10
Я приладил замок к двери чулана. Прошел через чердак и спустился вниз. Припомнив реакцию Маквалы при виде меня, я успокоился было, увидев отца с сумками в дверях Мазовецкой.
— Осмелел и вылез наконец?! — рявкнул он.
Он был раздражен.
— А в чем дело?
— Будто не знаешь?! Тебя менты ищут!
«Ну и дела! Значит, чего ждал, то и случилось», — подумал я, и колени подкосились.
— Где ты прятался?
— Не прятался я.
— А где ж ты был, тебя не видно было.
— В России был, этим утром приехал.
— Когда уехал?
— Две недели уже.
Он удивился.
— Так, выходит, ты тут ни при чем.
Я не догадывался, что это значит, и вопросительно глядел на него.
— Шесть дней назад убили Рафика.
— Рафика убили?!
— Ну да. А зачем же тебя ищут, по-твоему?
— Меня ищут из-за убийства Рафика?! А ты ничего не напутал?
— Трижды наведывались к тебе менты, еще я же и напутал? Тебя и Хаима обвиняют.
— Какая ерунда. — У меня начался приступ нервного смеха.
— Во всяком случае, Хаим уже четыре дня как арестован.
— Ладно, с какой стати нам нужно было убивать Рафика?
Вот что я узнал, сначала от отца, а потом, более детально, от косого Тамаза.
Сурен, брат Манушак, играл в кости с парнями из нашего квартала. Он был пьян и проиграл все свои деньги. Просил сыграть в долг, но те не соглашались. Сурен не отставал, тогда Рафик сказал ему: если хочешь, сыграй со мной на свою сестру, проиграешь — приведешь ее ко мне на одну ночь.
Они сыграли, Сурен проиграл. На переговоры с Рафиком пришел Хаим, причем не один. Разговор был напряженным, но все-таки договорились: Хаим в течение месяца должен был отдать Рафику триста рублей, и на этом делу конец. Но на другое утро Рафика нашли в собственной постели с перерезанным горлом. Менты, зная о вчерашних событиях, взялись за Хаима, к тому же на него донесла соседка, которая видела его в три часа ночи за домом Рафика. Если он ни при чем, что он тогда там делал в такое время?
Это я услышал от отца и не знал, как быть.
— Зайди, воды попей, — пожалел он меня.
Я отказался, достал из кармана деньги и протянул ему:
— Здесь девяносто рублей. Время от времени присылай мне туда еду и сигареты.
У него глаза заблестели — жадный был человек.
— Я их тебе не дарю, — разозлился я.
Прежде чем положить деньги в карман, он пересчитал их, нашел среди купюр железнодорожный билет и вернул мне:
— Это тебе понадобится.
Косой Тамаз жил вместе со своей глухой бабкой в полуподвале возле русской школы. Во время войны его отец сбежал с фронта. Однажды ночью, когда за ним гнался патруль, мой отец спрятал его в своей мастерской, прикрыл старой тряпкой, а сверху накидал обуви, спас, если бы его нашли — ему грозил расстрел. Тамаз знал эту историю и был благодарен, несмотря на то, что собственного отца он ненавидел.
— То, что про Рафика говорят, неправда, — сказал он, поморщившись, он был с похмелья и не в духе. — Я там был, все случилось при мне. Сурен сам предложил: «Знаю, говорит, тебе моя сестра нравится. Давай на нее сыграем». Рафик отказался: «Убирайся домой и проспись!» Но Сурен не отставал. А в конце концов сказал: «Что, не встает у тебя уже?» И тут Рафик разозлился: «Сыграем, но если проиграешь и не выполнишь условия, найдут тебя, утопленника, в Куре».
