Солнце, луна и хлебное поле

Темур Баблуани, 2021

«Бог делил Землю между народами, – гласит грузинская легенда. – Грузины опоздали, задержавшись за традиционным застольем, и к моменту их появления весь мир уже был поделен. Когда Господь спросил у пришедших, за что они пили, грузины ответили: «За тебя, Бог, за себя, за мир». Всевышнему понравился ответ. И сказал он им, что хотя все земли розданы, приберег он небольшой кусочек для себя, и теперь отдает он его грузинам. Земля эта, по словам Господа, по красоте своей не сравнима ни с чем и во веки веков будут люди любоваться и восхищаться ею…» Роман Теймураза Бабуани показывает нам нетуристическую Грузию, а страну души и сердца. Несмотря на то, что роман написан на русском, в нем передан колорит грузинской речи и напевность ее оборотов. Переведен на французский и шведский языки. «В этой удивительной истории, начавшейся с банальной кражи джинсов, на долю одного человека – Джудэ Андроникашвили – выпадает совершенно немыслимое количество испытаний. Отправившись в невероятное путешествие с главным героем этой книги, вы удивитесь его стойкости. Не раз вы будете потрясены тем, с каким мужеством Джудэ расплачивался за чужие ошибки. В какой-то момент вам покажется, что мир решил повесить все свои проблемы на его плечи. Темур Баблуани обладает уникальным талантом: он берет вас за руку и ведёт по этой истории, выписывая ее с такой достоверностью, что открытия, которые вам предстоит совершить, останутся с вами надолго». Тина Канделаки «Роман Темура Баблуани захватывает с первой до последней страницы, в нем описана судьба человека, попавшего в круги Дантовского ада. Но, несмотря ни на что, человек не теряет надежду и веру в свои силы. Безусловно, это один из лучших романов, написанных в последнее время». Ираклий Квирикадзе, писатель, драматург «Талант нельзя имитировать, он или есть или его нет, он взрывается как бомба и его явление очевидно. Я помню, как давно, еще доперестроечная Москва вдруг взорвалась от короткометражного грузинского фильма. Это был «Перелет воробьев» неизвестного молодого режиссера Темура Баблуани. Этот фильм был снят как будто до него не снимали кино, и в нем был «витамин», который, казалось, всем необходим. Прошли годы, Темур стал известным режиссером, получал призы на международных фестивалях. И вот, 40 лет спустя, появляется первый роман Темура Баблуани. И снова чувство удивления перед взрывом неожиданного таланта. Эта книга написана так, как будто до нее никогда не писали книг. История, полная приключений, надежд и предательства, это нежный «роман воспитания» и «тюремная байка», рассказанная на нарах. Прочитайте «Солнце, луна и хлебное поле», и вы переживете эмоции, которые вы никогда не переживали». Павел Лунгин, кинорежиссер «Читать этот роман – все равно что ехать по петляющей горной дороге с водителем-лихачом: едва успеваешь выдохнуть, как он опять резко выворачивает руль! А за поворотом может быть все что угодно – обрыв, обвал, беглые убийцы или жутковатая гадалка. Баблуани написал по-настоящему захватывающую, богатую перипетиями историю, в центре которой, тем не менее, – жизнь человеческого духа. Это чтение, от которого невозможно оторваться»! Филипп Янковский, актер, кинорежиссер Содержит нецензурную брань!

11

Тетя Сусанна вешала во дворе белье. Она не очень-то и удивилась, увидев меня:

— Знала, что выпустят, напрасно мучили.

Манушак дома не было.

— В больнице она, за Суреном ухаживает. Что поделаешь, так наши дела сейчас обстоят.

Я спросил о Гарике.

— У него руки дрожать стали. Если не пройдет, грош ему цена, будет валяться как бревно, новую бомбу ему точно не придумать. Оттуда я отправился к отцу:

— Все закончилось, я свободен.

— Значит, поверили тебе, очень хорошо. — Он опустил голову и продолжал работать.

Я был обижен на него, он ни разу не пришел туда ко мне, я чужие бычки там курил.

— Верни мои деньги, — сказал я.

— Поднимись вечером, отдам.

— Дай сейчас, сколько есть, я голоден.

Он достал из кармана три рубля и протянул мне.

