Школа. Никому не говори. Том 1

Руфия Липа, 2023

Никто в старшей школе не хочет общаться с изгоями, когда твоя популярность зависит не только от личного обаяния, но и от окружения. Это непреложное правило успеха в подростковой среде.У Любы Поспеловой добрый молчаливый отец и деспотичная властная мать с домостроевскими представлениями о воспитании дочери. У Любы нет никакой свободы, но есть множество обязанностей по дому, и это всё больше отдаляет её от одноклассников. Девушка умудрилась оказаться изгоем в своём дружном и сильном 10 «А», классе с высокой успеваемостью и отборными семьями. Ребята искренне считают Поспелову нелюдимой заучкой и гордячкой, а она всего лишь боится строгой матери и общественного осуждения. Друзей у застенчивой Любы нет, но зато появляется опасный враг – красавец и хитрец Сэро, один из самых популярных старшеклассников в школе, от которого хорошей девушке надо бы держаться как можно дальше… Или не надо? Быть может, именно дерзкий цыган научит трусишку быть смелой и принимать самостоятельные решения?

Глава 12.

Сначала, вернувшись домой, Поспелова хотела было спрятаться в холодной летней кухне, чтобы снять там в хлам разодранные на коленях колготки, но, подойдя к закрытой двери, услышала голоса родных, и пулей метнулась в дом. Потому что могла получить знатных пилюлей за последний порванный капрон.

Год назад, будучи в девятом классе, девочке удалось убедить мать с горем пополам, что шерстяные колготки советского пошива никто в школе себе носить не позволяет. Да, тепло и натурально, но — простите — некрасиво. Цвет мерзкий, вязка уродливая, сползают и собираются гармошкой на коленях и щиколотках.

Александра Григорьевна ни в какую не хотела принимать в гардероб подростка плотный капрон: не верила, что он согреет ноги девочки в зимние дни и убережёт от заболеваний по-женски и простуд. От слов дочери про насмешки за внешний вид мать смело отмахивалась: все вокруг просто дураки, о здоровье и будущем не думают.

Это были суровые дебаты, и Люба билась лбом о неприступную стену, пока не подключился брат. Он привёз к родителям в дом знакомиться свою новую женщину, и та, сидя за накрытым столом, оспорила с усмешкой позицию свекрови, заставлявшую юную дочь носить стрёмные вязаные бесформенные колготки. Шурик под влиянием женских чар новой подруги младшую сестру поддержал. Невестка, конечно же, стала для Александры Поспеловой врагом номер один, зато Люба могла больше не переживать из-за внешнего вида своих ног и не прятать их под партой подальше от глаз ехидных ровесников.

Переодевшись, школьница прошла в зал, куда пришли с летней кухни мать и двоюродная сестра. Дамы были не одни — в гости на Солнечный 27 вдобавок припёрся помусолить местные сплетни Чумак Борис Иванович, сосед с дома №28.

— О, посмотрите-ка, кто пришёл! — недовольно завела избитую пластинку двоюродная сестра Лена. — Наша «грамотная» дивчина!

— Пойди поставь чайник, дочь! — бросила тихоне, едва обернувшись, мать.

— Мам, мне нужно купить колготки, — аккуратно завела опасную тему Люба, подойдя к родительнице поближе и наклонившись почти к её уху.

— Я тебе же месяц назад купила одну пару! — громко возмутилась Александра Григорьевна. — Куда ты их уже дела?!.. Порвала?!..

— Да, упала. Споткнулась случайно, — виновато насупилась девочка.

— Чего это ты спотыкаешься?!.. Молодая, красивая! Рано тебе спотыкаться! На парней, наверно, засмотрелась? — подключился Борис Иванович, подмигнув ей.

Старшеклассницу от комментария соседа затошнило.

Властный, агрессивный, бесцеремонный, Борис Иванович Чумак являлся состоятельным фермером, был немного старше Василия Михайловича и годился школьнице в деды. Он и его недавно почившая жена держали несколько коров, огромное количество птицы, свиней. За большим белым домом виднелись пышные стоги сена. В грязном, покрытом навозом дворе укрывались два трактора и телега.

Остальные чистоплюи-соседи Солнечного переулка (особенно ассенизатор и завуч Петуховы) носы от грязи, разводимой Чумаками, морщили, но в лицо виду не показывали и, боже сохрани, не обсуждали. Потому что все затаривались в доме № 28 свежим мясом, парным молоком, жирным творогом, крепкой домашней сметаной, овощами, фруктами и вкусным домашним вином.

Дело стало не только в хороших продуктах. Чумак был на язык остёр и жесток, если надо, мог и подраться. Обладатель громкого, густого баса, Борис Иванович гаркал на своих домашних так, что все местные знали: Чумаки опять что-то между собой не поделили. А когда фермер в ответ на замечания людей бросался фразами низкими, пошлыми и вызывающими, в ужасе прятался по своим домам весь переулок.

Поспеловы оказались одними из тех единиц соседей, которые умудрились с Чумаками сдружиться. Борис Иванович постоянно таскал в Любин дом вкусные и щедрые гостинцы, любил посидеть подолгу за чашечкой чая и потрындеть. Сплетничать этот сильный, здоровый как бык, до сих пор красивый мужик (в молодости славился тем, что гулял от своей умершей жены направо и налево) ох как любил! Обсуждал он всех и вся — с сальностями, перемыванием косточек и копошениями в чужом грязном белье — почище бабулек на лавочке. Судачил дед о чужих жизнях с Поспеловыми, чесал своим длинным языком на лавочке с Петуховыми — сплетничал со всеми, кто с удовольствием разевал свой любопытный жадный рот, желая отхватить побольше кусок посторонней грязи.

Александра Григорьевна и Василий Михайлович всегда слушали харизматичного соседа с широко раскрытыми ртами, поддакивали, возмущались, чувствуя себя знатоками чужой благодетели и душ человеческих.

Люба Чумака и уважала, и остерегалась. Уважала его силу, хватку, харизму, щедрость и трудолюбие. А остерегалась взгляда Бориса Ивановича и шальных, цепких лап, то и дело тянувшихся дотронуться, пощупать, ущипнуть невинные девичьи выпуклости. Причём делать это нахальный дед изловчался тогда, когда не было свидетелей и школьница оказывалась максимально беззащитна.

— Какие там парни!.. Не учите дурному, Борис Иванович, а то сестрица досмотрится, что в подоле принесёт! А мамке потом нянчиться! — съехидничала родственница.

— Взрослая уже, сама нянчиться будет! — улыбнулся Любе сосед.

— Где ж взрослая?!.. Готовить толком не умеет, стирать — тоже. До сих пор хозяйство на себя не взяла! Мать усталая со станции приползает и по дому начинает копошиться! Где это видано, чтобы взрослая кобыла отлёживалась с книжкой вместо труда по хате?!..

— Могу школу бросить и на здоровье утрудиться, лишь бы ты довольна была! — парировала задетая тихоня.

— Ой, ты посмотри, одолжение мне сделала!.. Твоя школа только тебе и нужна! Учится она у нас тут! Высшее потом получить хочет, а мать до сих пор за неё трусы стирает!

— Свои трусы я сама за себя стираю, и за всю семью тоже! — вспыхнула подросток.

— А сегодня кто с утра с тазами корячился?!.. Выходная мать! Хороша доченька: ручками своими белыми постирать не могла вчера!

— Люба на выходных бельё гладила и стирала, — робко вмешалась Григорьевна, молча наблюдавшая за племянницей и родной дочерью.

Борис Иванович тоже следил за разговором, бросая едкий взгляд с Лены на Любу, с Любы — на Григорьевну, и обратно. Терпение юной Поспеловой, и так испытанное на прочность за день больше, чем следовало бы, вконец прорвало.

— А может, ты наконец будешь за своим хозяйством следить да вспомнишь о своём родном отце, вместо того чтобы засовывать свой длинный нос в чужие дела?!.. Или, может, устроишься на работу и будешь обеспечивать себя сама, чтобы не таскаться в мой дом и не искать себе подачек нахаляву?!

В комнате все оторопели.

— Люба, да ты что?!.. Так грубо! Как у тебя язык повернулся?! — всплеснула руками мать.

— В отличие от тебя, неженки, мне никто учиться не помогал и хлебом задарма не кормил! — психанула сестра, позеленев от злости.

— Я в своём доме у своих родителей ем и пью! И я — несовершеннолетняя! А ты, здоровая кобыла, осталась без матери, когда школу окончила! И хватит трогать моё образование! Я не виновата в том, что ты не захотела учиться нигде после школы! Нечего меня попрекать в собственной лени! Если уж ты так переживаешь за тётку и моё «плохое» воспитание, то сначала научись своего папу по имени называть, а потом приходи ко мне в дом и умничай!

— Воспитали вы, тётушка, хамку! — обратилась шокированная родственница к хозяйке дома в надежде, что та, как обычно, заткнёт свою дочь.

— А тебя кто такую ленивую воспитывал?! — рявкнула десятиклассница.

— Люба, окстись! Перед Борисом Ивановичем не стыдно?!.. Сестра твоя — сирота! Как ты с роднёй разговариваешь?! — подпрыгнула раздосадованная Александра.

— Сироте этой почти тридцать лет!.. Пусть за своими грязными трусами следит!.. Лучше б не было вообще родни, чем такая родня!..

