одним словом не касался грустного прошлого, похороненного в могиле княжны Лиды и близкой от нее кельи послушника Ивана, Антону Михайловичу тяжелы были свидания с ушедшим из мира
другом.
По уходе Антона Михайловича, Карнеев опустился на колени перед образами в теплой молитве о своем
друге. Он молился о
том, да избавит его Он, Всемогущий, от тлетворного влияния губящей его женщины. Да исторгнет из сердца его роковую страсть. Да просветит Он его ум там, вдали, в разлуке с нею. Он не знал, что самая поездка Шатова за границу — дело тлетворного влияния этой женщины,
то есть княжны Маргариты Дмитриевны, что лишь подчиняясь всецело ее сильной воле, уезжал из России Антон Михайлович.
Николай Леопольдович поставил себя с молодым князем на дружескую ногу, выслушивал с интересом его похождения, пикантные анекдоты, заводил сам разговор на
те или
другие игривые
темы, извращая еще более уже и так испорченное воображение юноши, не сдерживая его, но, напротив, толкая вперед по скользкому пути кутежа и разврата, иногда даже и сам принимая в этих княжеских кутежах благосклонное участие.
Молодой князь был без ума от своего
друга и руководителя элегантного адвоката, и мечтал о
том времени, когда, достигнув совершеннолетия, он, в гвардейском мундире, будет кутить вместе с Гиршфельдом в Петербурге, куда он стремился всей душой.
— Ничуть! В виду почти постоянного запустения в этой гостинице, попасться во время совершения самого дела нет ни малейшей вероятности. Когда же на
другой день в запертом номере найдут княгиню отравившуюся в постеле, с ключом от номера под подушкой,
то не может быть никакого сомнения, что все следователи мира признают самоубийство. Будет даже и причина — это растрата ею опекунских денег.
— Да, но я не перестану быть для тебя
тем, что я есть —
другом, советником. Я хочу лишь устранить между нами всякие денежные расчеты.
— Нет, это будет неудобно, так как тебя там встретит княжна, да и вообще неловко. Я приеду на
другой день, с утренним поездом, тебя же провожу с
тем, который приходит в Т. вечером.
На
другой день по прибытии княгини Шестовой в Т. рано утром в конторе гостиницы «Гранд Отель» была получена на ее имя телеграмма из Москвы, Лакей, призванный в контору для вручения ее по принадлежности, вспомнил, что ее сиятельство приказала ему накануне разбудить ее в девять часов, и несмотря на
то, что был девятый час в начале, полагая, что приезжая ждала именно эту телеграмму, отправился стучаться в дверь первого номера.
Ни
того, ни
другого не последовало.
В Т. несколько времени еще потолковали о деле княжны, а потом и позабыли о нем,
тем более, что на смену ему явилось
другое дело, заинтересовавшее общество: один выдающийся т-ский адвокат попал под суд, и от следствия ожидали пикантных разоблачений из адвокатской практики обвиняемого.
Ни кучке местных жителей, собравшихся к прибытию парохода, ни взволнованным происшествием пассажирам отошедших от пристани парохода и баржи не могло прийти и в голову, что им довелось быть свидетелями кровавого эпилога страшной жизненной драмы, начавшейся много лет
тому назад в Москве и что эти два трупа, лежащие рядом под рогожей на печальном, неприютном берегу сибирской реки, дополнили лишь серию
других трупов близких им людей, похороненных в России, по которым победоносно прошел один человек.
Вдруг она сделала движение головой, как бы что-то припомнив и быстро стала стягивать перчатки, развязала ленты шляпки и
то и
другое молча отдала камеристке.
В
то время, как княгиня Зоя Александровна мучила себя воспоминаниями недавно ею пережитого, Александра Яковлевна Гаринова, так значилась она по мещанскому паспорту, тоже перебирала в своем уме одна за
другой картины прошлого.
Та жила у нее много лет и была ее
другом.
Он умышленно припоминал случаи из уголовной практики русских и иностранных судов, случаи чистосердечного сознания на суде не сознавшихся на предварительном следствии обвиняемых, факты превращения свидетелей в обвиняемых при обращении дел к доследованию — и, оставаясь наедине с самим собою, предавался дикому, злобному отчаянию, проклинал самого себя за свою слабость, тряпичность, но играть
ту роль перед собою, которую играл перед
другими, был не в силах.
«Устранить… — мелькнуло в его голове — Но как? Через кого? Он сам не в состоянии совершить преступление, он может лишь составить план и вдохновить
других, близких; а где они? Единственная его верная исполнительница — в тюрьме, осуждена на каторгу, да и
та отшатнулась от него…»
— Княгиня, за последнее время, сделалась со мной откровеннее; мы были почти
друзьями и, кроме
того, дверь ее будуара, задрапированная портьерой, не всегда была плотно притворена. Понимаете?
Хотелось бы газетку без предварительной цензуры сварганить, отголоском Москвы ее сделать, серой Москвы — массы, а
то сами знаете, какие у нас теперь газеты мелкой-то прессы: одна вопросами о духовенстве всем оскомину набила,
другая — приставодержательством беглых профессоров занимается и в большую играет, а третья, смех и грех, совсем либеральная шипучка, благо ее редактор заведение шипучих вод имеет; об остальных и говорить нечего — все можно забить и дело сделать ахтительное.