Солнце, луна и хлебное поле

Темур Баблуани, 2021

«Бог делил Землю между народами, – гласит грузинская легенда. – Грузины опоздали, задержавшись за традиционным застольем, и к моменту их появления весь мир уже был поделен. Когда Господь спросил у пришедших, за что они пили, грузины ответили: «За тебя, Бог, за себя, за мир». Всевышнему понравился ответ. И сказал он им, что хотя все земли розданы, приберег он небольшой кусочек для себя, и теперь отдает он его грузинам. Земля эта, по словам Господа, по красоте своей не сравнима ни с чем и во веки веков будут люди любоваться и восхищаться ею…» Роман Теймураза Бабуани показывает нам нетуристическую Грузию, а страну души и сердца. Несмотря на то, что роман написан на русском, в нем передан колорит грузинской речи и напевность ее оборотов. Переведен на французский и шведский языки. «В этой удивительной истории, начавшейся с банальной кражи джинсов, на долю одного человека – Джудэ Андроникашвили – выпадает совершенно немыслимое количество испытаний. Отправившись в невероятное путешествие с главным героем этой книги, вы удивитесь его стойкости. Не раз вы будете потрясены тем, с каким мужеством Джудэ расплачивался за чужие ошибки. В какой-то момент вам покажется, что мир решил повесить все свои проблемы на его плечи. Темур Баблуани обладает уникальным талантом: он берет вас за руку и ведёт по этой истории, выписывая ее с такой достоверностью, что открытия, которые вам предстоит совершить, останутся с вами надолго». Тина Канделаки «Роман Темура Баблуани захватывает с первой до последней страницы, в нем описана судьба человека, попавшего в круги Дантовского ада. Но, несмотря ни на что, человек не теряет надежду и веру в свои силы. Безусловно, это один из лучших романов, написанных в последнее время». Ираклий Квирикадзе, писатель, драматург «Талант нельзя имитировать, он или есть или его нет, он взрывается как бомба и его явление очевидно. Я помню, как давно, еще доперестроечная Москва вдруг взорвалась от короткометражного грузинского фильма. Это был «Перелет воробьев» неизвестного молодого режиссера Темура Баблуани. Этот фильм был снят как будто до него не снимали кино, и в нем был «витамин», который, казалось, всем необходим. Прошли годы, Темур стал известным режиссером, получал призы на международных фестивалях. И вот, 40 лет спустя, появляется первый роман Темура Баблуани. И снова чувство удивления перед взрывом неожиданного таланта. Эта книга написана так, как будто до нее никогда не писали книг. История, полная приключений, надежд и предательства, это нежный «роман воспитания» и «тюремная байка», рассказанная на нарах. Прочитайте «Солнце, луна и хлебное поле», и вы переживете эмоции, которые вы никогда не переживали». Павел Лунгин, кинорежиссер «Читать этот роман – все равно что ехать по петляющей горной дороге с водителем-лихачом: едва успеваешь выдохнуть, как он опять резко выворачивает руль! А за поворотом может быть все что угодно – обрыв, обвал, беглые убийцы или жутковатая гадалка. Баблуани написал по-настоящему захватывающую, богатую перипетиями историю, в центре которой, тем не менее, – жизнь человеческого духа. Это чтение, от которого невозможно оторваться»! Филипп Янковский, актер, кинорежиссер Содержит нецензурную брань!

14

Идя в темноте вдоль стен, я добрел до дома косого Тамаза. Только я собрался постучать в окно, как со стороны Арсенальной горы до меня донесся перестук колес поезда. Не помню, говорил ли я вам, что товарные поезда начинали движение в три часа ночи.

Тамаз сперва оглядел меня, затем приоткрыл окно.

— Скорей заходи. — Света он не зажег, на окнах не было занавесок. — Береженого бог бережет, — сказал он. Слабый свет уличных фонарей кое-как освещал комнату, во всяком случае, на ощупь передвигаться не приходилось.

— Зря сбежал, тем ментам до тебя дела не было, ехали своей дорогой.

В тот момент это уже не имело значения.

— Да? — Больше ничего я сказать не мог и сел на стул.

— Как же ты сотворил такую глупость? — сказал он и протянул мне сигарету.

Я прикурил, затем ответил:

— Все это чушь, я тут ни при чем, я никого не убивал.

Было темно, но я заметил, как у него широко открывается здоровый глаз. Рассказал, как все было на самом деле. Он слушал меня, открыв рот. Когда я закончил, он встал и прошелся взад и вперед.

— Ох и мусор этот Трокадэро, — сказал он и крепко выматерился, — не покажись сегодня ментовская «канарейка», уверен, валялся бы ты сейчас где-нибудь трупом на дне обрыва.

— Но почему?!

— Так все же подстроено, если кто и попадает под подозрение, это люди Чомбэ и Хихоны. Что, разве не так? Порешили бы тебя, а сами бы спокойно разгуливали.

У меня душа ушла в пятки. Боже мой, как же я это упустил? А ведь я был уверен, они хотят увезти меня с собой, чтобы убедить взять все на себя и к тому же научить, что и как говорить в ментовке. Но дело-то было намного проще, им вовсе не нужно было мое согласие, они не доверяли мне, к чему им было рисковать? Если б я заговорил в милиции, даже не сумев доказать правду, у них были бы проблемы.

Потрясенный, я уставился на Тамаза.

— Эти найдут тебя раньше легавых, — сказал он. Некоторое время мы оба молчали.

Я задыхался:

— А что бы ты сделал на моем месте?

Он взглянул на меня, ничего не отвечая.

— Говори.

— Я бы взял на себя.

— Нет. — Я замотал головой, не хотел верить, что другого выхода не было.

— Если ты откроешь рот, не простят. У тебя нет выбора.