Взбешённая Люба выпрыгнула из зала в коридор, хлопнув со всей дури дверью. Девочку трясло. Закрыв дверь в свою комнату, тихоня в который раз пожалела, что в ручке нет замка. Мать выждет, когда уйдёт сосед, и придёт на расправу.

Давно так её не прорывало! Школьница и раньше грызлась с двоюродной сестрой, часто гостившей и столовавшейся на Солнечном № 27, но сегодня превзошла саму себя.

Сестра всегда начинала первой. Язвила, грубила, хамила. Почему Лена так вела себя, Люба не понимала. Она старалась подружиться с родственницей, но в ответ получала ещё большие отталкивания.

Александра Григорьевна, бывало, говорила дочери, что Бог её родную Леночку в младенчестве забрал, а взамен для искупления грехов дал на воспитание взрослую племянницу Лену. В такие моменты пятнадцатилетняя девочка с ужасом думала, что если б родная сестрёнка осталась жива и оказалась бы такой же непримиримой грубиянкой, то лучше б Любе тогда уж было не рождаться.

Елена училась в одиннадцатом классе, когда умерла от сердечного приступа её мать. Девушка закончила школу, но поступать никуда не стала. Отец её, родной старший брат Александры Григорьевны, беспробудно запил и ушёл жить к новой подруге, торговавшей жареными семечками возле двора школы №1. Отца своего сестра не считала за человека, в открытую желала тому отравиться крысиным ядом и обращалась только по фамилии.

Старшая Поспелова приютила и обогрела племянницу, считая ту несчастной обездоленной сироткой (сказывалось тяжёлое, голодное детство Александры). Кроме Шуры Поспеловой, никто из родни и ближайшего окружения девушку сироткой не считал и в домах у себя не привечал.

Лена ни дня после смерти матери не работала, а деньги и еду брала в доме Поспеловых. Хамила племянница не только Любе, но и тётушке — в ответ на щедрость и доброту, так сказать. Приходила, обедала, брала подачки впрок и пропадала, пока те не заканчивались. Тогда сестра вновь заявлялась на переулок за халявой.

Раньше школьница скрипя зубами терпела невыносимую заносчивость сироты, но позже постепенно начала огрызаться. Люба по своей тихой, застенчивой натуре не могла перещеголять грубую Лену в ядовитости и неизменно проигрывала. В личных беседах девочка жалилась матери на родственницу, женщина искренне жалела дочь и признавала грубость племянницы. Но когда сёстры схлёстывались вновь, Александра Григорьевна почему-то не вмешивалась, предпочитая оставаться в стороне.

Школьница вздохнула: делать нечего — что произошло, то произошло. Вечером мать сначала обругает её за сцену в зале, потом — за порванный капрон. Колготок нет, на новые мама денег не даст, да и где их сейчас вечером купишь? До выходных ещё три дня, а в чём-то ходить надо.

Поспелова нырнула под кровать и выудила пакеты с порванными колготками. Нужно найти такие, чтобы на голенях дыр не было — другие места спрячутся под юбкой и ботинками. Её трясло от злости на родственницу. «Сколько можно?!.. Если ты так ненавидишь меня, зачем ходишь сюда постоянно?.. Зачем унижаешь меня при соседе?.. Ведь специально же начала, чтобы тот потом сплетни по всем дворам разнёс!»

Отдельными нотами в душе девочки звучала обида на мать: «Всегда защищает Ленку, а за меня, родную дочь, вступиться не может… Как будто я чужая! Всё всегда в угоду посторонним: родне, соседям… Неужели так тяжело сейчас было поддержать меня?.. Одёрнуть сестру хотя бы?».

Подходящих колготок не было. Люба с неудовольствием достала из-под кровати другие тюки с хламом, который категорически запрещалось выбрасывать. Он хранился на чёрный день, и скопление его занимало всё больше и больше пространства в доме. Там, среди порванной, порченной одежды, тоже ничего не нашлось.

Тихоня включила в потемневшей комнате свет и задёрнула шторы. Дверь из зала громыхнула — кто-то вышел. Десятиклассница насторожилась. Ручка входной двери опустилась, и в комнату школьницы вошёл Борис Иванович.

«Чёрт! Почему его никто провожать не пошёл?» — девочка и сосед оказались в комнате один на один.

Чумак прикрыл за собой дверь и подошёл к юной прелестнице поближе. В который уже раз Люба ощутила горечь в душе из-за отсутствия замка в собственной двери. Мужчина окинул взглядом кровать, заваленную хламом.

— Колготки ищешь?

— Да. Как Вы догадались? — тихоня, нервничая, продумывала пути отступления. Позади было окно: деваться некуда.

Сосед подошёл близко к девочке и обнял за талию.

— Ты ж у Шуры их просила, — Борис Иванович наклонился к юному личику и вперился в него своими насмешливыми тёмно-карими глазами. От него пахло хлевом и жареным мясом. — Хочешь, пойдём ко мне? После смерти Вали у меня в шкафу много новых колготок осталось — повыбираешь себе что-нибудь!

Вторая рука соседа легла на Любину левую грудь. Девочка в панике скрестила руки на груди, пытаясь оттеснить лапу Чумака, но не получилось. Лишь удалось придавить, чтобы наглая мужская клешня не пошла задорно гулять по обеим грудям разом. Хоть бы не зашла мать! Что тогда будет?

— Тётя Валя была больше меня раз в десять, Царствие ей Небесное! Её вещи не подойдут мне по размеру. Отпустите меня, пожалуйста! — тихоня попробовала вырваться.

— Отпустил уже, чего нервничаешь?!.. Жалко тепла для одинокого человека, что ли?! — насмешливо попрекнул её фермер. — Юная, сочная, красивая, а такая на ласку жадная!.. Проводи меня до калитки, Любушка!

— Лучше пусть вас мама проводит! — нашлась школьница и заорала что есть мочи. — Мааааам!

— Да что ж ты так орёшь?! — возмутился напрягшийся мужик и шустро отстранился. — Не надо меня провожать, истеричка, блин! Сам дорогу найду! Всего хорошего! Ах да, я там варенья из антоновки принёс: ароматное, специально для тебя!.. Полакомишься!

— Спасибо, Борис Иванович, всего хорошего! — дежурно отозвалась подросток.

Гадкий сосед вышел, Поспелова пулей закрыла дверь в комнату и простояла возле проёма какое-то время, боясь отпустить ручку.

Когда-то летом одиннадцатилетнюю Любу в разгар консервирования Александра Григорьевна отправила к Чумакам домой за закаточной машинкой. Своя сломалась, а заготовка не ждала.

Было за полдень. Солнце палило нещадно. На зов девочки вышел Борис Иванович и велел ей идти следом за ним.

На огромной кухне Чумаков в глубоких тазах стояли засыпанные сахаром фрукты. Темно, душно. Жужжали влетевшие в распахнутую дверь мухи. Голые ступни прилипали к грязному полу. Кроме возрастного соседа, в доме никого не было.

Борис Иванович протянул Любе закрутку. Девочка взяла прибор, дед перехватил её руку за запястье и ущипнул за едва набухшую грудь, выступавшую под майкой. Тихоня тогда вскрикнула и попыталась высвободиться.

— Чего дёргаешься?! — усмехнулся фермер. — Не переживай, не обижу! Я только посмотрю.

Одеревенев от нахлынувшего отвращения, десятиклассница, стоя с закрытыми глазами перед ворохом бесполезных вещей, вспоминала с ужасом, как Чумак щупал тогда сначала в трусах, засовывая свои пальцы всё глубже, потом запустил руку под майку. А она стояла и боялась пошевелиться, не зная, что делать. Позже во дворе №28 загремела собачья цепь (как будто кто-то из домашних вернулся), и мужик отпустил её. На негнущихся ногах Люба вернулась домой и получила взбучку от матери за то, что долго шла.

«Как же эта навозная гнида меня достала!» — школьница скорчила гримасу, готовая плюнуть от омерзения прямо на шерстяной ковёр. — «И ведь некому пожаловаться: родители мне башку открутят, если узнают, что хряк лапы свои распускает! Так и слышу: «Опозорила, шавки помойной кусок!».. Если бы я тогда, четыре года назад, выложила маме, как этот сморчок мне между ног свои чёртовы обрубки совал, то она бы сначала с меня шкуру содрала, а потом пошла бы к нему кланяться, чтобы никому не болтал и родительскую честь не позорил!».

Руки от обиды затряслись и сжались в кулаки. Злость подошла к самому горлу. Захотелось заорать — громко, протяжно, на самой высокой ноте, не щадя гортани и не останавливаясь, пока с криком не выйдет вся-вся, до последней капли, горечь обиды и предательства. «Вырасту, выучусь и уеду отсюда навсегда! Буду жить одна, никого к себе не пущу! Ищите, где хотите, но никогда меня не найдёте!»

Дверь в комнату, открывшись, скрипнула. Вошла двоюродная сестра. Люба волком уставилась на Лену. Та таким же звериным взглядом — в ответ.

В тишине девичьей комнаты воцарилось враждебное молчание. Девушки смотрели друг на друга не сводя глаз. «Думаешь, сдамся и начну извиняться?!.. Да пошла ты, родственница! Не рассчитывай! Только тронь меня сейчас — мало тебе не покажется! Хватит с меня всех тех лет, что ты гадила мне в душу и издевалась!» — Люба, готовая к язвительной атаке, агрессивно задышала и поджала челюсти.

— Не нашла себе колготок? — заговорила первой Лена.

Тихоня выдержала паузу, не желая разговаривать, но потом всё же ответила:

— Нет. Всё рваное!

