«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том V. Для кого – Вторая Польская кампания, а кому – «Гроза 1812 года!», причем без приукрас…

Яков Николаевич Нерсесов

Посвящается грядущему 200-летию со дня смерти (5 мая 1821 г.) Наполеона Бонапарта и совсем недавно прошедшему 250-летию со дня его рождения – то ли 15 августа 1769 г., то ли… годом позже!?

Глава 9. Ковно… Вильно… Ошмяны… Кочергишки…

Уже 13 (25) июня наполеоновские части вошли в Ковно, а русские, не принимая боя, начали отступление. Но при этом Барклай со своей армией, несмотря на недовольство Александра I, не торопился отходить: ему необходимо было выиграть время, чтобы обеспечить ретираду самого отдаленного от его армии 6-го пехотного корпуса Д. С. Дохтурова из района Лиды. Именно поэтому два дня (14 — 15) (или 26 — 27) июня он стягивал главные силы 1-й Западной армии в р—н Вильно. Тем временем, к вечеру 15 (27) июня Наполеон сосредоточил на виленском направлении превосходящие русских силы — чуть ли не 180-тысячную (?) группировку (1-й и 3-й армейские корпуса, 1-й и 2-й корпуса кавалерийского резерва и Императорскую гвардию). С ними он рассчитывал навязать Барклаю генеральное сражение. Однако тот все же успел во время (рано утром) 16 (28) июня оставить город и направиться к Свенцянам, а затем — к… Дрисскому лагерю Фуля.

…Кстати сказать, с самого начала войны Александр I принялся активно «пропагандировать» отступательную тактику своих армий. В частности, в переписке с адмиралом П. В. Чичаговым (повторимся, в ту пору бывшем у него в фаворе): 24 июня 1812 г. «…согласно системе войны, на которой мы останавливались, было порешено не вступать в дело с превосходными силами, а вести затяжную войну. А потому мы отступаем шаг за шагом…»; 30 июня 1812 г. — «…неприятелю до сих пор не удалось ни принудить нас к генеральному сражению…»; 6 июля 1812 г. «… Мы будем вести затяжную войну, ибо в виду превосходства сил и методы Наполеона вести краткую войну, это единственный шанс на успех, на который мы можем рассчитывать». Вторит он себе и в письме к П. И. Багратиону от предыдущего, 5 июля 1812 г. «…Вся цель наша должна к тому клониться, чтобы выиграть время и вести войну сколь можно продолжительную»…

Русскому командованию уже тогда удалось правильно оценить обстановку, основываясь на разведывательных данных и определить, что главный удар противника был нацелен против правого фланга 1-й Западной армии.

А вот первые донесения наполеоновских авангардов не прояснили тому истинной обстановки, в отличие от русских, которые доподлинно знали о громадном численном преимуществе сил их противника.

Не обладая полной информацией о численности армий противника, Наполеон все же стремился, используя свое превосходство в силах, наступать, чтобы не дать возможности Барклаю собрать войска на одном направлении, отрезать от главных сил и разбить русские корпуса по частям. В привычной для себя манере «растопыренной пятерни» он погнал вперед свои войсковые колонны, которым была поставлена конкретая цель: как можно скорее войти в боевое соприкосновение с противником и уточнить расположение его сил.

Почти все части 1-й Западной армии смогли благополучно отойти к Свенцянам, но «на войне как на войне» и даже наличие разработанного «вариативного» плана ведения войны не гарантирует непредвиденных сложностей — практика всегда сложнее и богаче теории. Вот и арьергард 4-го пехотного корпуса генерал—майора И. С. Дорохова (Изюмский гусарский, 1-й и 18-й егерские и два казачьих полка, рота легкой артиллерии, всего около 4 тыс. чел. при 12 оруд.) — наиболее выдвинутый на запад, к Неману — оказался отрезанным. С началом войны он своевременно не получил приказа об отходе и был вынужден отказаться от попыток пробиться к 1-й Западной армии Барклая. После нескольких столкновений с противником Дорохов самостоятельно принял единственно правильное решение: идти на соединение с… 2-й Западной армией Багратиона через местечки Вишнев и Воложин, т.е. только в том направлении, куда он еще мог попытаться пробиться. Его отряд, искусно маневрируя и избегая встреч с превосходящими силами неприятеля, с помощью форсированных маршей сумел-таки 23 июня (5 июля) соединиться с казаками генерала от кавалерии М. И. Платова близ Воложина, потеряв при этом всего лишь 60 чел. А уже 26 июня (8 июля) силы Дорохова и Платова благополучно присоединились к Багратиону у местечка Ново—Свержень.

