Солнце, луна и хлебное поле

Темур Баблуани, 2021

«Бог делил Землю между народами, – гласит грузинская легенда. – Грузины опоздали, задержавшись за традиционным застольем, и к моменту их появления весь мир уже был поделен. Когда Господь спросил у пришедших, за что они пили, грузины ответили: «За тебя, Бог, за себя, за мир». Всевышнему понравился ответ. И сказал он им, что хотя все земли розданы, приберег он небольшой кусочек для себя, и теперь отдает он его грузинам. Земля эта, по словам Господа, по красоте своей не сравнима ни с чем и во веки веков будут люди любоваться и восхищаться ею…» Роман Теймураза Бабуани показывает нам нетуристическую Грузию, а страну души и сердца. Несмотря на то, что роман написан на русском, в нем передан колорит грузинской речи и напевность ее оборотов. Переведен на французский и шведский языки. «В этой удивительной истории, начавшейся с банальной кражи джинсов, на долю одного человека – Джудэ Андроникашвили – выпадает совершенно немыслимое количество испытаний. Отправившись в невероятное путешествие с главным героем этой книги, вы удивитесь его стойкости. Не раз вы будете потрясены тем, с каким мужеством Джудэ расплачивался за чужие ошибки. В какой-то момент вам покажется, что мир решил повесить все свои проблемы на его плечи. Темур Баблуани обладает уникальным талантом: он берет вас за руку и ведёт по этой истории, выписывая ее с такой достоверностью, что открытия, которые вам предстоит совершить, останутся с вами надолго». Тина Канделаки «Роман Темура Баблуани захватывает с первой до последней страницы, в нем описана судьба человека, попавшего в круги Дантовского ада. Но, несмотря ни на что, человек не теряет надежду и веру в свои силы. Безусловно, это один из лучших романов, написанных в последнее время». Ираклий Квирикадзе, писатель, драматург «Талант нельзя имитировать, он или есть или его нет, он взрывается как бомба и его явление очевидно. Я помню, как давно, еще доперестроечная Москва вдруг взорвалась от короткометражного грузинского фильма. Это был «Перелет воробьев» неизвестного молодого режиссера Темура Баблуани. Этот фильм был снят как будто до него не снимали кино, и в нем был «витамин», который, казалось, всем необходим. Прошли годы, Темур стал известным режиссером, получал призы на международных фестивалях. И вот, 40 лет спустя, появляется первый роман Темура Баблуани. И снова чувство удивления перед взрывом неожиданного таланта. Эта книга написана так, как будто до нее никогда не писали книг. История, полная приключений, надежд и предательства, это нежный «роман воспитания» и «тюремная байка», рассказанная на нарах. Прочитайте «Солнце, луна и хлебное поле», и вы переживете эмоции, которые вы никогда не переживали». Павел Лунгин, кинорежиссер «Читать этот роман – все равно что ехать по петляющей горной дороге с водителем-лихачом: едва успеваешь выдохнуть, как он опять резко выворачивает руль! А за поворотом может быть все что угодно – обрыв, обвал, беглые убийцы или жутковатая гадалка. Баблуани написал по-настоящему захватывающую, богатую перипетиями историю, в центре которой, тем не менее, – жизнь человеческого духа. Это чтение, от которого невозможно оторваться»! Филипп Янковский, актер, кинорежиссер Содержит нецензурную брань!

5

К двенадцати часам мы с Суреном взобрались по подъему и вкатили на площадь нагруженную тачку. Преодолеть такой подъем было делом нелегким, и мы остановились передохнуть, тут со стороны сада показался зеленый «Москвич», за рулем сидел русский парень Толик, рядом с Толиком — Трокадэро. «Москвич» проехал мимо аптеки и остановился перед нами, Трокадэро высунулся из окна.

— Подойди-ка, — позвал он.

Я подошел и поздоровался.

— Где Хаим? — спросил Трокадэро.

Что было делать? Попросил человек: «Никому не говори, где я». Я пожал плечами:

— Не знаю.

Он так взглянул на меня, что я понял — не поверил, но не обиделся, улыбнулся, ему нравилось такое поведение.

— Увидишь — передай, пусть позвонит мне домой.

Пришлось кивнуть.

— А про его дядей знаете? — спросил я.

— Знаем. — Затем повернулся к Толику: — Трогай. — И они уехали. Я вернулся к тачке.

— Однажды пустят его в расход, — процедил сквозь зубы Сурен, ему казалось, что мои с Трокадэро отношения гораздо лучше и ближе, чем это было на самом деле.

