Под гнётом страсти

Степан поклонился и уже повернулся уходить, как встретился лицом к лицу с Анжель, которую вводил лакей, передавший ее карточку.

Она была очень просто одета, вся в черном, с лицом, покрытым густой вуалью, сквозь которую виден был лишь блеск ее темных глаз.

Князь встал и пошел к ней навстречу со своей обычной любезностью.

— А, Степан Егорович, — заметила Анжель со злостью в голосе, — мне, право, жаль, что вы взяли на себя труд передать князю сведения, которые он мог бы узнать прямо от меня.

— Я, сударыня?.. — проговорил Степан, чуть не задыхаясь.

— Вот уже четыре дня как вы трудитесь над тем, чтобы открыть место, где живет моя дочь, и вы этого достигли, что, впрочем, не особенно трудно.

— Кто мог сказать это? Я не думал даже, что вы меня знаете…

— Друг мой, — отвечала Анжелика Сигизмундовна с глубоким презрением, — да, я не знаю, но моя полиция лучше устроена, чем полиция князя.

Она повернулась к Сергею Сергеевичу и поклонилась ему.

Степан позеленел от злости. Лицо его, на минуту потерявшее свою обычную торжественность, выражало унижение, оскорбленное самолюбие и скрытую, еле сдерживаемую злобу.

— Вот как! — вскричал князь, может быть, тоже, в сущности, раздосадованный, но слишком гордый, чтобы выказать это. — Бедный мой Степан, это вам еще раз доказывает, что мужчина в борьбе с женщиной всегда проиграет. Можете идти…

Камердинер поклонился и молча направился к двери, бросив на Анжелику Сигизмундовну злобный взгляд.

— Здравствуйте, князь! — проговорила Анжель, снова кланяясь Сергею Сергеевичу, как только слуга удалился.

Это «здравствуйте» было сказано таким спокойным, вежливым тоном, что самый опытный наблюдатель не нашел бы в нем ни малейшего намека на настоящие чувства, волновавшие говорившую женщину.

— Очень рад вас видеть, Анжелика Сигизмундовна, — также спокойно и вежливо отвечал князь. — Признаюсь, я вас ждал, о чем даже только что сейчас говорил этому бездельнику, который был здесь. Садитесь, пожалуйста.

Движением руки он указал посетительнице кресло, стоящее как раз против света. Она села в него и подняла свою вуаль, желая показать, что нисколько не старается скрыть своего лица.

Она, как всегда, была очень бледна, может быть, даже бледнее обыкновенного, отчего ее глаза казались еще темнее и глубже.

— Вам неприятно, — сказала она, — что я узнала о поручении, данном вами Степану?

— Почему же? Я этому, может быть, обязан удовольствием вас видеть.

— Я все равно приехала бы, но это подвинуло мое посещение на один или на два дня.

— Я это и хотел сказать.

— Вы догадались, не правда ли, что после всего происшедшего нам необходимо повидаться?

— По крайней мере, я на это надеялся… Вы обошлись со мной жестоко в тот вечер. Но мы слишком старые друзья, — он сделал ударение на последнем слове, — чтобы вы об этом не пожалели. Я и сам был бы в отчаянии, если бы вы не так поняли мое поведение.

Все это было произнесено хотя и вежливым, но ироническим тоном.

— Князь, — заметила Анжель, — нам нужно переговорить серьезно. Отбросим в сторону всякую игру в слова.

— Я вас слушаю, — сказал он холодно.

Он небрежно поставил локоть на стоящий возле него маленький столик, облокотился подбородком на руку и пристально посмотрел на свою посетительницу.

Анжелика Сигизмундовна выдержала этот взгляд, делая вид, что не замечает его, и медленно начала:

— Была ли Ирена честной девушкой, когда вы ее встретили?

— Вполне!

— Вы нисколько в этом не сомневаетесь?

— Нисколько.

— Как вы думаете, что может стоить честь девушки?

— Она неоценима, — отвечал он тоном, который, не переставая быть вежливым, становился все более ироническим по мере того, как Анжель тверже становилась на занятую ею позицию.

— Но ведь вы должны знать, милейшая Анжелика Сигизмундовна, — продолжал он, — я всегда поступаю достойно моего имени и ничего не жалею. В этом отношении еще никто не мог упрекнуть меня.

— Как мне вас понимать?

— Я сделаю все, что вы потребуете от меня… если только это не будет превышать мои средства.

— И это все?

Сергей Сергеевич вопросительно приподнял брови, затем прибавил, снова принимая свой насмешливо-добродушный вид:

— Вы видите, дорогая моя, что я вам отвечаю как друг и порядочный человек, потому что подобный разговор обыкновенно происходит до, а не после. Но я хочу вам доказать, что ничего не имею против вас и питаю к вам самую искреннюю симпатию… к тому же ваша дочь — ангел, для которого я готов на всякие глупости. Вы видите, что я отдаюсь вам с руками и ногами.

Анжель слушала неподвижно и безмолвно.

— Хитрить с вами было бы глупо, да это и не по мне, — продолжал он. — Вы умная женщина, все это знают, очень умная, а с умными людьми самое лучшее быть искренним. Мы оба будем искренни. Это в наших общих интересах.

— Одним словом, вы предлагаете деньги мне и Ирене?

Она повела плечами.

— Я настолько богата, что могу дать их вам, если вам нужно! — добавила она.

Князь слегка нахмурил брови.

— Дорогая моя, — произнес он, — к чему вы волнуетесь. Я вам уже все сказал.

— Нет, вы ее соблазнили… самым бессовестным образом… посредством обмана. Она обесчещена. Чем хотите вы загладить это преступление?

Сергей Сергеевич отвечал, не изменяя своей полуулыбки:

— Я вижу, что вы сердиты на меня, сердиты на мое поведение относительно вас, которое, признаюсь, не было безупречным. Но будем справедливы, всякий другой поступил бы так же на моем месте. Я совершенно случайно встречаю очаровательную молодую девушку и от нее же самой узнаю, что она ваша дочь…

Он прервал речь.

— И тогда, — докончила Анжель, — вы сказали себе: дочь известной кокотки, к чему стесняться? Мне не удалось добыть… купить мать, я возьму дочь. Это будет прекрасной местью и блестящим успехом в полусвете на эту зиму. Анжель, конечно, рассердится, что над ней подшутили, захватив тайком ее сокровище. Но дело будет сделано — не воротишь, и если в один прекрасный день она приедет ко мне, ну что ж, я аристократ, богач, выну свою чековую книжку, вырву один листочек, на котором напишу цифру, какую она мне назначит. Мы будем больше чем в расчете.

Глаза Анжелики Сигизмундовны блеснули злобным огнем.

— Если бы дело касалось меня одной, это было бы очень хорошо. Я лучшего не стою!

Она была прекрасна в своем черном наряде, с матовой бледностью лица и сверкающими глазами.

— Но, — продолжала она, медленно отчеканивая каждое слово и вставая с места, — я мать и не хочу, чтобы моя дочь стала такой же, как я.

Князь слушал ее неподвижно, слегка бледнея при этих словах, но оставаясь невозмутимым.