Сестра вытащила руку из-за спины и подала девочке упаковку.

— Вот, держи. Я сегодня на рынке была. Купила. Они, правда, тонкие! Всего 20 ден. На первое время хватит. Береги!

Поспелова приняла колготки и непонимающе уставилась на сестру. Никто из девушек извиняться перед друг другом не собирался.

Лена вышла из комнаты и закрыла дверь. Школьница, почувствовав, как силы покидают её из-за прожитого за день нервного перенапряжения, плюхнулась на кровать. Пружины старой сетки-черепашки заскрипели под пуховой периной.

До самого позднего вечера Люба так и не вышла из комнаты. Сестра ушла ближе к полуночи: и ведь не боялась же ходить через всю тёмную, толком без фонарей, станицу к себе домой — жила Лена аж возле автовокзала.

Тихоня уже приготовилась ко сну, когда в комнату тихо вошла мама.

— Я же вижу, что ты не спишь, — заметила женщина и присела на край кровати. — Зачем ты сегодня так с Леной?.. Ты же у меня девочка воспитанная, а сцену при Борисе Ивановиче устроила! Что он теперь соседям нарассказывает?..

— Он в любом случае что-то да нарассказывает! — буркнула Люба и высунула своё личико из-под одеяла. — Почему я должна терпеть Ленкины выходки?!.. Почему она вообще к нам ходит?.. Ты же прекрасно знаешь, что Лена поливает нашу семью грязью, жалуется на нас всей остальной родне! Сколько потом высказывали нам родственники!.. И ты, мама, всё равно её пускаешь!

— Люба, она сирота… А ты её так жестоко обидела!

— Ага, престарелая!.. На правду, между прочим, не обижаются! — пробубнила в ответ дочка, припомнив на ходу, что именно эту фразу она уже сегодня слышала, только в свой адрес.

Александра Григорьевна вздохнула и погладила девочку по голове.

— Так у твоей сестры получилось, что в ответственный период жизни, когда заканчивается школа и человек определяется, куда ему идти дальше, её мать умерла, а отец ушёл к другой женщине, бросил родную дочь и запил. Лена оказалась никому не нужна. Некому было подсказать ей, как поступать дальше со своей жизнью, куда двигаться… У тебя есть эта возможность. А её этой возможности лишили.

— Это не даёт ей права отыгрываться на мне!

— Она не со зла! Просто нрав такой тяжёлый… Не злись на неё, ты же у меня добрая и порядочная! Что тебе стоит быть милосерднее?.. Люба?.. Ты уснула что ли?.. Поговорить ещё не хочешь?..

— Спать пора. Устала очень. Спокойной ночи, — девочка отвернулась к стенке и накрылась одеялом с головой.

***

На уроке истории творился полный бардак, и Поспелова недоумевала, почему. Учительница рассказывала очень интересно. Почему класс её не слушал?

Сначала был опрос, во время которого стояла гробовая тишина. 10 «А» всем составом, включая отличников, был к уроку совершенно не готов. Когда экзекуция закончилась и внушительный столбик «неудовлетворительно» хорошенько украсил журнал, ребята тут же слетели с катушек.

«Историчка тоже ставит кучу двоек, как и Бортник, только вторую все боятся, а эту — нет. И ведь не скажешь, что Валентина интереснее предмет ведёт», — размышляла Люба, наблюдая вокруг себя полёты скомканной бумаги, болтовню и другие занятия, не имевшие никакого отношения к уроку истории.

Следующая — география. Её вела тучная, медлительная, сонная, постоянно болевшая женщина, которая вообще не заморачивалась как с дисциплиной, так и с оценками. Когда она болела, 10 «А» месяцами болтался по коридорам, заплёвывая здание школы подсолнечной кожурой, тусовался в столовой или на улице при хорошей погоде, а также клянчился к другим педагогам подобрать их на урок. Когда выздоравливала — класс левой пяткой зарабатывал себе пятёрки, даже не готовясь к предмету, и орал на занятии, как невменяемый.

Для Любы посещение географии было равно уроку черчения. Её одноклассники здесь тоже совершенно не считали учителя за человека. Слово географички на её уроке, в её собственном кабинете не имело никакого значения как для старшеклассников, так и для учеников помладше.

По звонку входную дверь кабинета географии словно вышибли с налёту ногой: так быстро она отлетела и с пушечным грохотом ударилась о стену. Из помещения выпрыгнула малышня — класс пятый, точно. Судя по залихватскому гиканью маленьких пострелов, они на уроке занимались чем угодно, только не учёбой.

«И это малявки!.. А что с наших тогда взять?.. Валентина Борисовна за такое обращение со своей дверью ученикам башку бы открутила!» — с неудовольствием размышляла Люба.

В помещении после четырёх уроков с утра подряд было неимоверно грязно: измалёванная детскими рисунками доска, на полу — мусор, бумажки и комки земли с подошв обуви. Порванные книги враскорячку стояли на изгаженных, покосившихся стеллажах. Карта мира у доски висела криво, один край её был оборван и держался на честном слове. Душный, прелый воздух кабинета, сочившийся вонью потных тел и смердящих носков, ни разу за четыре часа не соизволили проветрить.

10 «А» зашёл в класс и скривился от застоявшегося зловония. Инна Таран и Исакова Алеся пулей подлетели к окнам и начали их распахивать. Холодный свежий ветер первых чисел декабря влетел в помещение. Старшеклассники с удовольствием задышали сквозняком.

— Ух, как хорошо! — потянулись от удовольствия Юлиана Близнюк и Тарасова Света.

— Какая свинья тут сидела?! — возмутился Жваник, обнаружив под своей партой крупные комки грязи. — Здесь что, кто-то огород решил посадить?

— На моей парте вообще плевок, Илья! — пожаловалась командир класса Гончаренко Нина. — Ира, тебе по пути: прихвати тряпку!

Уварова, как раз находившаяся возле классной доски, наклонилась к ведру с тряпкой, но в ужасе тут же отпрянула от густой мутной вонючей воды.

— Прости, не возьму! Судя по запаху, в ведро кто-то нассал!

Коллектив стал возмущаться: в таком свинарнике сидеть никому не хотелось. Крюков Миша пошёл и сменил воду в ведре. Селиверстова Вика, Лыткина Катя и Бутенко Даша подмели кабинет. Люба и Федотова Вера отмыли доску.

— Зачем вы окна открыли?!.. Кто вам разрешал?! — с ходу начала ругаться географичка, вернувшаяся с журналом.

— А почему мы нюхать чужой потняк должны?!..

— А я, по-вашему, опять болеть должна?!.. Я в больнице три недели лежала не для того, чтоб сейчас меня из-за ваших нежных носов продуло! Закройте всё немедленно!

Никто не пошевелился. Учитель бросила со злостью журнал на стол и, цепляя по пути своим тучным телом парты и стулья, позакрывала окна.

Люба, наблюдая, как Степанченко и Сысоев усаживаются впереди её официального места, мысленно похвалила себя за благоразумие сесть на первую парту второго ряда к Вере Федотовой.

Вера училась с тройки на четвёрку, была, как и Люба, девочкой тихой и замкнутой. Но в отличие от тихони Федотову не обижали. В одиннадцатом классе учился брат Веры — мальчик общительный, уважаемый и драчливый. Он часто приходил в 10 «А» проведать сестру, и заводилы класса предпочитали его обходить стороной. В восьмом классе Варя Илютина попыталась попрыгать с издёвками на Вере по поводу внешнего вида, а на следующей перемене сумасбродную блондинку ждал в столовой Верин брат и его друзья. Неизвестно, о чём они там говорили, но Варвару будто отшептало даже смотреть в сторону некрасивой Федотовой.

Люба завидовала Вере. Они неплохо общались, переписывались на уроках, делились учебниками и домашними работами. Тихоня давала приятельнице списывать и помогала на проверочных и контрольных. Но когда крупный, мускулистый Федотов приходил к младшей сестре на переменах, Поспелову накрывала безысходная тоска.

«Почему Шурик ни разу не поинтересовался, как мои дела в школе?.. Почему ни разу не пришёл к моему классу проведать меня? Ведь он часто приезжает сюда к своим новым подружкам! Почему я такая никому не нужная?.. Даже в собственной семье?», — расстраивалась девочка. — «Если б Шурик хоть раз забрал на своём джипе из школы меня, а не своих любовниц, если б хоть раз он побеседовал со Степанченко, я бы здесь чувствовала себя намного приятнее. Может быть, со мной и дружить кто-нибудь захотел».

По звонку на урок никто не встал, чтобы поздороваться с учителем. Она тоже не утрудила себя поприветствовать 10 «А» и с ходу начала опрос. Те, кого называли пересказать параграф, сквозь шум и гам с горем пополам разбирали свои фамилии с третьего раза. Вызванный ученик стоял у доски, никому не интересный, городил невнятный пересказ, за который всё равно получал «пять», и чувствовал себя идиотом.

Люба играла с Верой в морской бой, когда ей по затылку прилетела бумажка. Девочка отряхнулась и сделала вид, что не заметила, но не тут-то было. Следом в неё попали вторая и третья, четвёртая и пятая.

— Эй, Поспелова, не притворяйся, что пофигу! А то я в тебя учебником швырну, отвечаю!

Тихоня повернулась к Степанченко и недовольно оглядела того с головы до ног.

— Ого! Сколько храбрости!.. Чего пялишься, мартышка?!.. Накатила самогона с утра?..