Тем временем, Наполеон, заняв Вильно уже через пять дней после начала войны, добился столь желанного для него стратегического преимущества. Он сумел отрезать армию Барклая де Толли от армии Багратиона. Теперь их разделяли уже 270 верст. И хотя его оперативное положение стало очень выгодным, но навязать Барклаю генеральное сражение ему так и не удалось. Потомок гордых и отважных шотландцев наглядно показал, что «не лаптем щи хлебает» и не подставился.

Таким образом, первая попытка французского императора быстро разгромить врага не получилась. А ведь это мог быть самый мощный из всех ударов — у него тогда еще не началось естественное распыление сил, которое вскоре последует — из тех, что он мог нанести в течение всей кампании.

В тоже время уже тогда выяснилась одна очень неприятная, но весьма легко прогнозируемая вещь. Оказалось, что для форсированных маршей столь огромная Великая армия не приспособлена! Вобщем, еще не было серьезных боев, а война начала принимать… серьезный оборот.

И как только большая ее часть заняла Вильно, то тут же выяснилось, что ей нужен немедленный отдых и время для подтягивания тыловых служб. Дело в том, что сначала проливные дожди расквасили дороги в липкую жижу, в ней застревали орудия. Потом установилась жара, которую здесь в глубине континента, не смягчали привычные для европейцев ветры с моря. В неподвижном воздухе стояло марево, от зноя растрескалась земля. Жара «доставала» всех: сам император «спасался» от нее, принимая своих высших офицеров в… исподнем. Ветераны утешали молодежь лишь тем, что во время Египетского похода тоже было несладко.

Бескрайние, почти безлюдные просторы, по которым шла армия, подавляюще действовали на людей, привыкших торжественно маршировать среди гражданского населения, принимавшего их либо за освободителей, либо за завоевателей. Здесь их никто не встречал, а монотонный пейзаж нарушали лишь почтовые станции, да встречавшиеся на дороге убогие лачужки или непроходимые чащи хвойных лесов. И каждый следующий шаг по этим бескрайним равнинам уводил их все дальше и дальше от собственных домов, женщин и прочих радостей жизни.

Те из участников похода на Москву, которым посчастливилось вернуться домой, потом с ужасом вспоминали не только трагическое бегство из России, но и… победоносное наступление. Они проходили через заброшенные и сожженные деревеньки; никогда еще, даже в Испании, не видели они такой сплошной выжженной пустынной земли. Те испытания, которые пришлось им выдержать на этом пути, были неожиданными для большинства солдат Великой армии.

По ходу движения десятки тысяч сапог поднимали облака мелкой раскаленной пыли, которая лезла в глаза, забивала нос. Одни солдаты пытались спастись от этой напасти, обмотав головы платками. Другие, связав несколько веток, старались использовать их как защитный козырек. С первых же дней наступления возникли огромные проблемы с питьевой водой. Русская армия, отступая, портила пруды и колодцы. Даже казакам, идущим в арьергарде и прикрывавшим отступление, было трудно напоить лошадей и напиться самим. Преследующим их французским кавалеристам приходилось иметь дело уже с месивом из жидкой грязи. Если люди еще как-то это выдерживали, то кони — нет. Помимо нехватки воды их убивала жара, выжигавшая траву и овес, столь необходимые для кормежки лошадей. К тому же, жаркие, знойные дни сменялись прохладными ночами. Это было непривычно для кавалеристов, для артиллерийской прислуги, для всех, кто во французской армии имел дело с лошадьми. Бесконечное, беспрерывное движение так утомляло солдат-кавалеристов, что получив возможность для недолгого отдыха, они засыпали мертвым сном. А между тем лошади, изнуренные жарким днем, требовали дополнительного ухода холодной ночью. Началось самое непредвиденное и страшное: массовый падеж лошадей ночью. Они гибли десятками, сотнями, причем, не только боевые кони — в регулярной кавалерии, но и тягловые лошади — артиллерийские и обозные. Недаром командир гвардейской артиллерии, генерал Сорбье, кричал: «что нужно быть безумным, чтобы пускаться в подобные мероприятия!»

Высоко котировавшаяся в Европе французская кавалерия еще не «откинула копыта», но уже «захромала на все четыре ноги», т.е. процесс уже пошел.