Трижды бросили кости, и трижды у Рафика выпали дубли. Да разве можно с Рафиком играть! — Тамаз встал. — Чайник поставлю, — и направился на кухню; вернувшись, он продолжил: — Тем вечером Трокадэро послал к Рафику своего человека, дело, говорит, есть к тебе. Договорились о встрече. Об этом многие узнали, и на следующий день, когда Трокадэро и Хаим пришли к гаражам, кроме Рафика там уже была половина округи. Я тоже там был, хотел узнать, как дело пойдет. «Ты должен отказаться от выигрыша, — прямо заявил Трокадэро». — «Почему?» — «Потому, что ты не прав». — «Как это не прав? Я играл ради собственного достоинства, до этой жабы мне и дела нет. Выиграл, а теперь как захочу, так и поступлю. Мое право. У игры свои правила». — «С сумасшедших даже менты не спрашивают, а ты, значит, хуже их? Что значит, как хочу, так и поступлю? Никто не даст тебе на это права!» — «Не такой уж он и сумасшедший. А ну, поставь перед ним тарелку с дерьмом, не съест».
В ответ Трокадэро сплюнул у ног Рафика. Рафик посинел: «Ты с кем дело имеешь? В твои годы в ксанской колонии я три тысячи человек контролировал». — «Мне на это плевать. Если уразумеешь, как себя вести — отлично. А нет — так пеняй на себя». — «Посмотрим, кому придется пожалеть», — не сдавался Рафик, но дальше этого не пошел. Рядом с ним стояли верные ребята, которые и подраться могли, и оружием баловались, но он не рискнул.
«Я тебя предупредил, — сказал под конец Трокадэро. — Надеюсь, у тебя хватит мозгов, и мне не придется второй раз встречаться с тобой по этому делу. — Затем он обернулся к Хаиму: — Пошли». И они ушли. «Этот малыш слишком много на себя берет и плохо кончит», — сказал Рафик.
Не стоит и говорить, что он был не в лучшем настроении. Вечером Нугзар Швелидзе отыскал Хаима внизу, в еврейском квартале, и передал слова Рафика: «Повидать тебя нужно, поговорить. Жду в духане Кития». Когда Хаим пришел туда, Рафик ждал его вместе со своим младшим братом Арутином. Уж как я ненавидел этого Арутина, но когда увидел его на похоронах, съежившегося и напуганного, жалко стало, — продолжал косой Тамаз свой рассказ. — «Отказываюсь от выигрыша, — объявил Рафик о своем решении, а взамен потребовал тысячу рублей. — Теперь ваша очередь уступить, а иначе что люди скажут. Я ведь тоже мужчина». Поторговались и сговорились на трехстах рублях. Хаим в течение месяца должен был принести Рафику триста рублей, и на этом — все. Однако в ту ночь такая история приключилась.
Тамаз вышел на кухню и вернулся с чайником.
— Чай будешь? — спросил он.
Я отказался. Он стал искать сахар, не нашел и рассердился.
— Ведь была целая коробка кускового сахара, куда подевалась? — Затем остановился и задумался: — Вчера Грантик с Цепионом были у меня, как пить дать, один из них свистнул. Этих сукиных детей в дом нельзя пускать.
— Если осталось что, рассказывай. А нет, так я пойду, — сказал я.
— Потом жена мясника Бутура, Татьяна, настучала на Хаима. Стоял, говорит, он поздно ночью в темноте под окнами Рафика, — продолжал Тамаз, наливая себе в стакан кипяток. — Возле стены нашли отпечатки обуви, земля влажная была после дождя, хорошо было видно. Сравнили с обувью Хаима — совпало. Вот и решили, что он долго там стоял. Значит, поджидал кого-то. А этот кто-то, думают, либо ты был, либо еще кто, прокравшийся в дом, чтобы укокошить Рафика, — сказал он и отпил чаю без сахара.
— Глупости, он, наверное, Терезу поджидал, — сказал я.
— Он так и говорит. Терезу ждал, а в темноте, говорит, потому стоял, что иногда Терезу подвозит майор Тембрикашвили на своем мотоциклете, и он не хотел с ним сталкиваться.