— Тебе что-то нужно? — после вчерашнего тяжёлого диалога с Ибрагимовым Тим уже не казался Поспеловой особо опасным.

— От такой страшилы, как ты?.. Только чтоб ты не поворачивалась, а то меня от шока на понос пробивает!

Окружение Тимона взорвалось залпом хохота.

— Так пробивает, что полтетради изорвал и измял, лишь бы кинуть в меня?.. Хотел, чтобы я повернулась? Так я это сделала. Что тебе нужно?

Одноклассники, сидевшие поблизости, замерли: Поспелова разговаривала! Да не просто разговаривала, а огрызалась! Камилла и Аня смотрели на ровесницу во все глаза. Варвара и Дарья с изумлением переглядывались.

— От тебя что ли, дура?!.. Ничего! Ты мне не нравишься! — засмеялся мальчик, весело пихнув Матвея локтем. Тот надменно смотрел на школьницу, надувая пузырь из жвачки.

— Представь себе, Тимофей, ты мне — тоже! Учебником кинешь сейчас или попозже?

— Да пошла ты, овца!.. Отвернись, чучело тупое!.. Чего пристала?!.. Вали в жопу! — Степанченко повысил голос. К его пререканиям с Любой начало прислушиваться всё больше учеников. Класс заметно притих.

— Отвернусь, не переживай. Только больше не зови тогда и бумажками не кидайся!

— Да кому ты, ущербище кладбищенское, нужна?!.. Что ты о себе возомнила?! — включился Жваник.

— С тобой никто не разговаривал! — парировала Поспелова.

— С тобой тоже, скотина тупая! Чулки дырявые на своих кривых ногах смени!

Школьница наклонилась. Чёрт! На новых колготках сестры протянулась вниз широкая стрелка. Как обидно!

— А ты поменьше на мои кривые ноги смотри, чтоб за колготки чужие не переживать! Не мужское это дело, знаешь ли!

— Поспелова, ты что, давно по роже не получала? — не веря своим ушам, поинтересовался Тимон.

— Да вот уже пять минут жду, когда ты учебником в меня кинешь! Ты, Степанченко, только целься получше, прямо в лоб! Вдруг сумеешь мне череп пробить и станешь убийцей века всему классу на гордость! Чего тормозишь?.. Кидай! Я уворачиваться не буду!

В классе наступила выжидающая тишина.

— Люба, успокойся, хуже будет! — тихо шептала соседке на ухо Вера Федотова, дёргая ту за рукав.

Шатен окинул тихоню с головы до ног злым взглядом, а затем ядовито процедил:

— Поверь, Поспелова, ты себе могилу вырыла! Ходи теперь и оглядывайся! Для тебя наступили чёрные деньки… Слишком много ты сегодня разговариваешь!

«Бить будет», — сообразила десятиклассница и повернулась к педагогу. Та сидела нахохлившись и, глупо улыбаясь, наблюдала за перепалкой.

— Карина Афанасьевна, успокойте Степанченко! А то он разошёлся на пустом месте и угрожает расправой. Это, между прочим, уголовная статья.

— Вот ненормальная! — фыркнула Илютина.

— Зря ты рот открыла, дура! Лучше б продолжала сопеть в тряпочку, как раньше! — поспешил вставить свою лепту Картавцев.

Географичка посмотрела на Поспелову и продолжила глупо улыбаться.

— Так вы вмешаетесь или нет? — громко напомнила учителю о себе Люба.

Ноль реакции. Одноклассники уже начали хихикать с комизма ситуации.

— Ау! Карина Афанасьевна?!.. Сделайте что-нибудь!

Коллектив 10 «А» посмеивался, и учительница — вместе с ними. Тихоня почувствовала себя беспомощной.

— Поспелова! — крикнул закусивший Тимон. — Отвечаю: тебе не жить!.. Полная жопа уже пришла по твою шкуру!..

Дверь в кабинет приоткрылась. Послышался чей-то голос.

— Ничего не слышу!.. 10 «А», тихо!.. Что ты говоришь?! — будто проснувшись, обратилась географичка к говорившему снаружи.

Из-за двери ещё раз повторили.

— Поспелова!.. С вещами — в кабинет директора! Срочно! — взвизгнула преподаватель.

10 «А» взорвался оглушительным хохотом, словно сдетонировавшая бомба. Оно и было понятно: внештатные пререкания с Тимоном, его угроза про чёрные дни, и тут — вызов к директору. Какое развесёлое стечение обстоятельств! Поспелову на ковёр никогда не требовали даже к классруку.

Неприятно удивлённая Люба под ржанье и гогот одноклассников быстро собрала вещи и удалилась из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

***

— Имир?! — девочка от удивления посмотрела, на всякий случай, по сторонам. — Зачем меня директор зовёт?..

— Не переживай, тебе туда не надо. Причина просто удобная, — юноша кивнул головой в сторону кабинета. Закрытая дверь лишь слегка приглушила бардак на уроке. — Я решил, что выманить тебя именно с географии — самый удачный вариант. Эта пофигистка точно не утрудит себя проверкой, куда ученица на самом деле ушла. Давай отойдём подальше от проходной зоны?

Подростки зашли в тёмный глухой аппендикс, где тусил кабинет химии, и спрятались за входными коридорными дверями. Имир спустил рюкзак с плеча и достал из него пять упаковок новых плотных дорогих капроновых колготок.

— Тебе Сэро просил передать. Сказал, что по его вине ты вчера последние порвала… Брат предупредил: если ты не возьмёшь, он к тебе домой их притащит. Так что бери!

— Спасибо большое! — Люба, застеснявшись, приняла упаковки. Такое внимание было для неё весьма неожиданным. — А он сам их где взял?

— У мамы попросил. Она же вещами торгует у нас на рынке!

— Вот оно как… Блин!.. Вы меня спасли!.. Спасибо огромное! — тихоня, расчувствовавшись, обняла Ибрагимова, чем немало его смутила. — А где сам Сэро?

— Сидит на проверочной по геометрии. Людмила Власовна ни за что его с урока не выпустит.

— Почему?

— Потому что у брата рожа бандитская! — пошутил Имир и тут же пояснил. — Она ему не доверяет. Вообще на уроках математики редко кого выпускают.

— А ты как вышел?

— Я уже всё сделал — раз. У меня безупречная репутация — два, — школьник поднял запястье и посмотрел на часы. — До конца урока ещё десять минут. Пошли в столовую, чаю попьём?.. Или хочешь на географию вернуться?

— Нет уж, благодарю! — ровесница с отвращением покосилась на кабинет.

— Ещё бы! — понимающе улыбнулся цыган. — Один из бесполезнейших уроков в нашей школе.

Ребята спустились в пустую столовую. Пахло кашей и варёной говядиной.

— Иди присядь куда-нибудь, — предложил девочке отличник. — Я сейчас чаю принесу!

Люба пошла в самый конец столовой, в угловую зону, которая не просматривалась ни от входа, ни с учительских столов.

— С умом спряталась, — подметил брюнет и поставил перед сверстницей стакан чая и тарелку с пирожками. — Остались только с сухофруктами. Ешь такие?

— Да, очень люблю сушку! Спасибо! — поблагодарила та, схватив угощение, и тут же сконфузилась. — Не стоило тратить на меня деньги, Имир!

— Мои деньги — на кого хочу, на того и трачу, — заявил цыган и тут же, чтобы сгладить свою резкость, пояснил. — Я рад тебя угостить! Хотя бы столовским пирожком. Но на самом деле я увёл тебя с урока не только из-за колготок. У Конохина Сани будет день рождения… Вообще днюха его уже прошла, но праздновать будем в эту субботу у Паши во дворе. Двор у Овчинникова позади дома большой, с площадкой под танцы. Навес со столом я, Сэро и Пахан летом этим от нечего делать смастерили. Там сухо, чисто и закрыто от ветра. Шашлыки пожарим. Пацаны просили позвать тебя. Пойдёшь?

Поспелова, обрадовавшись внезапному предложению, набрала в грудь побольше воздуха, чтобы справиться с волнением.

— Пойду, конечно!.. А что ему дарить?

— Не заморачивайся, это наши с братом проблемы. Одевайся только теплее, чтобы не замёрзла!

Задребезжал звонок с урока. Ибрагимов допил свой чай и поднялся из-за стола.

— Встретимся в субботу, в десять утра, у перекрёстка Таманской и Ленина. Одевайся теплее — напоминаю ещё раз. В общем, будем с Сэро тебя ждать… Ах да! Если планы твои поменяются, не дёргайся и не переживай, как нас известить: мы ждём полчаса, а потом уходим сами. Договорились?..

— Да, договорились, — тихоня счастливо улыбнулась. — Спасибо, Имир!

— Было б за что! — усмехнулся парень. — Тогда до встречи в субботу, Люба! Пойду, братца обрадую.

***

Поспелова бежала вверх по лестнице, опаздывая на урок химии, когда на шею сзади опустилась пацанская рука и крепко схватила, давя пальцами у основания черепа.

— Только попробуй вякнуть! — прошипел Тимон в ухо попробовавшей вырваться девочке. — Я тогда за себя не отвечаю!

Вперёд прошёл Жваник и закрыл ровеснице возможность убежать. Сбоку встал Сысоев. Слева — перила.

