Под гнётом страсти

— Что это ты невесела, Рена? — сказала приехавшая за Вацлавской ее няня.

— Почему это тебе кажется?

— Да ты еле со мной поздоровалась.

Говорившая была высокого роста полная женщина на вид далеко не старая, несмотря на то, что такой эпитет давала ей ее юная воспитанница. Одета она была небогато, но очень чисто — вся в черном, в черной же старушечьей шляпе на голове, с гладко причесанными густыми темно-каштановыми с проседью волосами. По типу лица и акценту она казалась нерусской.

Она действительно была по происхождению полькой, но совершенно обрусевшей. Звали ее Ядвигой Залесской. Несмотря на чрезвычайно бодрый, молодцеватый вид, ей было уже за шестьдесят.

Вынянчив мать Ирены, Анжелику Вацлавскую, исколесив с ее матерью, которая была артисткой, почти всю Европу, она и после смерти последней не теряла из виду Анжелику, которая воспитывалась в Варшаве. Когда же у Вацлавской родилась дочь, то Ядвига снова появилась около Анжелики Сигизмундовны в качестве няни этого ребенка, а когда ему минул год, она прибыла с ними в Москву, где Анжелика Вацлавская купила на имя Залесской ферму близ села Покровского и, поселив в ней свою бывшую няню, поручила ей охранение маленькой Рены, изредка и на короткое время приезжая навещать свою дочь и осыпая щедрыми благодеяниями старуху, не чаявшую души в обеих своих воспитанницах.

Ферма в руках опытной хозяйки вскоре стала приносить хороший доход; ее продукция находила выгодный сбыт в Москве, и Залесская год от году расширяла дело.

Сама же Анжелика Сигизмундовна Вацлавская прямо проехала в Петербург, где и осталась на постоянное жительство.

Когда Ирене минуло восемь лет, к ней была приглашена гувернантка, тринадцати же лет она была помещена в пансион г-жи Дюгамель в Москве, в приемной которой мы и застали ее в предыдущей главе нашего рассказа.

Соблазненная чуть ли не тройной против назначенной за пансионерку платой, чопорная начальница этого аристократического московского пансиона склонилась на просьбы г-жи Вацлавской и согласилась принять в число своих воспитанниц ее незаконную дочь, в метрическом свидетельстве которой, к довершению ужаса г-жи Дюгамель, было сказано, что девочка крещена в церкви Рязанского острога.

— Прости меня, няня, — отвечала Ирена, бросаясь на шею Ядвиге Залесской, — я так расстроилась разлукой с подругой.

— Кто она, эта чернобровая?

— Дочь князя Облонского.

— Чье именье с нами по соседству?

— Да.

— Нечего сказать, красавица княжна!

— Она едет к родителям, в свою семью, а я, Бог знает, еще увижу ли свою маму… — сквозь слезы проговорила молодая девушка.

— Ты ее увидишь! Я получила от нее письмо. Она приедет завтра или послезавтра, — успокоила ее Залесская.

— Ах! — воскликнула Ирена, и глаза ее заблестели радостью.

Она бросилась обнимать свою няню.

— Однако надо ехать! Что же мы стоим среди двора? — сказала Ядвига и, приподняв Ирену, как перышко, усадила ее в тарантас и села сама.

Работник фермы, неуклюже одетый в кучерское платье, стегнул лошадей, и тарантас тронулся от подъезда.

Ирена всю дорогу была оживленна, рассказывала без умолку своей няне о пансионской жизни, о своей новой подруге Юлии Облонской, расспрашивала о жизни на ферме, о каждом работнике и работнице в отдельности.

— Отчего мы не ездим по железной дороге? — спросила она, окончив рассказы и расспросы.

— Такова воля твоей мамаши, — отвечала Ядвига, — она строго запретила ездить с тобой на машине [Имеется в виду поезд. Здесь и далее примечания редактора.].

— Почему?

— Вероятно, боится какого-нибудь несчастья, которые теперь так часто случаются на этих костоломках, и, вообще, надо думать, имеет на это свои основания.

Молодая девушка замолчала.

Сильные деревенские лошади бежали крупной рысью и вскоре остановились у двухэтажного деревянного здания с большим двором, застроенным разного рода постройками: конюшней, коровниками, погребами, с примыкающим к нему обширным фруктовым садом и огородом.

Все эти здания были обнесены высокою деревянною решеткою.