— Этого мало.

— Сколько же ты собираешься съесть?

— Добавь.

Он добавил пять рублей. Я купил два хлеба и поднялся на чердак. Аттестат положил на полку. Затем раскрошил хлеб, вышел на крышу и насыпал голубям. Осмотрел голубятню, грязная фанера лежала все там же, никто к ней не прикасался.

Я немного замешкался, не знал, пойти сразу в больницу к Манушак или сперва к Кития, поставить перед собой харчо в глубокой тарелке и вооружиться ложкой. Лучше с Манушак повидаюсь, решил наконец. Переехал на трамвае через мост и спрыгнул с подножки у травматологической больницы. Манушак встретилась мне в коридоре с полным судном в руках. Увидев меня, покраснела.

— Сейчас выйду, — сказала она и вошла в туалет.

Она показалась мне отчужденной, но от того, что она сказала потом, я и вовсе растерялся.

— Как мне жаль Рафика, — на секунду задумалась и добавила: — Этого негодяя.

Я знал, что у нее добрая душа, как же иначе можно было объяснить услышанное, и все-таки мне стало не по себе.

В палате, кроме Сурена, было еще пятеро. У кого рука была подвешена, у кого — нога. Завидев меня, Сурен отвернулся.

— Пусть эта гнида убирается отсюда, — приказал он Манушак.

— Почему? — расстроилась Манушак.

— Воротит меня от него.

Я разозлился, но ничего не сказал. Вышел в коридор и встал у окна. Чуть погодя вышла и Манушак.

— Не хочу больше в нашем квартале жить, — сказала она, и слезы показались у нее на глазах.

— Успокойся, через месяц никто ни о чем помнить не будет.

Она задумалась:

— Я-то буду помнить.

— И ты забудешь, — сказал я, погладил ее по голове и поцеловал. — Ты знаешь, что такое «Ноев ковчег»?

— Нет, зачем тебе это?

— Мне незачем, Сурен говорит, когда нога заживет, он найдет этот ковчег, войдет внутрь и застрелится.

У меня чуть с языка не сорвалось: «Если узнаю, где это, сообщу». Но я промолчал.

Я пробыл там с час. Манушак была растеряна, подавлена, что-то недоговаривала. Когда я уходил, пообещала, если вернется из больницы не очень поздно, поднимется ко мне на чердак и посмотрит на мою новую постель.

Из больницы я поехал в Ортачала, там в закусочной умял две тарелки харчо, а потом пошел в серную баню. Долго лежал в бассейне и думал о Рафике: «Кто же убил эту суку?» В те времена в нашем городе авторитетов такого типа часто пускали в расход, в этой истории не было ничего необычного, кроме того, что мы с Хаимом нарвались на неприятности.

В больнице, когда разговор зашел о Хаиме, Манушак сказала: «Он тут ни при чем, зря его арестовали». — «Ты откуда знаешь?» — «Знаю». Ей не верилось, что он мог попасть в такую историю, по правде сказать, и мне тоже, но ее уверенность меня немного удивила. Показалось, она что-то знает, но не говорит, скрывает. Но что могла знать Манушак? Я задремал, какой-то педераст тронул меня рукой за низ живота:

— Не утони, мальчик.

— Убери руку, мать твою…

Я вышел из бассейна и оделся. Потом стал ждать автобус у Метехского моста. Глаза слипались, в ментовке ни одной ночи не спал нормально. «Поднимусь на чердак, лягу в новую постель и захраплю», — думал я и так и сделал, не поднимал головы до двенадцати часов следующего дня.

Манушак не заходила. Может, на Сурена опять нашло, и она не смогла его оставить, либо вернулась очень поздно и пошла прямо домой, предположил я. Умылся во дворе и вышел на улицу. Перед подъездом Хаима собрался народ. Когда я подходил, встретил Грантика Саркозяна и Цепиона Бараташвили.

— Выпустили? — спросил Цепион.

— А как, по-твоему, я здесь оказался? — ответил я.

— Поздравляю. — Грантик положил руку мне на плечо.

— Что там происходит? — спросил я.

Все я мог себе представить, кроме того, что услышал.

— Тела дядей Хаима привезли, — ответил Грантик.