«Чёрт! Тумаки мне сейчас обеспечены!» — раздосадовалась Люба. Подростки свернули в мрачный, пустой после звонка коридор, прошли мимо приоткрытого кабинета химии, в котором копошился, готовясь к работе, 10 «А», дальше — в самый тупик. В тупике было настолько темно (не горела давно ни одна лампа), что можно было подумать, будто наступил уже поздний вечер.

«Опять сюда! Всё повторяется! Люба, беги! Сделай что-нибудь!».

Школьница резко рванула вбок. Но девичья скорость против молниеносной реакции трёх парней была слишком медленной. Сысоев успел схватить её за локоть и с силой швырнул назад. Люба попятилась прямо в объятья Ильи, скрутившего сзади ей руки. Тихоня подала было звук, но получила от Тимона звонкую пощёчину.

От боли на глазах выступили слёзы. Тихоня бы не попалась так легко, если б не позволила себе расслабиться после того урока географии в среду. Чего хорошего ждала она от Степанченко и его свиты? Что они её попытку дать сдачи спустят с рук? Надо было не высовываться из кабинетов на переменах и садиться к Федотовой Вере, подальше от них, пока Лаврентьева Соня болеет!

Завтра суббота, и Поспелова обещала пойти с близнецами на день рождения Сашки. Как она встанет утром с кровати после кулаков Тимона?.. Какая неосторожность! Ну что ж, сама виновата.

— Ещё раз пискнешь, и я тебе зубы выбью! — Степанченко толкнул Любу в самый угол и прижал рукой к стене.

Ровесница сжала ноги, голову втянула в плечи, а перекрещенными руками постаралась побольше закрыть грудь и живот.

— Думаешь защититься?!.. Нет, сучка, так не пойдёт! — шатен с силой оторвал руки девочки от тела и придавил их к стене. — Раздвигай давай!

Болезненный удар Тимонова ботинка по голеням заставил Поспелову чуть разделить ноги. Пацан тут же этим воспользовался: согнув свою правую ногу в колене, он просунул её между девичьих ляжек, поднял высоко, пока не упёрся в Любин пах, задрав юбку. Школьница опять попыталась сопротивляться и тут же получила вторую пощёчину. Своей левой рукой Тим обхватил оба запястья одноклассницы, чтобы та не смогла дать сдачи, обвалился на тихоню всем своим телом, придавив к стене и лишив возможности шевелиться. Тихоня повернула голову вбок, отворачиваясь от его дыхания. Изо пацанского рта, оказавшегося слишком близко, пахло сигаретами и мятной жвачкой.

— Два дня назад ты вдруг позволила себе расхрабриться, — Степанченко говорил Поспеловой прямо в ухо, касаясь губами её кожи. — Хотя я не припомню, чтобы давал такому ничтожеству, как ты, своё разрешение хамить мне!

— Ты сам начал, — просипела Люба, сдавленная весом Тимона, и тут же получила удар кулаком в живот сбоку. Девочка охнула от боли и протяжно заскулила.

— Не ной, лохушка, я легко ударил! Ещё даже не разогрелся, — процедил парень. Его друзья, стоя рядом, одобрительно заржали. — Видимо, я давно не мял твои бока! Забыл указать тебе, курице, место в зассанном углу, что ты позволила себе забыться и раззявила поганый рот.

Степанченко свободной правой рукой нырнул под девичью водолазку, крепко защипнул побольше кожи на животе и начал скручивать. Люба взвыла.

— Отпусти, придурок!

— А ну-ка повтори ещё раз, дерьма кусок?! — старшеклассник ещё сильнее защемил кожу, потом поднял руку, схватил одноклассницу за грудь и больно сжал. Тихоня вскрикнула. Шатен отстранился, потянул ровесницу на себя, а потом со всей силы ударил о стену. Бедро Тимофея ещё сильнее надавило на Любин пах. Девочка заплакала от бессилия, ярости и боли.

— Вдарь ей ещё раз, Тим! Овца мало получила! — подначивал Илья.

— Смотри-ка, ноет!.. Надо было думать раньше, когда язык свой распускала! — поучал Поспелову Матвей.

Люба от удара в пах со стоном выдохнула оставшийся в груди воздух, упала на колени, схватившись за лобковую кость, а затем завалилась на пол. Степанченко наклонился, схватил одноклассницу за волосы и приподнял её голову на уровень своей ширинки, специально ткнув ровесницу туда носом.

— Запомни, Поспелова, я от тебя не потерплю никогда никаких огрызаний вообще! Не смей смотреть на меня, поднимать башку, даже проворачиваться рожей в мою сторону! Твоя задача — терпеть и глотать всё, что я буду делать!

Матвей и Илья, глядя на Любино лицо, находившееся в паре сантиметров от ширинки Тима, похабно заржали.

— Ты ответишь скоро мне за всё, — девочка, глотая слёзы, задыхалась от ярости и унижения.

— Что?!.. Ещё раз повтори, мразь, а то я ослышался! — Тимон сел на корточки, чтобы оказаться наравне с Поспеловой, грубо схватил её за волосы и потянул вниз.

— Я сказала, что ты, Кабан, скоро, очень скоро, пожалеешь!

Степанченко в темноте не видел выражения Любиных глаз, но по тону её голоса с удовольствием понял, что довёл девку до критического состояния.

— Идиотка! Я не боюсь твоих угроз! И ты ничего не докажешь ни своим предкам, ни жирдяю-брату. А больше заступиться за тебя некому! Да и своей семейке ты нахрен не сдалась, как я посмотрю! — язвительно рассмеялся одноклассник.

— Кто там, в конце, прячется?! — раздался недовольный пожилой голос. — А ну выходите из темноты, хулиганы, пока я директора не позвала!

Пацаны обернулись. У начала коридора, в его светлой части, стояла уборщица с ведром и шваброй, пытаясь вглядеться во мрак тупика.

— Она нас не видит! Ну если только чуть-чуть, — нервно шепнул друзьям Сысоев. — Сидите тихо, она щас уйдёт!

— Никуда я не уйду, хулиганьё! Я всё слышу! Курите там, небось, и харькаете на пол! А мне за вами мыть! Щас я учителей позову! — техничка двинулась к ближайшей кабинетной двери. Их в коридоре было всего две: от классов химии и ОБЖ.

— Ой, не надо, пожалуйста! Сами выйдем! — миролюбиво запел Тимофей. — И мы тут не курим! Запаха дыма же нет, чувствуете?!.. Просто хотели химию прогулять! Чего вы так сразу ругаетесь?!.. Чуваки, валим на урок!

Степанченко шустро наклонился к скрючившейся от боли Любе и свирепо прошептал на ухо:

— А ты сиди тут тихо и не вякай, а то я тебя потом по стенке как соплю размажу!

Десятиклассники быстро прошли к кабинету химии и, пока уборщица не успела их разглядеть, распахнув дверь, шустро нырнули вовнутрь. Женщина потопталась немного и ушла вниз, по лестнице.

Люба осталась лежать на полу. Грудь, живот и пах невыносимо болели. Лицо жгло. Слёзы текли по щекам и капали на грязный пол. «Зайти в таком виде на химию — подобно смерти… Потом — алгебра. Ещё ужаснее! Лучше сбежать домой, пока перемена не наступила… Ненавижу вас всех, уроды! Чтоб вы сдохли, как поганые скоты, в тяжких муках! Ты, Жваник, и ты, Сысоев! И ты, Степанченко, Кабан!!! Ненавижу вас! Ненавижу школу! Чтоб она взорвалась вместе со всеми вами! Как мне сюда ходить, делая вид, что ничего не произошло?!..Что мне делать?!»

«А ты не терпи, дай сдачи! Я в твои годы умела за себя постоять!.. Если я буду вмешиваться, другие дети решат, что ты слабая, и станут ещё больше обижать!» — этот совет Александра Григорьевна когда-то дала пятилетней Любе, пожаловавшейся на приставания довольно агрессивного детсадовца.

«Куда уж сильнее, мама!» — с горечью залилась слезами десятиклассница. — «Хотя одно я точно знаю: за меня заступаться в школу ты точно не придёшь никогда».

Поспелова нашла в себе силы встать и, поскуливая от боли, пошла, утирая рукавом слёзы, вниз, к гардеробной.

***

Родители уже с добрый час вдоль и поперёк ругали правительство, развалившее страну.

Люба мыла посуду и слушала дебаты взрослых вполуха. Живот от кулака Тимона ныл, а при малейшем движении отдавал острым, режущим выстрелом боли — там от кручения кожи и удара образовались жёлто-лиловые синяки. Сидеть было невозможно из-за болезненной рези в промежности. Губы, задетые ладонью мальчика при пощёчине, опухли и потемнели.

У матери на работе опять начались неприятности. Её пытались выжить со станции любой ценой. Сегодня она нашла немалое количество подставных актов и пошла с разбирательствами к начальнику, который не смог дать ей вразумительного ответа. Родители сидели за столом, обсуждали случившееся, переживали и накручивали себя. Женщина становилась всё более подозрительной и нервной.

В своих рабочих тревогах взрослые не видели дочери, сегодня особенно расстроенной и приутихшей. Не обнаружили, что девочка толком не стала сидеть за столом, что глаза её раскраснелись и опухли от слёз. Впрочем, Любу на Солнечном №27 уже давно никто не замечал и её душевными переживаниями не интересовался.

Школьница ушла к себе в комнату, закрыла дверь и встала перед высоким трельяжем. Благодаря широкому зеркалу посередине и двум узким зеркалам-дверцам по бокам Люба могла видеть себя сразу со всех сторон. Она сняла кофту и лиф. На правой груди синели отпечатки пальцев Тимона. Грудь припухла и болезненно ныла, когда до неё дотрагивались. На животе разливался всякими оттенками огромный тёмный синяк.