Местность, где находилась ферма, вопреки мрачным краскам, на которые не поскупилась в описании Ирена в разговоре со своей подругой, была очень живописна. Справа был густой лес, почти примыкающий к саду, слева открывалось необозримое пространство полей и лугов; сзади фермы, на берегу протекающей извилинами реки, раскинулось большое село, с красиво разбросанными в большинстве новыми избами и каменной церковью изящной архитектуры. Перед фермой вилась и уходила вдаль большая дорога.

Комнатка Ирены была в верхнем этаже. С безукоризненно чистой кроваткой, голубыми обоями и жардиньерками, полными цветов, она имела вид уютного гнездышка.

В комнатке стояло пианино.

Из двух ее окон открывался вид на лес и вьющуюся по его опушке дорогу.

На другой день после приезда Ирена встала очень рано и чувствовала себя как в лихорадке, так как провела почти всю ночь без сна.

Через несколько часов должна была приехать ее мать, и она с няней пойдет встречать ее на станцию. Молодая девушка считала минуты, ходила взад и вперед, не будучи в состоянии усидеть на месте. Ядвига в столовой с ореховой мебелью оканчивала накрывать на три прибора стол, блестевший белоснежной скатертью.

— Не пора ли идти? — воскликнула Ирена, посмотрев на стенные часы, показывавшие час.

— Терпенье, дитя мое! — ответила няня. — Поезд из Москвы выходит в три часа, мы еще успеем.

Молодой девушке нечего было возразить на это.

К тому же она знала по опыту, что Ядвига не изменит своего решения, и если бы даже она стала торопить ее, то этим не достигла бы желанной цели.

Время, однако, шло. На станцию уже отправился один из рабочих с ручной тележкой для багажа, и наконец Ядвига с Иреной вышли из дому. Бесконечная радость оживляла нежное и свежее личико молодой девушки. Она улыбалась, глаза блестели, яркий румянец играл на щеках, губы горели. Она увидит свою мать… ту, которая так редко и так кратковременно дарила ее своими ласками, ту, которая для нее служила олицетворением неведомого ей движения жизни и которая, казалось ей, в складках своей одежды принесет сюда последние отзвуки шумного оживления блестящего Петербурга, так недавно красноречиво описанного Юлией Облонской.

На станции мать и дочь бросились друг другу в объятия.

— Наконец-то я вижу тебя, дорогая моя Рена! — воскликнула Анжелика Сигизмундовна, покрывая поцелуями лицо дочери.

— Мама, милая мама, если бы ты знала, с каким нетерпением я ждала тебя!

— Бедная моя, поверь, что мое нетерпение было не меньше. Здравствуй, Ядвига! Не находишь ли ты, что Рена выросла? Право, она еще похорошела.

Старуха молчаливо, с радостной улыбкой на губах, созерцала картину этого свидания.

— Поцелуй и ты меня, Ядвига! — сказала Анжелика Сигизмундовна.

Та дала себя поцеловать с самодовольным видом, красноречиво говорившим, насколько она польщена.

Мать снова обратилась к своей дочери, любуясь ею, пожирая ее восторженным взглядом.

— Ты надолго приехала, мама? — спросила Ирена.

— Дорогая моя, — отвечала та со вздохом, — сегодня и завтра… только два дня я могу посвятить тебе.

Глазки Ирены подернулись дымкой грусти.

— Верь мне, что мне также очень больно покинуть тебя так скоро, но я к этому принуждена обстоятельствами… Имей терпение… и не будем примешивать к радости встречи горькую перспективу скорой разлуки.

Работник, между тем, получив багаж, сложил его на тележку и отправился на ферму.

Они втроем последовали за ним.

Через полчаса они уже сидели за столом, уставленным всевозможными деревенскими яствами.

— Здесь чудесно! — сказала Анжелика Сигизмундовна, окидывая взглядом окружающую ее скромную обстановку и полной грудью вдыхая свежее благоухание лесов и полей, врывавшееся в открытые окна.

Все она находила отличным, вкусным, хотя почти ничего не ела, беспрестанно обращаясь к Ирене, сидевшей с ней рядом.

— О, как было бы приятно жить здесь, около тебя, постоянно! — говорила она ей.

— Конечно, мама, — ответила дочь, — но еще лучше было бы жить вместе в Петербурге… Я также была бы там около тебя.

— В Петербурге! — повторила Анжелика Сигизмундовна, на минуту становясь петербургской Анжель. — Дай мне забыть его хоть на несколько часов! Скоро мне придется снова туда вернуться! — прошептала она, склоняя голову, как бы чувствуя тяжесть предстоящей ноши.