Купив в гастрономе сигареты, мы наконец докатили тачку до парикмахерской.

Гарик внимательно осмотрел содержимое тачки и остался доволен. Затем, повернувшись ко мне, спросил:

— Поможешь?

— Конечно.

— Доски и фанера во дворе, — показал он.

Я снял сорочку, и мы с Суреном поднялись на крышу.

Сбили потрескавшийся цемент на крыше со стороны двора, разломали молотками на куски и сложили в ведра. Показались сгнившие доски, убрали их и счистили всю гниль. Положили новые доски, а поверх — фанерные листы. У Гарика полно было клиентов, но как только выдавалась минутка, он выходил на улицу и снизу давал нам указания. Пришла Манушак, значит, было уже два. От обеда я отказался, сказав, что меня ждут, нужно повидаться кое с кем.

Услышав это, Гарик нахмурился:

— Ты что, больше не станешь помогать?

— Я вернусь через два часа.

— Через два часа Сурен сам управится.

— Тогда не вернусь, — ответил я, но только Сурен за два часа никак не управился бы один, дел еще было невпроворот.

— Ладно, дал слово — держи. Через два часа жду. Не опаздывай.

Я помылся и в спешке бросился по улице. С утра меня не оставляла мысль, я никак не мог понять: ну ладно, он боится и прячется — это ясно, но зачем же он выбрал для этого чердак дома Манушак? На самом деле он должен был бы избегать этого места.

Сейчас я вам коротко расскажу, в чем было дело. Год назад весной Гарик проиграл Хаиму в споре 250 визитов в его парикмахерскую на стрижку и бритье — все в округе почти месяц задаром брились и стриглись. Взаиморасчет производился совсем просто: на листке бумаги стоял номер и всего два слова — или «постричь», или «побрить», и внизу крупными буквами подпись — «Хаим». Эта история свела с ума бедную тетю Сусанну, она грозилась: «Вот отправлюсь в Эчмиадзин, специально чтобы проклясть Хаима». В семействе был объявлен траур.

Но это еще не все. Гарик был стукачом КГБ, об этом Хаим знал от меня. Однажды я застал Манушак дома одну. Заслышав звук открывающейся двери, она позвала из туалета: «Кто там?» Я отозвался: «Скоро выйду». Мне хотелось пить, и я зашел на кухню. На столе лежали аккуратно исписанные листки бумаги. Я узнал почерк Манушак, попил воды, сел и стал читать, волосы у меня встали дыбом. Я заорал на вошедшую Манушак:

— Что это? И кто ты после этого?

— Это отец пишет. Я тут ни при чем. Я просто переписываю начисто.

И тут она положила передо мной оригинал:

— Глянь, какие каракули, иной раз и буквы задом наперед выводит.

— У него что, другого дела нет?

— Вызвали его и сказали: если кто из твоих клиентов в парикмахерской скажет что-нибудь плохое о правительстве, запомнишь, напишешь и пришлешь, а не то мы тебе такое устроим, не то что чужую, свою рожу побрить — будешь мечтать.

Наверное, и вправду от страха сотрудничал он с суками из КГБ, но то, что Хаима он сдаст с удовольствием, не вызывало у меня сомнений.

На чердаке было темно. Хаим, усталый, невыспавшийся, сидел у стены на деревянном ящике. Вид у него был встревоженный.

— В чем дело? Почему ты прячешься?

— На всякий случай, дело одно уладить надо. Не хочу, чтоб помешало что-нибудь.

— Как ты узнал про это дело?

— У родственников ночевал. Дядя успел позвонить, когда чекисты нагрянули.

— А почему на этом чердаке прячешься?

— Так нужно для дела. Главное, чтоб эти дебилы меня не обнаружили.

Я немного растерялся:

— Для какого дела?

Хаим повернулся и слегка отодвинул доску в стене.

— Подойди-ка, выгляни.

— Зачем?

— Подойди, увидишь.

Я подошел и выглянул.

— Видишь нашу голубятню?

Отсюда, через пять десятков крыш, наша голубятня походила на спичечный коробок.

— Ну, вижу. Дальше что? — Я отошел от стенки и выпрямился во весь рост.

— Вот там находится то, что разыскивает КГБ.

В животе похолодело. Мне вовсе не нужно было знать такие тайны, да что поделаешь — уже узнал.

— И что же это? — спросил я.

— Сумка. Если менты найдут ее, моим дядям — хана.

— А внутри?