Поспелова оделась и принялась осматривать лицо: место пощёчины припухло, синяка нет. Это хорошо! Щека, конечно, болит, но, если завтра кто заметит припухлость и спросит, можно будет спереть на зубы.

Несмотря на своё раздавленное физическое и эмоциональное состояние, Люба даже и не думала пропустить день рождения Санька. За все пятнадцать лет её впервые пригласил на свой личный праздник ровесник. Там будут ребята, с которыми она желает находиться рядом. Пусть ей сейчас больно и тяжело двигаться, но у Паши в гостях она обязательно завтра побудет! Завтра ей будет хорошо. Тихоня улыбнулась и мечтательно зажмурилась.

«А потом снова наступит понедельник», — прошептал ей на ушко вкрадчивый внутренний голос. — «Что дальше будет, дурёха?».

Чёрт! Внутри от воспоминания о школе всё — и тело, и чувства — будто превратилось в холодный, тяжёлый кисель. Тимон после своего реванша в тёмном тупике, уверенный в своей безнаказанности, будет теперь в насмешках и гадостях превосходить самого себя. О его «цепных собаках» и думать страшно!

Дверь в комнату открылась, и зашла мама.

— Дочь, я возьму у тебя листок в клеточку?.. Посчитать мне кое-что надо.

— Да, конечно, — школьница резко дёрнулась к столу и тут же схватилась за бок от боли.

— Живот болит? — прищурилась Григорьевна.

— Да, в столовой что-то не то съела, — поморщившись, выкрутилась старшеклассница.

— Выпей активированного угля, поможет! У нас он был.

— А обезболивающее есть?

— Нет и не будет! Сколько раз я тебе говорила: обезболивающее только маскирует боль, но не лечит! А если не знаешь, где болит, то не сможешь вылечить.

— А если просто хочешь, чтоб не болело?

— Зачем?.. Это от проблемы не избавит и не вылечит. Поэтому в нашем доме и нет обезболивающего — потому что оно как лекарство совершенно бесполезно! Не зря я такую хорошую газету, как «ЗОЖ», читаю!

Тихоня вырвала из черновика пару листов и подала матери. Женщина поблагодарила и пошла к двери.

— Мам? — окликнула девочка Александру Григорьевну. — Тебя в детстве, в школе, мальчики обижали?

— Ооо! Ещё и как! — эмоционально отреагировала та. — Даже били, бывало!..

Была задета тема, болезненная для обеих Поспеловых. Александра опёрлась на железные перила кровати и начала вспоминать.

— Когда поменьше была, гнобили за нищету, безотцовщину и внешний вид. Братьям не до меня было: сами от нападок отбивались… Едва я подросла да похорошела: грудь налилась, попа округлилась, талия затянулась — одноклассники и некоторые соседские парни повадились меня щупать. Мол, заступиться некому, так что можно всё: хамить, гадости говорить и руки свои распускать!.. Один раз пацанва всем классом собралась меня бить за то, что я классного заводилу и отличника за патлы оттаскала. Он меня голожопой вошью назвал, а я его — за уши… Ну и скучковались все его подпевалы меня наказать, чтоб место своё знала…

Люба внимательно, обратившись вся в слух, смотрела на маму.

— Как щас помню: вышла я из школы, зашла за угол — который к восточной калитке ведёт (я ведь тоже в седьмой школе, дочь, училась!). А там — вся пацанская рать моего класса стоит и битый мной запевала во главе: «Готовься, щас мы тебе бока намнём!». Я в ответ: «Бейте! Я вас потом по одному переловлю и все рёбра посчитаю!».

— И?! — тихоня с восхищением глазела на родительницу. Женщина печально вздохнула.

— Крепко они меня тогда отдубасили!.. Я две недели со печки слезть не могла…

Дочь сочувственно опустила глаза и непроизвольно коснулась рукой своей пострадавшей груди.

— А когда очухалась, то в школу ходить не стала. Начала караулить в кустах по вечерам каждого, кто меня тогда бил. Чтобы пацан непременно один оказывался. Хорошо я тогда многим волосни с черепушек повырывала!

— И тебе удавалось побить парня?! — изумилась десятиклассница.

— Ох, доченька, я знала назубок: если не я, то меня! Не было выбора! Сейчас мужики потише на Кубани стали: приезжих много, они-то местных хохлов хорошо разбавили. А раньше?!.. Раньше: если заступиться некому, то ноги о тебя каждое дерьмо будет радо вытереть. Вот и дралась я, как сумасшедшая, потому что по-другому нельзя мне было!

Школьница понимающе закивала головой.

— Через время опять кто-то с класса начал парней подбивать меня отмутузить, но этому «кому-то» в ответ сказали: «Нет уж, потом Шурка опять будет по одному нас караулить и драться!». Вот так я себя и отстояла.

— Сильная ты у меня, мама! — улыбнулась Люба. — Только вот я не в тебя…

— Да, вот такая я была! — с гордостью подвела итог женщина, не заметив на лице подростка скорбного выражения. — И сейчас прорвусь назло станционникам; не дам себя подставить этим козлиным рожам!.. Поэтому я тебе, доченька, с детства и говорю: заступайся за себя сама! Чтобы боялись тебя, а не твоих родителей!..

Александра Григорьевна вышла из комнаты. Люба, расстроенно вздохнув, осторожно прилегла на кровать, стараясь не спровоцировать пострадавшее тело на новые приступы боли.

Сейчас девочку заботили две вещи. Во-первых, как ей теперь после тумаков Тимона выжить в школе? Тихоня жутко стыдилась того, что её снова побили. Стыдилась, что ей опять заткнули рот, едва она его расхрабрилась открыть. А ещё Любе было обидно, что она пошла совсем не в мать. Тонкая, как тростиночка, стеснительная, щупленькая, девочка не могла быть драчуньей и забиякой в силу данных ей природой качеств. Во-вторых, Поспелова была человеком гордым и стремилась никогда не показывать на людях, как ей обидно или больно на душе. Расстроенные чувства не всегда удавалось скрыть, но тем не менее школьница умудрилась в глазах сверстников закрепить за собой образ человека, равнодушного к чужим выпадам.

Равнодушие это было полностью показным. Поспелова не умела и боялась давать сдачи, а унижение да хамство в свою сторону переносила тяжело и ещё больше стремилась скрыть своё низкое положение в классе. Девочка никогда никому не жаловалась и не просила помощи, как бы больно ей не было. Поэтому сейчас Люба боялась до дрожи в коленках, что Ибрагимовы узнают, как её сегодня побил на глазах своих прихлебателей упырь Степанченко.

Ослеплённая болезненной гордостью, школьница решила, что братья тут же отвернутся от неё, как от последней падали, если узнают, что она гонима одноклассниками. Считая своё положение среди ровесников и без того ничтожным, Люба даже и не думала подавать виду близнецам, что у неё есть проблемы. Считая братьев людьми сильными и волевыми, девушка стремилась любыми путями скрыть от них признаки слабости и убожества.

Наивная, запуганная и глупая тихоня!.. С малых лет не зная, что такое защита от сильных и покровительство, никому не доверяя, приученная не жаловаться и не просить, школьница искренне считала, что её точка видения ситуации вокруг себя — единственно верная. И даже не смекала, что другие люди рассуждают иначе.

Ибрагимовы знали, что Люба в классе не имеет друзей, и считали причиной её стеснительность и замкнутость. Сэро же, в начале октября расспросив ровесников из 10 «А» о Поспеловой и получив в ответ кучу нелицеприятных оценок да комментариев, давно сделал выводы, что проблема такого отношения — не в Любе. Затравленная девушка не видела в упор того, что тотчас усёк повеса.

Школьница совершенно не предполагала, что стоило бы ей пискнуть братьям о наездах Степанченко и Ко — последним бы мало не показалось. Но гордая Поспелова, к сожалению, не просила помощи и не говорила о своих проблемах, а Ибрагимовы принимали молчание за толстокожесть и умение быть выше глупых, злых людей.

***

Тучи заволокли утреннее субботнее небо. Холодный туман всё ещё клубился между стволов голых деревьев и кустов, когда Люба выскочила прочь с территории родного дома.

Фигуры братьев маячили на углу перекрёстка сквозь сырой туманный дым. Школьница обрадовалась, что успела и близнецы не ушли без неё. Оба парня были в тёмных шерстяных шапках мелкой вязки, и причёсок не было видно, чтобы отличить мелированные пряди Сэро от короткой стрижки отличника. Тем не менее догадаться, кто есть кто, не составило труда.

Имир, одетый всегда сдержанно, не отличился и сейчас: чёрные джинсы, синий пуховик на пластиковой молнии, тёмно-серый шарф без узоров и бахромы. Сэро стоял к подходившей Любе спиной. Спину пуховика насыщенного тёмно-красного цвета украшал вышитый белый орёл, расправивший крылья.

«Красиво как! Вот же модник!» — с восхищением улыбнулась тихоня, тут же расстроенно отметив про себя, что этот парень одевается эффектнее и лучше её, девчонки.

— Привет! Как настроение? — улыбнулся Имир и тут же озаботился. — Что у тебя с губами?

Повернувшийся близнец тоже уставился на лицо сверстницы. Люба под пристальными взглядами парней стушевалась и прикрыла рот рукой. Сторона, попавшая под руку Тимона, за ночь у краёв губ взялась тёмно-красной полосой.