— Да ты что?

— Тела нашли на дороге во Мцхета, — продолжал Цепион, он считал, что в такой момент у него должно быть скорбное выражение лица. — Менты говорят, что авария, попали под грузовик, но в это никто не верит.

— Умерли во время пыток, их бросили на дороге, да еще грузовиком по ним прошлись, — с такой уверенностью добавил Грантик Саркозян, будто видел все это собственными глазами.

Выражение лица Цепиона стало еще печальнее:

— Так исхудали, что и не узнать, ни у одного на руках и ногах ногтей нет.

Когда они отошли, я прислонился к стене и вздохнул с облегчением, чувствуя, как с меня сваливается тяжесть: «Значит, теперь с этой стороны все закончилось, опасности стало вдвое меньше».

— Что такое, парень, кому улыбаешься? — услышал я и поднял голову. Передо мной стоял Трокадэро. Мне стало неловко, хотел сказать: видишь, какая беда приключилось, но не успел, он прошел дальше. Рядом с ним шел крупный светловолосый парень, из-за вдавленного носа создавалось впечатление, что кто-то только что лягнул его в лицо. Это была правая рука Трокадэро, звали его Романоз, и он считался в городе одним из лучших в драке. Они смешались с толпой, Трокадэро был знаком со многими евреями, с некоторыми здоровался за руку, с другими целовался. Было по меньшей мере человек пятьдесят. Говорили, что из-за разлагающихся трупов в доме стоит страшное зловоние.

Тем, кто интересовался моей историей, отвечал, что я был ни при чем, потому меня и оставили в покое. На лицах многих я после этого замечал разочарование, они не только теряли ко мне интерес, но как будто и уважение. Голодный, я решил наверх не подниматься, подумал: «Завтра зайду».

Я уже собирался уходить, как вдруг над толпой нависла тишина — появился дядя Чарлик и остановился тут же, в двух шагах от меня, возле керосинщика Дитриха, он с сожалением качал головой:

— Мы этих несчастных три дня назад отпустили, и что им только понадобилось во Мцхета, что они прямиком домой не поехали.

Дитрих был доволен, что капитан либо майор КГБ обратил на него свое внимание, и сказал, подлизываясь:

— Уверен, вы расследуете это дело и накажете виновных.

Стоявшие рядом усмехнулись, но это не подействовало на дядю Чарлика, он поговорил еще с двумя-тремя мужчинами и исчез. Казалось, никто не поверил сказанному, но удивительно, что его слова все-таки подействовали на людей, внесли некоторую растерянность.

Я пошел к отцу.

— Верни мне деньги.

— А те восемь рублей ты уже потратил?

— Не твое дело, верни мои деньги.

— У меня нет с собой.

— Иди принеси.

— Вечером поднимись ко мне, отдам.

— Мне нужно сейчас.

Он достал десять рублей:

— На, забирай и отстань, не отрывай от дела.

Что оставалось делать? Я отстал. Хорошо подкрепившись в духане Кития, я отправился в больницу повидать Манушак. Она встретила меня с покрасневшими глазами:

— Дежурная санитарка не пришла, и я всю ночь ухаживала за больными, кому воду поднести, кому судно вынести.

Она была голодная, я вышел, принес ей булочки.

Сурен был очень агрессивен, плевался и материл больных. Те тоже не оставались в долгу, был полный кавардак. В конце концов один больной запустил в него стаканом и рассек бровь. Это подействовало на него положительно, он успокоился, настроение улучшилось настолько, что он поинтересовался у меня:

— Как ты?

Мы оставались в больнице, пока Сурен не уснул. Потом на последнем трамвае переехали через мост и поднялись по крутой улице. Манушак от усталости еле шла, я подсадил ее на плечи и так донес до дому. Гарик и Сусанна спали.

— Останься, — попросила она, и я остался.

Утром она, взволнованная, разбудила меня:

— Отец умирает!

Я быстро оделся.

У Гарика глаза были закрыты. Изо рта время от времени вылетали звуки, походившие на свист, тетя Сусанна делала ему искусственное дыхание.

— Шевелитесь! — крикнула нам.

Я побежал в детский сад и там по телефону вызвал «Скорую помощь». Когда вернулся, Гарику было лучше, он выпил полстакана воды, затем пригляделся ко мне:

— Постричься тебе нужно.

