Неточные совпадения
Миноносцы уходили в плавание только во второй половине июня. Пришлось с этим мириться. Во-первых, потому, что не было
другого случая добраться до залива Джигит, а во-вторых, проезд по морю на военных судах позволял мне сэкономить значительную сумму денег. Кроме
того, потеря времени во Владивостоке наполовину окупалась скоростью хода миноносцев.
На
другой день утром Дерсу возвратился очень рано. Он убил оленя и просил меня дать ему лошадь для доставки мяса на бивак. Кроме
того, он сказал, что видел свежие следы такой обуви, которой нет ни у кого в нашем отряде и ни у кого из староверов. По его словам, неизвестных людей было трое. У двоих были новые сапоги, а у третьего — старые, стоптанные, с железными подковами на каблуках. Зная наблюдательность Дерсу, я нисколько не сомневался в правильности его выводов.
Захаров и Сабитов стали в нее целить, и так как каждому хотелось выстрелить первому,
то оба горячились, волновались и мешали
друг другу.
Сначала его никто не слушал, потом притих один спорщик, за ним
другой, третий, и скоро на таборе совсем стало тихо. Дерсу пел что-то печальное, точно он вспомнил родное прошлое и жаловался на судьбу. Песнь его была монотонная, но в ней было что-то такое, что затрагивало самые чувствительные струны души и будило хорошие чувства. Я присел на камень и слушал его грустную песню. «Поселись там, где поют; кто поет,
тот худо не думает», — вспомнилась мне старинная швейцарская пословица.
Любопытно, что козуля охотно мирится с присутствием
других животных и совершенно не выносит изюбра. В искусственных питомниках при совместной жизни она погибает. Это особенно заметно на солонцах. Если такие солонцы сперва разыщут козы, они охотно посещают их до
тех пор, пока не придут олени. Охотники неоднократно замечали, что, как только на солонцах побывают изюбры, козули покидают их на более или менее продолжительное время.
По рассказам тазов, месяца два назад один тигр унес ребенка от самой фанзы. Через несколько дней
другой тигр напал на работавшего в поле китайца и так сильно изранил его, что он в
тот же день умер.
По мере приближения к водоразделу угрюмее становился лес и больше попадалось звериных следов; тропа стала часто прерываться и переходить
то на одну,
то на
другую сторону реки, наконец мы потеряли ее совсем.
На этом протяжении в Синанцу впадают следующие горные речки: Пярл-гоу и Изимлу — справа; Лаза-гоу и Хунголя-гоу [Пянь-эр-гоу — покатая долина. Лаза-гоу — скалистая долина. Хуан-га-лян-гоу — долина красного гаоляна.] — слева. Сама по себе река немноговодна, но бурелом, сложенный в большие груды, указывает на
то, что во время дождей вода поднимается настолько высоко, что деревья по ней свободно переносятся с одного места на
другое.
Выбрав один из них, мы стали взбираться на хребет. По наблюдениям Дерсу, дождь должен быть затяжным. Тучи низко ползли над землей и наполовину окутывали горы. Следовательно, на вершине хребта мы увидели бы только
то, что было в непосредственной от нас близости. К
тому же взятые с собой запасы продовольствия подходили к концу. Это принудило нас на
другой день спуститься в долину.
По мере
того как продвигаешься на север по побережью моря, замечаешь, что представители маньчжурской флоры один за
другим остаются позади.
Как произошли осыпи? Кажется, будто здесь были землетрясения и целые утесы распались на обломки. На самом деле это работа медленная, вековая и незаметная для глаза. Сначала в каменной породе появляются трещины; они увеличиваются в размерах, сила сцепления уступает силе тяжести, один за
другим камни обрываются, падают, и мало-помалу на месте прежней скалы получается осыпь. Обломки скатываются вниз до
тех пор, пока какое-либо препятствие их не задержит.
В них я увидел только
то, что заметил бы и всякий
другой наблюдатель, но Дерсу увидел еще многое
другое.
Приказав людям держаться ближе
друг к
другу, я направился к
той горке, на которую взбирался днем.
Миновал еще один день. Вечером дождь пошел с новой силой. Вместе с
тем усилился и ветер. Эту ночь мы провели в состоянии какой-то полудремоты. Один поднимался, а
другие валились с ног.
Следующий день был 15 августа. Все поднялись рано, с зарей. На восточном горизонте темной полосой все еще лежали тучи. По моим расчетам, А.И. Мерзляков с
другой частью отряда не мог уйти далеко. Наводнение должно было задержать его где-нибудь около реки Билимбе. Для
того чтобы соединиться с ним, следовало переправиться на правый берег реки. Сделать это надо было как можно скорее, потому что ниже в реке воды будет больше и переправа труднее.
Странно устроен человек… Бивак этот ничем не отличался от
других биваков.
Та к же он был под открытым небом, так же около односкатной палатки горел костер, так же кругом было мокро и сыро, но
тем не менее все чувствовали себя так, как будто вернулись домой.