— Обветрила, — схитрила десятиклассница.

— С одного боку?.. Выглядит так, будто тебе кто-то леща дал! — усмехнулся Сэро. — Сообразила с кем-то подраться? Мать поколотила?

— Нет! — испугалась Поспелова и густо покраснела. — Я каждую зиму с такими губами хожу, так что не обращайте внимания! Пойдём уже!

Девушка прошла вперёд. Братья многозначительно переглянулись и двинулись следом.

— Погода замечательная! — решила нарушить повисшее молчание Люба.

— Это в каком таком месте? — не понял, скривившись, повеса.

— Туман густой и тучи тяжёлые! Мне нравится! Хоть бы и на Новый год так было! — размечталась школьница. — Лучше бы, конечно, снег выпал, но на Кубани его вечно не дождёшься!

— Не ожидал, что ты любительница туч!

— Ещё какая!.. Я, когда вырасту, перееду туда, где постоянно холодно и дождь льёт.

— Зачем?

— Чтобы кутаться у окна в плед и пить горячий чай с мёдом! — Люба повернулась лицом к позади шедшим пацанам и довольно похлопала в ладоши.

— Слыхал?! — обратился Сэро к брату. — Мы переехали подальше от холода в тёплые края, а она желает сбежать на север или восток!

— Каждому своё, — улыбнулся Имир. — Чужие желания — потёмки. И чем тебя холод так привлекает?

— Не знаю, — пожала плечами ровесница. — Наверно, тем, что в дождь и снег люди все прячутся. Пусто на улицах становится. Если снаружи такая погода, я чувствую себя уютно!

— Я тоже чувствую себя в такую погоду уютно, когда сижу в тёплой хате и пялюсь с окна, как прохожие мокнут да мерзнут снаружи! — фыркнул Сэро, насмешив компанию. — Родители твои также, наверное, хотят отсюда свалить?

Поспелова вспомнила, как однажды поделилась с матерью желанием жить в Карелии, а та её мечту назвала бредом.

— Я, если честно, хочу там поселиться одна… И никого пускать к себе не собираюсь.

— Это правильно! — согласился Имир. — Пусть «всякие там» держатся подальше: такие, как Сэро, например. Он тебя только плохому научит, гарантирую. А меня можно и пустить в гости погреться; обещаю прийти с гостинцами… Осторожно!

Брюнет схватил Любу, шедшую спиной вперёд, за предплечье и отстранил вбок. Девочка, отвлекаясь на болтовню с Ибрагимовыми, позабыла следить за дорогой. Из-за угла на тротуар резко вынырнула стайка местных цыган, и школьница чуть было не врезалась в одного из них.

Цыгане, неопрятно, плохо одетые, пахнущие бедностью и беспорядочным образом жизни, проплыли мимо. На головах женщин красовались несвежие пёстрые платки; волочившиеся по земле свободные юбки не могли скрыть некрасивой, утоптанной обуви, а то и простых резиновых грязных калош. Тихоня невольно обратила внимание на отвратительное состояние ртов: тёмно-желтые, а то и почти чёрные, изъеденные кариесом до крошечных пеньков, зубы вызывали приступ тошноты. Девочка затормозила, обернулась вслед прошедшей толпе, чтобы ещё немного поглазеть на них.

— Ты чего? — окликнул её Сэро.

— Цыгане…

— Ну да. Ты впервые цыган видишь?

— Нет, часто. Вы разве не должны были поздороваться с ними по-своему, по-цыгански?.. Ну или там пообщаться?

Близнецы переглянулись, а потом, не скрывая иронии, рассмеялись.

— Родная, если мы цыгане, это не значит, что должны непременно дружить со всеми остальными цыганами, проживающими в городе, — ответил Имир. — Мы не обязаны здороваться и общаться с каждым незнакомым цыганом, встречающимся на пути.

— Как так?!..

— Ты русская, верно?

— Да.

— И каждому русскому рада? Каждого считаешь хорошим человеком и готова без обиняков пустить к себе в дом? Записать в близкие друзья, бескорыстно помогать и так далее?..

Поспелова впала в ступор. Она вспомнила вчерашние побои Степанченко, насмешки Илютиной, оскорбления одноклассников. Вспомнила свою двоюродную сестру Лену, которая приходила в Любин дом, смело брала деньги, еду и, не стесняясь, хамила. Перед глазами выплыли сплетники Петуховы и развратный сосед Чумак, постоянно домогавшийся до неё.

— Думаю, что не рада. От многих вообще держалась бы как можно дальше!

— А что же так, Любонька? — хитро сощурив глаза, поинтересовался Сэро. — Они же русские, ты должна со всеми быть приветливой!

— Не заслужили! — насупилась школьница.

— Ну вот ты сама и ответила на свой вопрос, — усмехнулся отличник.

— А разве вы не подчиняетесь местному барону?

— Люба, мы приезжие и живём сами по себе. У нашей семьи свои традиции и понятия, как нужно жить. У местных цыган — свои. Их ценности с нашими не пересекаются. Между нами нет ничего общего. Если нет ничего общего, зачем соблюдать какие-то отношения?

Поспелова молча хлопала глазами, понимая, что Имир прав.

— В нашей семье главу цыганской общины называют старейшиной. Если бы ценности местных баронов и их управление людьми устраивали моих родителей, наша семья присоединилась бы к здешним общинам, — продолжил отличник. — Проще говоря, для городских цыган мы чужие, потому что живём по своим меркам. А они чужие для нас.

— У вас так можно? — робко поинтересовалась сверстница.

— А почему должно быть нельзя? — ответил вопросом на вопрос Сэро. — Мы не единственные одиночки в городе. Есть и другие цыганские семьи, живущие сами по себе. И не только здесь, но и в других местах. Оглы Илью помнишь?.. Он из соседнего города. Его большая семья настолько сплочённая и дружная, что в общине не нуждается.

Школьники замолчали. Туман постепенно рассеивался, и вместе с ним исчезала какая-то особая загадочность пустынного субботнего утра.

— Чего задумалась? — нарушил тишину повеса, которому надоело играть в молчанку.

— Да так, вспомнила кое-что…

— Что?.. Поделись с нами. Если хочешь, Имир вместе с тобой подумает, и будут у вас одни мозги на двоих… Пирожок, слушай: ты в школе такая тихая незабудка, а по факту болтаешь быстрее пулемёта! Иногда у меня от твоего странного поведения крыша едет!

— Почаще с приличными людьми надо общаться, чтобы крыша на месте держалась, — подколол близнеца отличник.

— Если бы ты был менее избирательным, братец, с тобой тоже приятно было бы иметь дело, — нашёлся тот в ответ.

— Предпочитаю не смешивать свои дела с твоими. Лишь бы ты опять не заигрался.

— Так я тебя давно туда не зову, — изобразив милую улыбку, парировал Сэро. — Мы уже взрослые, брат. Игры закончились, и пути почти разошлись.

Парни явно переговаривались о чём-то своём, что Любе знать было не положено. Тихоня молча понаблюдала за обоими и решилась вдруг узнать то, что её уже давно мучило.

— Сэро, слушай! А зачем тебе тогда, в сентябре, на мосту, моя тетрадь по химии понадобилась? У тебя же родной брат — отличник, ты всегда можешь списать у него! Зачем обманул меня, требуя домашние, которые тебе нафиг не сдались?

— Я разозлился, — задумавшись, усмехнулся брюнет. — Мне просто надо было к чему-то прицепиться, чтобы наехать. Я тебя звал на уроке — ты притворилась глухой и не повернулась. Меня тогда знатно не подбросила такая хрень, и я не захотел это проглотить. Ты зачем, кстати, полено изображала?

— Застеснялась просто, — покраснев, созналась школьница.

— Знаешь, сестрица, больше так не стесняйся! Выглядело уж больно заносчиво. Будто окружающих гавном считаешь!

— Я не думала, что это так выглядит…

— А ты в следующий раз думай.

— Ничего, что ты меня напугал?!.. Решила я тогда, что со злости вместе со своей компашкой пришибёшь!

— Опять двадцать пять! — возмутился цыган. — То у тебя людей везде убивают, то я, по твоему мнению, постоянно поколотить хочу! Я тупо поглумился, хотел высмеять, до слёз довести. И всё. Хватит истерить! Не важно уже.

— Фу, какой ты! — потемнев, отвернулась ровесница. Перед глазами выплыла насмехающаяся рожа Тимофея.

–Ну да, такой. Церемониться с тобой не собирался, — равнодушно произнёс повеса. — Нехрен было меня бесить! Если б наши предки вместе не работали, мало бы тебе не показалось. Стрёмно шутить мне над близкими знакомыми. Радуйся, что прокатило.

— Радуюсь, слов нет. Спасибо железной дороге! А зачем на следующий день позвал пойти вместе домой? — не унималась тихоня.

— Вишенка, а с какой целью ты мне задаёшь все эти вопросы? — насмешливо прищурил глаза цыган, приобнял девочку за плечи и нахально уставился прямо в глаза. — Что конкретно хочешь услышать?.. Может, я тебе это сразу скажу, избежав всякие «вокруг да около»?..

— Хочу понять, почему ты со мной общаешься, — погрустнев, тихо ответила Люба и опустила глаза. Рука потянулась к ударенному боку, а в ушах зазвенел голос Тимона, напомнившего вчера ей, стоявшей перед ним на коленях, что она всего лишь «кусок дерьма, раззявивший свой поганый рот».