— Вот станет тебе лучше, сам и пострижешь, — ответил я.

Чуть погодя к воротам подъехала машина «Скорой помощи». Врач сделала Гарику укол и выписала рецепт. Тетя Сусанна дала денег, я пошел в аптеку и принес лекарства. Так прошло то утро.

Потом во время еды тетя Сусанна вспомнила:

— Завтра похороны дядей Хаима, хотела сходить, но Гарика не могу оставить.

Потом спросила у Манушак:

— А ты не собираешься?

— Если бы Хаима хоронили, пошла бы, а так — лучше я за Суреном присмотрю.

Я пообещал Манушак увидеться с ней вечером и ушел. Стоя на площади, я пересчитал деньги, оставалось еще семь рублей. По пути я увидел отца, он сидел и чинил обувь, взглянул на меня и отвел взгляд. «Ну что за свинья», — подумал я и не подошел.

В подъезде Хаима стоял отвратительный запах одеколона. Наверху, в квартире, этот запах усилился, жег мне ноздри, к нему подмешивался сладковато-терпкий трупный дух, меня чуть не выворотило. Двоюродный брат Хаима сказал мне:

— Приходили врачи-евреи, осмотрели тела, сказали, что один перегрыз себе вены и истек кровью, а у второго сердце разорвалось. Так что дорожное происшествие тут ни при чем. Мы хотели узнать правду и теперь знаем. Да только что уж тут поделаешь? Кому будешь жаловаться?

— Если я понадоблюсь, я рядом, — сказал я.

— Завтра утром собери по соседям стулья, не меньше двадцати.

Потом я спросил о Хаиме.

— Мы встречались с ментами. Они не верят Терезе, говорят, она близкий ему человек и пытается его выгородить; не исключено, говорят, той ночью они вообще не виделись. Кроме того, что он стоял там, у стены, в ту ночь, у них ничего нет; этого недостаточно для обвинения, но пока ментам хватает — короче, денег хотят.

Оттуда я направился в художественный техникум, он был недалеко от станции фуникулера, узнал, когда начинаются экзамены и какие нужны документы, кроме аттестата.

— Главное — рисование, — сказала мне секретарша, — хорошо нарисуешь, примут, проблем не будет.

Вечером я поехал к Манушак в больницу. Она была в хорошем настроении:

— Сурену какой-то укол сделали, ни звука не издает, лежит себе спокойно, пялится в потолок.

В тот вечер тоже возвращались поздно, опять я донес ее на спине до ворот, она смеялась:

— Джудэ, если б ты знал, как мне хорошо.

Утром я обошел соседей, взял у них стулья, поставил в ряд на тротуаре, на противоположной от подъезда стороне улицы. Когда народ стал собираться, стулья постепенно заняли старики и инвалиды. За полчаса до выноса тел появился Трокадэро, с ним были семь-восемь крепко сбитых парней. Прошли недалеко от меня и остановились справа от подъезда, где их поджидал Романоз. Народу собралось очень много. Наконец гробы вынесли из подъезда, окружили плотным кольцом и двинулись по улице. Впереди несли тело старшего дяди, за ним — младшего. Катафалк стоял на площади перед аптекой.

Неожиданно какой-то парень лет двадцати сорвался с места, сумел пролезть под вторым гробом и помчался прочь. Многие пытались схватить его, но безрезультатно, он оторвался от всех. Поднялся крик: «Держите!» По меньшей мере двадцать человек бросились за ним, но никто не смог его догнать, он исчез.

Сначала я немного удивился, по-моему, не стоило поднимать такой шум из-за глупой выходки какого-то наглеца, но потом узнал, в чем дело. У евреев, к которым относилась семья Хаима, было правило: если под гробом их покойника удастся пройти человеку другой веры, покойника не хоронят до тех пор, пока этот же человек, по собственной или чужой воле, не пройдет под гробом в обратную сторону.

Плохая сложилась ситуация. Долго шумели, в конце концов один гроб отвезли на кладбище, а другой опять внесли в дом. Мы с Цепионом вернули стулья и возвратились к дому Хаима, но там уже никого не было, и мы направились к площади.