На
другой день китайцы, уходя, сказали, что если у нас опять не хватит продовольствия,
то чтобы приходили к ним без стеснения.
Едва он перешел на
другую сторону увала, как наткнулся на мертвого зверя. Весь бок у него был в червях. Дерсу сильно испугался. Ведь тигр уходил, зачем он стрелял?.. Дерсу убежал. С
той поры мысль, что он напрасно убил тигра, не давала ему покоя. Она преследовала его повсюду. Ему казалось, что рано или поздно он поплатится за это и даже по
ту сторону смерти должен дать ответ.
С
той и с
другой стороны тянулись отмели.
Однако разговором дела не поправишь. Я взял свое ружье и два раза выстрелил в воздух. Через минуту откуда-то издалека послышался ответный выстрел. Тогда я выстрелил еще два раза. После этого мы развели огонь и стали ждать. Через полчаса стрелки возвратились. Они оправдывались
тем, что Дерсу поставил такие маленькие сигналы, что их легко было не заметить. Гольд не возражал и не спорил. Он понял, что
то, что ясно для него, совершенно неясно для
других.
По мере
того как пропадал свет солнца на небе, по земле разливался
другой, бледно-голубой свет луны.
Тех и
других было очень много.
По мере
того как мы продвигались вперед, издали доносился какой-то шум. Чан Лин сказал нам, что это пороги. На Такеме их шесть. Самый большой около реки Такунчи, а меньшие — близ устьев Охотхе и Чандинго-уза. Здесь нам надлежало переправиться на
другую сторону Такемы.
Решено было идти всем сразу на
тот случай, если кто ослабеет,
то другие его поддержат. Впереди пошел Чан Лин, за ним Чжан Бао, меня поставили в середину, а Дерсу замыкал шествие. Когда мы входили в воду, они уже были на противоположном берегу и отряхивались.
Маленькая, едва заметная тропинка, служившая нам путеводной нитью, все время кружила: она переходила
то на один берег реки,
то на
другой. Долина становилась все у же и у же и вдруг сразу расширилась. Рельеф принял неясный, расплывчатый характер. Это были верховья реки Такунчи. Здесь 3 ручья стекались в одно место. Я понял, что нахожусь у подножия Сихотэ-Алиня.
Отроги хребта, сильно размытые и прорезанные горными ключами, казались сопками, разобщенными
друг от
друга. Дальше за ними виднелся гребень водораздела; точно высокой стеной окаймлял он истоки Такунчи. Природа словно хотела резко отграничить здесь прибрежный район от бассейна Имана. В
том же месте, где соединялись 3 ручья, была небольшая полянка, и на ней стояла маленькая фанзочка, крытая корьем и сухой травой.
На ужин варили мясо кабарги; оно чем-то припахивало. Чан Лин сказал, что оно пахнет мхом. Чжан Бао высказался за запах смолы, а Дерсу указал на багульник. В местах обитания кабарги всегда есть и
то, и
другое, и третье; вероятно, это был запах мускуса.
Горная страна с птичьего полета! Какая красота! Куда ни глянешь — всюду горы, вершины их,
то остроконечные, как петушиные гребни,
то ровные, как плато,
то куполообразные, словно морская зыбь, прятались
друг за
друга, уходили вдаль и как будто растворялись во мгле.
География части побережья между Момокчи и Наиной такова: высокий горный хребет Габади тянется под острым углом по отношению к берегу моря. По
ту сторону его будет бассейн реки Кулумбе, по эту — мелкие речки, имеющие только удэгейские названия: Яшу (на картах — Ячасу), Уяхги-Бязани, Санкэ, Капуты, Янужа и
другие. Между ними следует отметить три горные вершины: Габади, Дюхане и гору Яндоюза, а около устья реки Яшу — одинокую скалу Када-Буди-Дуони. На морских картах она названа горой Ожидания.
Корейцы считают, что их способ соболевания самый лучший, потому что ловушка действует наверняка и случаев, чтобы соболь ушел, не бывает. Кроме
того, под водой соболь находится в сохранности и не может быть испорчен воронами или сойками. В корейские ловушки, так же как и в китайские, часто попадают белки, рябчики и
другие мелкие птицы.
В это время подошел к нам Чжан Бао и, смеясь, стал рассказывать, как кореец впотьмах наступил на голову
другому корейцу, как
тот в отместку вымазал ему физиономию чумизной кашей. Разговор наш переменился.
На морских картах в этих местах показаны двое береговых ворот. Одни малые — у самого берега,
другие большие — в воде. Ныне сохранились только
те, что ближе к берегу. Удэгейцы называют их Сангасу, что значит «Дыроватые камни», а китайцы — Кулунзуйза [Кулунь-цзий-цзы — конец, дыра (отверстие).].
Ни в одежде их, ни в домашней обстановке, ни в чем
другом не было заметно роскоши, но
тем не менее все указывало на
то, что это народ зажиточный.
Старообрядцы заметили, что если настоящих медоносов бывает мало,
то пчелы собирают мед с
других растений, иногда даже с чемерицы.