— Восьмимиллиметровые кассеты с кинопленкой, — сказал он и как-то странно улыбнулся.

— Кассеты? — удивился я. — И что же на них снято?

— Представления не имею. Вместе с моими дядями по этому делу еще пятнадцать человек евреев арестовали.

— Да, но голубятню-то и с других мест видно?!

— До других мест тебе дела нет. А здесь ты точно появился бы, вот я тебя и поджидал.

Мне показалось, я догадался, зачем я был ему нужен:

— Ладно, заберу эту сумку и выброшу в Куру.

— Ты что?! Эту сумку мне надо послезавтра увезти в Ленинград. Это и есть то важное дело, о котором я только что тебе сказал.

— И кому ты ее повезешь?

— Не знаю, кто эти люди, да, по правде сказать, и знать не хочу.

— Трокадэро тебя искал, хочет, чтоб ты ему позвонил. Да как же ты отсюда позвонишь-то?

— Лучше, чтоб Трокадэро ничего не знал об этом деле. Только ты да я, и на этом кончено. Само дело того требует, понял?

Почему вдруг дело требовало, чтоб я знал о нем, а Трокадэро — нет? Но я не стал докапываться:

— Ладно, дружище, как скажешь. От меня-то что требуется? Что я должен сделать?

— Принеси сумку и отдай Манушак на хранение.

— А Манушак-то при чем? — и впрямь удивился я.

— В том-то и дело, что ни при чем. Пусть спрячет под кроватью и помалкивает, остальное — потом.

— А что я ей скажу?

— Скажи, что нашел или украл, без разницы. Пусть сохранит, пока не продашь.

Я заколебался, не хотелось впутывать Манушак в это дело, но как же я мог отказать в простой просьбе: перенести и сохранить сумку.

— Ладно. На, возьми себе сигареты.

— Нет, здесь курить не стоит. Единственное, что у этих дебилов годится, — нюх. Не хочется, чтоб Сурен сюда сунулся, это ни к чему.

— Приду ночью, попозже, еды принесу.

— Неплохо бы, если удастся, — ответил он.

Я ушел.

У самого основания голубятни был спрятан мешок из дерюги, прикрытый загаженным голубями листом фанеры. Я взвалил мешок на спину и поднял руку — знал, что Хаим за мной следит. Уже у себя на чердаке я достал сумку из мешка и открыл. Сумка была заполнена кассетами. Спускаясь по лестнице, я почувствовал страх: если меня вдруг сейчас арестуют, что мне говорить. Но никто на меня и не взглянул, пока я шел до дома Манушак. Вошел во двор, тихо приоткрыл дверь в дом. В коридоре никого не было, я на цыпочках прокрался в комнату Манушак и задвинул мешок под кровать.

Манушак на кухне мыла посуду.

— Где мать? — спросил я.

— Спит. Разбудить?

— Да нет, я так спросил.

Рассказал, как украл мешок из машины, припаркованной возле станции фуникулера.

— Внутри сумка и кассеты, завтра-послезавтра отнесу в еврейский квартал и продам.

Сумка ей понравилась, на кассеты не обратила внимания, только сказала:

— Да сколько же их!

Потом спросила:

— А почему к себе не отнес?

— Сама знаешь, дверь-то у меня не закрывается.

Она кивнула.

— Матери не показывай, вдруг ей понравится, она попросит подарить, что тогда делать? А мне деньги нужны.

— Ладно, не скажу.

Мы опять спрятали сумку в мешок и затолкали под кровать.

— Накормлю тебя, если хочешь, у нас харчо.

— Дай хлеба с сыром, по дороге поем.

— Ты куда?

— Пойду Сурену помогу, а то он сегодня не закончит.

По глазам было видно, что ей приятно это слышать.

— Не забыл, завтра у тебя экзамен?

— Помню.

— Утром спущусь в армянскую церковь, свечку поставлю, чтоб все прошло хорошо.

— И в грузинскую сходи, — сказал я.

Она приняла это всерьез:

— Хорошо, и там поставлю.

Сначала Сурен обрадовался, завидев меня, но вскоре у него изменилось настроение, и он стал придираться ко мне из-за каждой мелочи. Я не обращал внимания, работал себе молча. Когда же я развел огонь и поставил кастрюлю с гудроном, он разорался на меня:

— Где ты шатался, спрашивается?! Сейчас у нас уже все было бы готово. Чтоб тебе провалиться!

Под конец, когда работа была закончена, он совсем разошелся.

— Да вот же, готово! Чего тебе еще надо-то? — сказал я.