Я вспомнил, как мне было на все наплевать там, у стены гаража, и то чувство необыкновенной свободы. Вспомнил и попытался его вернуть, но у меня ничего не вышло.

— Надо бежать из Грузии, — сказал я. Сказать-то сказал, но я понимал, что от этого не многое бы изменилось.

— Я свое сказал, — заключил Тамаз.

От горечи я кусал губы.

Тамаз три года сидел в тюрьме за воровство и многого наслышался от заключенных о законах.

— Допустим, я взял это дело на себя, что тогда?

— Несовершеннолетнему больше двенадцати лет не присуждают.

— Это ж целая жизнь, — сказал я.

— Если попадешь в такой лагерь, где заключенным день за три считают, выйдешь раньше, да к тому ж авторитет мужика будешь иметь.

Мне приходилось слышать о таких лагерях, но и четыре года было немало. Я был в ужасном состоянии.

— Мать твою… — выматерился я. — Мог же он и по-другому обделать это дело.

— Он большого куша ждет.

— От кого? — удивился я.

Тамаз усмехнулся:

— Ты что, и впрямь думаешь, что он мстил за Хаима?

Тут уж я окончательно запутался:

— А как же?

— Ему заказали.

— Кто?

— Это дело уже не только семьи Хаима, оно коснулось еврейских традиций.

— Ну и что? — Как бы то ни было, исключать из этого дела дружбу Хаима и Трокадэро казалось мне глупостью.

— Ему доверились из-за Хаима, — сказал Тамаз, — это да. А он сумел так обтяпать дельце, что всем стало ясно, что к чему. Теперь об этом деле полгорода судачит. Евреи показали зубы — не трогайте нас.

Я пытался понять услышанное.

— В другом случае, если б не Хаим, он бы и пальцем не пошевелил. Но если б все-таки пошли на такое, порешили бы тех сукиных детей так, что комар носу не подточит.

Это уже походило на правду. Некоторое время мы молчали.

— А может быть, найдется человек, который видел, как все случилось на самом деле? — сказал я.

— Только видеть — почти ничего не значит. Да к тому же надо быть ненормальным, чтоб захотеть сунуть нос в такое дело. Кто ж ему это простит?!

Я совсем ослабел, во рту пересохло, хотелось пить, но не было сил встать.

Мы снова помолчали.

— Ну, что надумал? — спросил он наконец.

Что мне было отвечать?

— Может, научишь, что сказать и как себя вести, когда заявлюсь туда?

— Погоди, дай подумать, сейчас тебе нельзя ошибиться.

Он встал и начал ходить взад и вперед перед тахтой, потом подошел и взял пистолеты. Пуль не оказалось ни в одном.

— А об этом что скажешь?

— А что говорить?

— Скажешь, что после похорон спустился вниз, в овраг, увидел там ворону и обе обоймы в нее выпустил.

— И попал?

— Если хочешь, скажи, что попал, и она свалилась на другой стороне в лес.

Он вернул мне пистолеты и тут вспомнил:

— Обращаться умеешь?

— Нет, — ответил я.

Минут десять по меньшей мере он объяснял мне, что означает каждая деталь, зачем она и как надо заряжать пистолет и стрелять. Я напряженно слушал его.

— Попробуй, — предложил он под конец. Я попробовал, и он остался доволен. Сел на тахту и потер здоровый глаз.

Показания, которые я впоследствии дал ментам, полностью были придуманы Тамазом. Он довольно точно угадал, какие вопросы они зададут, когда, как и что будет со мной. Затем он объяснил мне, как вести себя в тюрьме, что важно и что — нет, когда и чего следует опасаться, как вести себя с другими заключенными. Проговорил почти два часа и закончил так:

— Попавший туда должен помнить две вещи: не ждать ничего хорошего и быть довольным тем, что дела его идут не хуже, чем есть на самом деле. — Потом добавил: — Завтра пораньше пойду на Святую гору, найду Трокадэро, нужно, чтобы твои показания и показания Кусы и Романоза совпадали.

Мне показалось, он был доволен, что ему подвернулся шанс услужить Трокадэро, и мне стало неприятно. «И этот порядочная сука!» — подумал я. Но, наверное, я был не прав.

— Тебе главное успеть дать показания, а уж после этого — будь спокоен.

Светало, когда я ушел от Тамаза, от напряжения у меня болело в затылке, я боялся напороться на Трокадэро или его парней: они могли появиться из-за любого угла или вырасти передо мной из-под земли — по сравнению с этим страхом все остальное почти теряло смысл.

Я подошел к двору Манушак с задней стороны, света не было ни во дворе, ни в доме, стояла полная тишина. Перелез через забор и забрался в дом через кухонное окно, прошел коридор и тихонько отворил дверь в комнату Манушак.

Манушак лежала, свернувшись калачиком, голова была на краю постели. Опустившись на колени, я рассматривал ее, не разбудил, не посмел, чувствовал почему-то, что виноват перед ней. Жалость к ней пронзила меня, что же она теперь будет делать, кто станет о ней заботиться, кто защитит. Наконец я осторожно поцеловал ее в голову и щеку и поднялся с колен. Дойдя до двери, я обернулся, она мирно сопела во сне. Я уходил, еле отрывая ноги от пола.

Шел узкими улочками, спустился вниз, позади остался еврейский квартал, и возле Метехского моста ворвался в здание милиции, ворвался и перевел дыхание. Поднялся по деревянной лестнице, открыл дверь дежурной комнаты, встал перед заспанным лейтенантом с покрасневшими глазами.

— Я Джудэ Андроникашвили, а точнее, Иосиф Андроникашвили. Знаешь, наверное, что случилось вчера утром на Кукии, ну так этих двух сук я порешил.

Достал пистолеты и положил на стол.