…Между прочим, лучше всего охарактеризовал катастрофичность ситуации в наполеоновской коннице, блестящий кавалерийский генерал-кирсир Э. Нансути, по долгу службы знавший лошадей как свои пять пальцев: «Люди могут идти без хлеба, но лошади без овса — не в состоянии. Их не поддерживает в этом любовь к отечеству». Очень скоро ему стал вторить знаток России и ее плохо понимаемых цивилизованными европейцами «особенностей» Арман де Коленкур: «… Россия показалась нам такой неприступной страной, что термометр чувств, мнений и размышлений очень многих людей надо было искать в их желудках». Ничего не скажешь — доходчиво сказано…

Итак, конский падеж стал первой катастрофой Великой армии в России. Она еще продолжала быстрое движение вперед, но артиллерия и обозы стали отставать. Нехватка орудий стала трагически сказываться во время боев, а из-за отставания обоза рацион питания солдат становился все более скудным. Тем более, что конский падеж сопровождался падежом среди… многих тысяч голов скота (живого мяса), который гнали интенданты Великой армии следом за ней. Причем, начался он сразу после перехода через Неман.

Как известно, наполеоновская армия имела запас сухого провианта всего (примерно) на три недели, поскольку надеялась получить продовольствие и фураж для кавалерии у русских. Но французы просчитались. Так в Вильно, Брест-Литовске, Вилькомире и Великих Луках русскими были сожжены огромные продовольственные склады. Хотя из-за традиционного российского разгильдяйства и стремительного отступления какая-то часть провианта, все же, доставалась противнику. Если авангард еще как-то кормился, то остальная часть армии уже испытывала серьезный недостаток в провианте! Даже гвардия за неимением муки (зерна не осталось) стала готовить на кострах лишь скудные рационы пшеничного отвара вдобавок к еще оставшимся мясными пайкам.

В условиях угрозы голода солдаты принялись грабить местное население, в ответ оно стало уничтожать все, что могло быть полезным врагу. При остановках на ночлег в деревнях создавалось такое ужасное скопление войск, что солдаты просто не успевали восстановить свои силы. Когда мука и мясо все же оказывались под рукой, полковые пекарни и кухни не успевали их них готовить еду для такого огромного количества солдат. Из-за голода в разношерстной наполеоновской армии началось мародерство и дезертирство. Никакие суровые приказы, последовавшие уже на 8-й (!) день после начала вторжения, вплоть до расстрелов на месте не могли не только прекратить это процесс, но даже приостановить его. Рассказывали, что из-за беспорядков в немецких частях вюртембергскую бригаду пришлось расформировать и раскассировать.

Возникшие большая нехватка продовольствия, болезни, мародерство, беспорядки в войсках, дезертирство, падение дисциплины грозили погубить огромную Великую армию в самом начале этой малопонятной для разноплеменной наполеновской армады войны.

Все эти малоприятные проблемы вынудили Бонапарта-полководца притормозить движение вперед, заставив Бонапарта-администратора (императора) задержаться в Вильно на целых 18 дней (очень большой срок для него, привыкшего к динамичному ведению войны на чужой территории) ради решения всех неотложных политических, социальных, хозяйственных вопросов, и упорядочивания действий всех соединений своей столь великой по размерам армии. Все это время пришлось ожидать пока подтянутся все маршевые батальоны и отставшие бесконечные фуры из тыла с обильнейшими запасами из колоссальных магазинов.

…Кстати, потом немногие из выживших участников Второй Польской кампании рассказывали, что уже тогда — в самом начале похода — только-только овладев Вильно, Наполеон вроде бы вдруг резко засомневался в целесообразности дальнейшего продвижения вглубь «страны чудес, непуганых медведей и всепобеждающей… матерщины» в условиях начавшейся изнурительной жары. Свидетельством тому могла быть его брошенная сквозь зубы фраза кавалерийскому генералу Себастьяни: «Я не перейду Двины: хотеть идти дальше в течение этого года — равносильно идти навстречу собственной гибели!» Не исключено, что в тот момент Бонапарт вроде бы мог вернуться к идее осуществить поход в Россию в течение двух-трех лет: сначала в 1812 году овладеть Литвой, устроить свой тыл и только в 1813 г. совершить бросок дальше на восток (на Москву?), а затем в 1814 г — пойти на Петербург либо — наоборот!? В тоже время праздное времяпрепровождение такой огромной массы войск могло бы очень неблагоприятно сказаться на их боеспособности и было бы весьма трудно прогнозировать каково бы могло быть их состояние следующей весной. Тем более, что стоять на месте и ничего не предпринимать могло бы показаться русскому самодержцу признаком слабости французского императора, а объявить о «досрочной» победе «по очкам» и попытаться вернуться домой, как того уже тогда в самом начале похода желала немалая часть его маршалата-генералитета и вовсе выглядело бы моветоном. Впрочем, это всего лишь «размышления вслух» и пытливый читатель вправе сделать свои собственные предположения…