От накопившейся злости он не знал, куда себя деть, спустился с крыши вниз, присел возле стены и начал подвывать, как собачонка. Не перестал, пока Гарик не окатил его водой из ведра. Весь мокрый, он встал, протянул руку в мою сторону и заявил:

— Я против, чтоб моя сестра выходила за него замуж!

— Почему? — спросил Гарик.

Сурен как будто собрался что-то сказать, но, так ничего и не промолвив, понурив голову, поплелся вниз по улице.

— Отправляйся домой! — крикнул ему вдогонку Гарик, затем повернулся ко мне: — Не обращай внимания, ты же знаешь, находит на него иногда.

— Пусть говорит что хочет, мне наплевать.

— Очень хорошо, если так.

Гарик вернулся в парикмахерскую.

Я вошел во двор, открыл кран и долго мылся. Появилась Манушак и подала мне полотенце. Я вытерся, почистил брюки и обувь, надел сорочку и присел на деревянную лавку перед входом в парикмахерскую.

Вскоре и Гарик отправился домой. Манушак подмела пол, сделала постирушку, закрыла дверь парикмахерской и подсела ко мне на лавочку. На ней был подаренный мной жакет с вышитой сиренью. Щеки ее разрумянились, от нее исходил приятный запах легкого пота и одеколона «Кармен». Она была такая милая, что у меня на глаза навернулись слезы.

Эх, Манушак, Манушак, хорошая моя девочка.

— Устал? — спросила она.

— Да ничего.

Она наклонилась ко мне и поцеловала.

Около сада нам повстречался Сурен.

— Мать отправила меня за хлебом, а я забыл, сколько надо купить, — пожаловался он Манушак.

— А денег-то сколько дала? — спросил я.

Тот показал.

— Этого хватит на три хлеба. Вот три и купи.

Он кивнул и ушел.

— Боже, какой же ты умный, — просияла Манушак.

Когда мы вошли во двор, Манушак ушла: «Выкупаюсь и вернусь». Она вошла в маленькую баньку, которая была пристроена прямо к дому, и закрыла за собой дверь. Манушак была помешана на купании, купалась по меньшей мере дважды в день.

Тетя Сусанна хлопотала на кухне.

— Слышала, хорошо поработали, — довольная, сказала она мне.

— Теперь крыша не будет протекать даже в ливень, — подтвердил я.

— Вот и я приготовила вам вкусный обед, ты же любишь долму?

— Да.

— Скоро будет готова.

Я подошел и сел за стол.

— Говорят, дядьки Хаима пятьдесят кило золота перепрятали?

Я кивнул.

— Пятьдесят кило золота — огромное богатство. И чего только эти евреи не придумают.

— У вас, у армян, есть свои евреи? — спросил я.

— Нет.

— Почему?

— Да не нужно нам.

Я растерялся, она заметила и спросила:

— Где, по-твоему, весь ум, который существует в мире?

Я пожал плечами:

— Откуда мне знать.

— В голове армянина.

Потом вновь спросила меня:

— А что у грузина в голове?

— Что?

— Вино и водка. Так что эти евреи вам нужны, а нам и своего ума хватает.

Во время этой беседы вошел Гарик.

— Ах, как моя жена умеет растолковать! Она не моей женой должна быть, а того академика, который бомбу придумал, как же эта бомба называется?

— Атомная бомба, — напомнила тетя Сусанна.

Все сели за стол есть долму. Гарик попросил водки. Манушак принесла водки в маленьком графинчике и поставила перед ним.

— Будешь? — спросил Гарик.

Манушак вмешалась:

— Нет, он не будет пить, у него завтра экзамен.

— Не будет, и очень хорошо. Сэкономим.

Гарик налил себе водки и выпил залпом, добавив:

— Хороша.

«Интересно, что бы с Гариком сталось, знай он сейчас, что наверху, на чердаке, отсиживается Хаим, а то, что ищет КГБ, спрятано под кроватью Манушак?» — подумалось мне.

Часов в десять я поблагодарил тетю Сусанну, попросил у Манушак будильник на всякий случай и ушел. По дороге купил хлеб, сыр и колбасу для Хаима. Когда я поднялся на чердак, начался дождь. Закрыл окно и поставил будильник на три часа ночи. Зазвонит будильник, проснусь и отправлюсь проведать Хаима. Но будильник не зазвонил, и я проспал до восьми часов утра.

В девять начинался экзамен, я съел купленную для Хаима еду, умылся во дворе и побежал в школу.