Теперь я коротко расскажу вам, в чем было дело. Прошлой зимой как-то ночью пьяный Тембрикашвили застукал Хаима и Терезу вместе в постели и даже возмутиться не успел, как Хаим врезал ему по башке бутылкой из-под шампанского, выскочил из окна, сорвал с бельевой веревки полотенце, обернулся им вокруг пояса и, дрожащий от холода, поднялся бегом ко мне на чердак. Разбудил меня и попросил утром сходить к Терезе и принести его одежду.
На суде же он объявил: «Темно было, я подумал, что это вор, потому и врезал по голове бутылкой. Знать бы мне, кто это, разве б я позволил себе такое в отношении майора милиции». Судья поверил, с чего ему было не верить, когда он денег взял с Хаимовых дядей. Что ему до разбитой головы Тембрикашвили.
— Тереза подтвердила слова Хаима, — продолжал Тамаз. — «В ту ночь ресторан закрылся поздно, домой я вернулась к трем часам на такси, Хаим встретил меня на улице, и до утра мы были вместе».
Еще выяснилось, что Рафик до трех ночи играл в нарды с соседом, значит, к тому времени он был жив. Все это вместе, конечно, в его пользу, и все-таки Хаим пока задержан, не выпускают, как видно, сомневаются в словах Терезы или денег хотят, чтоб поверить, — Тамаз поставил стакан на подоконник. — Пойло, а не чай, керосином отдает.
— Дальше, — сказал я.
— Ну да, теперь о Трокадэро. В тот день, когда он угрожал Рафику, он уехал в Кутаиси и с местной братвой всю ночь кутил в ресторане. Алиби у него, но что-то я не очень верю в такое демонстративное алиби, за этим что-то скрывается. А ты как думаешь?
Что я мог сказать? Только пожал плечами, я был страшно расстроен.
От Тамаза я направился к Манушак. Войдя во двор, заметил, что крыша сарая проломлена. Манушак дома не оказалось.
— Она в больнице, за Суреном ухаживает, — сказала тетя Сусанна, она показалась мне испуганной и потерянной.
— А что с Суреном? — спросил я.
— После этой проклятой игры он забрался на тутовое дерево, сидел там и ревел. Я не знала, в чем дело, подумала, на него в очередной раз нашло, знаешь, случается с ним. Поэтому и не обратила внимания. А потом, уж не знаю как, не то он упал, не то спрыгнул, проломил крышу сарая и сломал ногу. — Она утерла навернувшиеся слезы концом косынки. — Бедный Гарик чуть не умер от переживания, с сердцем плохо, с того дня лежит в постели, каждый вечер медсестра Элико приходит и делает ему уколы. Идем, взгляни, если хочешь. — Она осторожно приоткрыла двери спальни, среди подушек виднелся длинный нос Гарика, он спал.
Мы пошли на кухню и присели у стола. Она завела разговор о Хаиме:
— Теперь жалею, что проклинала его. Оказывается, он с тем подонком договорился о деньгах, но мы же это только на другой день узнали, — в огорчении покачала она головой. — Хорошо было бы, знай мы это раньше.
Почему это было бы хорошо, она не сказала, да и я тогда не обратил на это внимания. Она беспокоилась о Сурене:
— В первой травматологической лежит, врачи говорят, как только нога заживет, отведите к психиатрам, полечите его. Манушак целыми днями за ним ухаживает, домой поздно возвращается.
В это время я из окна увидел, как во двор вошел майор Тембрикашвили, с ним были другие менты. Ясно было, что они пришли за мной, я даже не удивился, знал, что в нашем квартале полно стукачей. И трех часов не прошло, как я появился, а они меня уже нашли. У Тембрикашвили сияло лицо, будто он рад был меня арестовать.
Вечером меня привели в маленькую узкую комнату и посадили на стул перед следователем. Следователь, молодой человек, оглядел меня с ног до головы и решил, что перед ним олух.
— На твоем месте и я бы так поступил.
— Как? — спросил я.
— Как, да так — глотку бы перерезал этой суке.
— Почему?
— Как это — почему? Если ты любишь женщину, а за соблюдение ее чести какой-то сукин сын требует триста рублей, то как же можно иначе поступить уважающему себя мужчине. Не скрою, твое поведение вызывает у меня чувство уважения.