Или мы привыкли к воде, или солнце пригрело нас, а может быть,
то и
другое вместе, только броды стали казаться не такими уж страшными и вода не такой холодной.
Спустя немного времени один за
другим начали умирать дети. Позвали шамана. В конце второго дня камлания он указал место, где надо поставить фигурное дерево, но и это не помогло. Смерть уносила одного человека за
другим. Очевидно, черт поселился в самом жилище. Оставалось последнее средство — уступить ему фанзу.
Та к и сделали. Забрав все имущество, они перекочевали на реку Уленгоу.
Утром на
другой день я поднялся рано и тотчас же стал собираться в дорогу. Я по опыту знал, что если удэгейцев не торопить,
то они долго не соберутся.
Та к и случилось. Удэгейцы сперва чинили обувь, потом исправляли лодки, и выступить нам удалось только около полудня.
Река Кумуху интересна еще и в
том отношении, что здесь происходят как раз стыки двух флор — маньчжурской и охотской. Проводниками первой служат долины, второй — горные хребты. Создается впечатление, будто одна флора клином входит в
другую. Теперь, когда листва опала, сверху, с гор, было хорошо видно, где кончаются лиственные леса и начинаются хвойные. Долины кажутся серыми, а хребты — темно-зелеными.
Шли мы теперь без проводника, по приметам, которые нам сообщил солон. Горы и речки так походили
друг на
друга, что можно было легко ошибиться и пойти не по
той дороге. Это больше всего меня беспокоило. Дерсу, наоборот, относился ко всему равнодушно. Он так привык к лесу, что
другой обстановки, видимо, не мог себе представить. Для него было совершенно безразлично, где ночевать — тут или в ином месте…
Другие признаки, совершенно незаметные для нас, открыли ему: этот человек был удэгеец, что он занимался соболеванием, имел в руках палку, топор, сетку для ловли соболей и, судя по походке, был молодой человек. Из
того, что он шел напрямик по лесу, игнорируя заросли и придерживаясь открытых мест, Дерсу заключил, что удэгеец возвращался с охоты и, вероятно, направляется к своему биваку. Посоветовавшись, мы решили идти по его следам,
тем более что они шли в желательном для нас направлении.
Обыкновенно к лодке мы всегда подходили весело, как будто к дому, но теперь Нахтоху была нам так же чужда, так же пустынна, как и всякая
другая речка. Было жалко и Хей-ба-тоу, этого славного моряка, быть может теперь уже погибшего. Мы шли молча; у всех была одна и
та же мысль: что делать? Стрелки понимали серьезность положения, из которого теперь я должен был их вывести. Наконец появился просвет; лес сразу кончился, показалось море.
Если это не удастся, она берет кабаргу измором, для чего преследует ее до
тех пор, пока
та от усталости не упадет; при этом, если на пути она увидит
другую кабаргу,
то не бросается за нею, а будет продолжать преследование первой, хотя бы эта последняя и не находилась у нее в поле зрения.
На
другой день мы принялись за устройство шести нарт. Три мы достали у удэгейцев, а три приходилось сделать самим. Захаров и Аринин умели плотничать. В помощь им были приставлены еще два удэгейца. На Дерсу было возложено общее руководство работами. Всякие замечания его были всегда кстати, стрелки привыкли, не спорили с ним и не приступали к работе до
тех пор, пока не получали его одобрения.
На обратном пути я занялся охотой на рябчиков и подошел к биваку с
другой стороны. Дым от костра, смешанный с паром, густыми клубами валил из палатки.
Та м шевелились люди, вероятно, их разбудили мои выстрелы.
Это заставило кабанов вертеться
то в одну,
то в
другую сторону.
Сущность игры заключалась в
том, что один должен был звонить в колокольчик и уходить, а
другой подкрадываться на звук и бить звонаря жгутом.
Чтобы помирить их, пришлось дать
тому и
другому бумажки одинакового достоинства. Надо было видеть, с каким довольным видом они отправились восвояси.
Дерсу всегда жалел Альпу и каждый раз, прежде чем разуться, делал ей из еловых ветвей и сухой травы подстилку. Если поблизости не было ни
того, ни
другого, он уступал ей свою куртку, и Альпа понимала это. На привалах она разыскивала Дерсу, прыгала около него, трогала его лапами и всячески старалась обратить на себя внимание. И как только Дерсу брался за топор, она успокаивалась и уже терпеливо дожидалась его возвращения с охапкой еловых веток.
Казалось, что все злые духи собрались в одно место и с воем и плачем носились по тайге
друг за
другом, точно они хотели разрушить порядок, данный природе, и создать снова хаос на земле. Слышались
то исступленный плач и стенания,
то дикий хохот и вой; вдруг на мгновение наступала тишина, и тогда можно было разобрать, что происходит поблизости. Но уже по этим перерывам было видно, что ветер скоро станет стихать.
Дрова в костре горели ярко. Черные тучи и красные блики двигались по земле, сменяя
друг друга; они
то удалялись от костра,
то приближались к нему вплотную и прыгали по кустам и снежным сугробам.