Вынужденная задержка дорого стоила Наполеону: кое-кто из пытливых военных аналитиков той поры (в частности, барон Жомини, состоявший тогда при штабе Нея) и более поздних времен, не без оснований, полагали, что если бы не этот простой, то Бонапарт успел бы первым оказаться у Минска, отрезать Багратиона от Барклая, уничтожить его и ход всей кампании мог бы развиваться иначе. Впрочем, история, как известно, не имеет сослагательного наклонения и случилось то, что случилось.

Интересно, что после жаркой кавалерийской «карусели» под Ошмянами 17 (29) июня между кавалерийской бригадой генерала П. К. Пажоля и Сибирским драгунским и двумя эскадронами Мариупольского гусарского полка под началом полковника К. А. Крейца, являвшихся боковым арьергардом 6-го пехотного и 3-го резервного кавалерийского корпусов под командованием Д. С. Дохтурова, Наполеон, еще не владея полной оперативной информацией, посчитал, что это вся 2-я Западная армия Багратиона пытается прорваться в Свенцяны к 1-й Западной армией Барклая.

Только после выяснения истинного положения дел, он решил использовать открывавшиеся перспективы для окончательного отсечения и разгрома 2-й Западной армии, превратившейся для него на тот момент в главную мишень. Во фланг князю Петру Ивановичу (т.е. — на Минск) он отправил сборное соединение маршала Даву (две дивизии 1-го армейского корпуса, Вислинский легион и 3-й корпус кавалерийского резерва — всего примерно 45 тыс. чел.), а части Жерома Бонапарта (5-й, 8-й армейские корпуса и 4-й корпус кавалерийского резерва) должны были наседать «на хвост» ретировавшейся 2-й Западной армии. В тоже время Наполеон продолжил преследование отступавшего Барклая де Толли. В догонку Михаилу Богдановичу были брошены 2-й и 3-й армейские корпуса, 3-я пехотная дивизия 1-го армейского корпуса и два корпуса кавалерийского резерва.

Вот так и началось вышеупомянутое рассредоточение сил, а заодно и потеря наступательного темпа, ударной группировки Великой армии.

Правда, стремительный захват Наполеоном Вильно все еще давал ему хорошие шансы на благоприятное развитие кампании. Русские, покинув столицу Литвы без боя и отступя к Дрисскому лагерю, никак не успевали прикрыть дорогу на Минск и у французского императора появился реальный шанс окончательно разъединить русские армии.

Вот на Минск он и двинул серьзные силы Даву.

…Между прочим, очень любопытный факт! Направив весьма немало войск для преследования 1-й Западной армии, французский император не назначил единого командующего! Находясь на достаточно большом расстоянии от них, он пытался руководить ими лично издалека — из… Вильно! И только после ряда несогласованных действий своих маршалов он 3 (15) июля все-таки решился подчинить все эти части выдвинутые к Западной Двине, своему шурину Иоахиму Мюрату, бесспорно, удалому кавалерийскому начальнику, но никак не разностороннеодаренному полководцу, способному принимать правильные самостоятельные решения в ходе стремительно изменявшихся авангардных боев…

Тем временем, войска Барклая продолжили отступление к Дриссе.

Кавалерия Мюрата преследовала их и 23 июня (5 июля) вступила в схватку с русским арьергардом генерала Ф. К. Корфа под Кочергишками. 27 — 29 июня (9 — 11 июля) Тем временем, главные силы 1-й Западной армии заняли Дрисский лагерь, а 1-й отдельный пехотный корпус генерала П. Х. Витгенштейна, переправившись через Западную Двину, расположился 29 июня (11 июля) на ее правом берегу, а 6-й пехотный и 3-й резервный кавалерийский корпуса были оставлены для прикрытия левого фланга армии Барклая у Прудников.

Тогда же 1-я Западная армия получила подкрепления в виде 19 батальонов и 20 эскадронов запасных войск — всего ок. 10 тыс. чел.