Он с таким выражением сказал это, что я чуть было не поверил.
— Меня не было здесь, этим утром приехал, — сказал я, достал железнодорожный билет и положил перед ним. Он глянул и задумался.
— Кто дал тебе денег на поездку?
Я рассказал, как нашел дамский кошелек на Дезертирском базаре, в котором было двести рублей.
— Мне всегда хотелось побывать в России, вот и подался.
— Кошелек нашел или украл? — усмехнулся он.
— Как вы могли такое подумать, нашел, конечно.
Я рассказал, где побывал и что видел. Он угостил меня сигаретой и рассказал анекдот. Я был так удивлен, что даже не смог засмеяться. Он глянул на меня и сам рассмеялся.
— А если б ты был здесь, что бы предпринял?
— Собрал бы денег. В самом деле, не убивать же человека из-за трехсот рублей.
Он уставился на меня, затем постучал пальцем по билету:
— Откуда он у тебя?
— Как это — откуда? В Сочи купил.
Он с недоверием покачал головой:
— А ну-ка, припомни хорошенько, не здесь ли ты нашел его на перроне?
— Видите, какой я загорелый от солнца?
— Ну, солнце-то везде есть.
Затем он взял ручку и листок бумаги и положил передо мной:
— Запиши все, что рассказал, — велел он и добавил, подумав: — Про даты не забудь.
На другой день меня сфотографировали и вернули в камеру. Из пяти человек в камере трое были из нашего квартала. Они рассказали про Хаима, держали его здесь всего два дня, а потом перевели в центральный городской изолятор. Так что я с ним не встретился.
Всю неделю никто про меня не вспоминал, я лежал на нарах, отполированных моими предшественниками, и покоя себе не находил. В конце концов меня вывели и поставили в комнате следователя перед проводницами поездов. Я узнал всех, но они сначала будто осторожничали. Одна сказала:
— Да разве упомнишь всех, у нас тысячами пассажиры проходят в поезде.
Они напряженно меня рассматривали.
— А помните того старика, что орал «Изыди, сатана», которому я оставил свой билет? — напомнил я проводнице московского поезда.
Она слегка сощурилась и провела рукой по лбу:
— Да, этот парень действительно ехал в моем вагоне две недели назад и сошел в Сочи.
— Вы уверены? — следователь не торопился верить сказанному.
В ту ночь, когда мне в поезде приснился Трокадэро, Рафику перерезали горло, и показания именно этой проводницы были решающими.
— Помните, вы сказали, что с пустой сумкой никто не возвращается? — напомнил я ей опять.
— Да, точно, так и было. На тебе и тогда эта сорочка была.
Затем настала очередь проводницы бакинского поезда: «Да, этот парень ехал на поезде до Ленинграда, все время сидел в купе, не выходил, у него горло болело». Проводница сочинского поезда сказала: «Лицо знакомое, но где я его видела или когда — не припомню».
Когда все закончилось, следователь мне сказал:
— Три дня назад был в Сочи и показал твою фотографию той женщине, у которой ты ночевал в палатке, так что поздравляю — все в порядке.
— Если вы там были, зачем же понадобились эти проводницы?
— Нужно было установить, откуда ты попал туда, из Тбилиси или из Москвы.
На следующее утро дежурный капитан вывел меня из камеры и сказал: «Свободен». Радостный, я выбежал на улицу. Только тот поймет, что творилось у меня в душе, кто испытал подобное.
Миновав цветочный магазин, я увидел автобус, четвертый номер, который полз по подъему. Водитель знал меня и остановился. Через некоторое время вода в моторе закипела из-за перегрева, и мы остановились возле школы. Водитель открыл двери, вышел и поднял капот. «Как раз зайду в школу, заберу аттестат», — решил я и тоже сошел с автобуса.
— Только твой и остался, — сказала секретарша в канцелярии, — все уже забрали.
Она открыла сейф, достала аттестат и протянула мне. «Здорово!» — с удовлетворением подумал я и положил аттестат в задний карман брюк.