— Обыкновенное любопытство, пирожок! Ты на нормальных девушек не похожа. Одеваешься некрасиво, как монашка, хотя фигурка зачётная, да и мордашкой вышла. Людей чураешься. Вот я и решил узнать, что ты за фрукт такой.

— Чаще надо с приличными людьми общаться, чтобы каждый раз от любопытства не страдать! — ехидно заметил Имир. — А то водишься со всеми подряд, без разбора, а потом долго в недоумении репу чешешь. Ничему не учишься, брат!

— Я не фрукт! — обиделась тихоня, поняв, что не услышит от красавчика, какой она интересный, хороший человек, которого есть, за что уважать. — Вопросов больше нет.

— Как так?!.. А как же узнать, зачем я догнал тебя у реки после твоего позорного побега?!.. Я смотрю, ты позабыла, как сначала пообещала, а потом через спортзал и восточную калитку замечательно сдрыснула!

— И не позорный был побег! Я просто застеснялась!

— Чего-то чересчур часто вы стесняетесь, мадам! Смотри, так всю жизнь свою простесняешь! Ну так спросишь, почему я тебя догнал? Хочешь ведь услышать, что понравилась, верно? Что влюбился и не смог отпустить, да?

— Не буду! И не жажду тебе понравиться, поверь! Ответ знаю: ты разозлился!

— Не угадала! Хотел вломить тебе по первое число за второе кидалово подряд. Но у тебя был такой дурацкий вид, что рука не поднялась тебя воспитывать. Мы закончили с расспросами?

— Да! — психанула Поспелова. — Хватит с меня уже!

— Молодец, горжусь тобой! — подмигнул ей Сэро. — Умеешь заканчивать неуместный диалог.

— А ты умеешь выставить меня…

— Ну и кем же?

— Не знаю, — растерялась Люба вконец.

— Неудобно тебе, да? — рассмеялся повеса. — Уверен, ты это переживёшь! Расскажи нам лучше какие-нибудь истории, что ли! Про вампиров твоих ненаглядных и любимчика Дракулу.

— Тебе же такое не нравится!

— Это вчера не нравилось, а сегодня нравится. Да! Я, кстати, понял, почему тебя притянула водонапорная башня.

Десятиклассница внимательно взглянула на цыгана. Тот до сих пор нахально обнимал её рукой за плечи и по-приятельски низко наклонял к ней своё красивое лицо.

— Ты думала, что там, как в ужастике, окажется темно и лестница по кругу будет спускаться в застоявшуюся грязную вонючую воду, в которой будут плавать трупы, скелеты и всякая другая, покрытая плесенью и грибком, мертвечина.

— Неужели книгу прочитал?! — изумилась Поспелова.

— Да. Было дело, — лениво отозвался Сэро и поднял глаза к небу, изображая из себя саму скромность. — От скуки решил развлечься на каникулах.

— Ты же ужасы не любишь!

— Ну и что?!.. Книжонку одолел, как видишь! Только персонажи не особо впечатлили. Каждый герой там — в чём-то лузер. Негра гоняют за то, что чёрный. Чувака, потерявшего младшего брата, из-за заикания. Толстяка — за жирные бока. Девку — за смазливую рожицу. Других задохликов — за слабость, трусость и блеяние. Неудачники — настолько мямли, что умудряются притянуть к себе всякое дерьмо, включая старшаков-психов и маньяка-клоуна. Пытались бы постоять за себя или хотя бы драться учились — меньше бы проблем было. Сюжет, правда, выигрышный: на одной стороне — куча чмошников, на другой — адский клоун-людоед и упоротые школяры. Короче, всем любителям пожалеть себя и похныкать о горьком детстве — пойдёт от скуки. Я, когда читал, думал: «Ну и конченый же городишко!». Их там проще всех сжечь вместе с клоуном и канализацией, чем пытаться что-то исправить.

— И как ты до таких выводов додумался, родной? — поинтересовался отличник, хитро усмехаясь.

— Каком кверху! — огрызнулся Сэро. — Прочитал по твоему ценнейшему совету этот кошмар и тут же поумнел, как ты меня и заверял!

— Ну это понятно! — проигнорировал недовольный выпад брата улыбающийся Имир. — Только я эту позицию уже слышал в более мягкой форме от одного нашего общего друга.

— Он просто думает так же, как и я! — выкрутился повеса.

— А, может, ты думаешь, как он? — подколол близнец.

Люба не обратила внимания на перепалку братьев, потому что её задели слова Сэро о героях-слабаках, не способных постоять за себя.

— Я с тобой не согласна! Писатель не просто так выбрал именно слабых! Каждого из ребят по сюжету травят за непохожесть на остальных. И в этом много жестокости! Герои не виноваты в том, что выглядят иначе: заикающиеся, толстые, слишком красивые, с придурковатой роднёй… Может, за счёт своей уникальности у них и получается дать отпор злу, потому что все обычные счастливые люди, умеющие постоять за себя, на это не способны. Они за своей нормальностью не могут увидеть большее: клоуна, призраков, и так далее. Мир меняют не обычные, а те, кто рождён быть не таким, как все!

Повеса, снисходительно усмехнувшись, наклонился к Любиному уху поближе.

— Золотце моё, если тебе удобно думать, что слабаки и неудачники — особенные, то думай так на здоровье и дальше. Моя практика показывает, что чужие нападки и чересчур длинный язык сможет успокоить только жёсткий отпор. Проще говоря, легче приучить окружение к тому, что за гнилые выходки в твой адрес каждому гавнюку придётся ответить, чем терпеть и ждать с моря погоды. В идеале, напавшим крысам твой ответ должен очень-очень сильно не понравиться. А если они урок на всю жизнь запомнят, то это уже твоя стопроцентная победа. Можешь верить в книжный вымысел, терпеть и надеяться на чудо чудное; что задиры угомонятся и поймут, как некрасиво ведут себя. Только надеяться придётся тебе слишком долго и мучительно. Возможно, надежде придётся даже умереть, а время, потраченное на бесплодные мольбы, будет безвозвратно потеряно. Понимаешь, о чём я?.. У тебя есть выбор: терпеть, мечтать и верить в неосуществимое прекрасное далёко или навалять по заслугам без права помилования.

— А если сил нет навалять? Если постоянно проигрываешь? — задетая за живое, Поспелова, поджав губы, отчаянно вперилась своими серо-голубыми глазами в обсидиановые очи Сэро.

— Значит, плохо стараешься и находишь в своём унизительном положении какую-то выгоду.

— Ну уж знаешь ли! — впала в ярость школьница. — Назвать выгодным положение неудачника, которого постоянно все травят и бьют!.. Если тебе по жизни везёт и всё легко достаётся, то это не значит, что остальные — слабаки только потому, что не такие везучие! И хватит на мне висеть: плечи отваливаются!

Десятиклассница возмущённо скинула руку приятеля и втопила вперёд, оставив близнецов позади на добрый десяток шагов.

— Ну и куда же ты бежишь, сестрёнка?! — крикнул ей вслед Сэро, развеселившись от девичьей вспышки гнева.

Куда там! Взбешённая ровесница, сверкая пятками, удалялась всё дальше и дальше. Горделиво махнув русыми волосами, обидевшаяся тихоня, не оборачиваясь, мигом скрылась за поворотом.

***

Тимофей встал с утра в отличном настроении, быстро собрался и побежал к лучшему другу, жившему в районе первой школы, чтобы пострелять птиц. У друга, сына заядлого охотника, имелось в хате несколько охотничьих ружей.

Обычно дружбан с Тимом стреляли воробьев, голубей, ворон, бродячих собак и кошек с крыши дома, но сегодня собралась компания в пять человек. Решено было отправиться к лиманам на окраине города, чтобы там как следует потренироваться в стрельбе по болотной живности. Мальчишки шумной кучкой собирались в путь-дорогу на лавочке возле дома друга, проверяли на наличие всё необходимое, переговаривались и лениво курили, когда из-за угла вынырнула Поспелова.

Тимон, едва увидав одноклассницу, плотоядно оскалился. Вчерашнее баловство в темном тупике доставило ему немало удовольствия. Раньше Люба не плакала от побоев и даже не испускала ни единого звука, но вчера дала волю слезам. Эти слёзы были для Степанченко как бальзам на душу. Парень понимал, что чрезмерно жесток с одноклассницей, что перебарщивает, но зато с тихони наконец слетела эта чертова высокомерная спесь и холодное равнодушие, от которых тот невероятно устал.

Непробиваемость Поспеловой оскорблениями и кулаками спустя столько лет дала трещину. Тимон, лёжа вечером в кровати, вспоминал округлость мягкой Любиной груди, свою согнутую в колене ногу под юбкой девочки у самого паха и твёрдо решил закончить начатое в понедельник, пока тихоня не пришла в себя. Только без свидетелей — там, где ходит мало людей и никто не помешает. Например, после школы по-над рекой. Фантазия десятиклассника разошлась не на шутку, и он уже обрисовал себе куда большее, чем просто бесцеремонно пощупать безответную Любу. И вот те на! Девчонка выныривает из-за угла в субботу утром прямо ему в руки! Как будто чувствовала, что парень только о ней и думает.

Поднимать руку на одноклассницу при пацанах будет ударом по его репутации, а вот чуток постебаться — самое то. У Любы останется меньше шансов очухаться к понедельнику. Тимофей уже в предвкушении облизал губы, не сводя глаз с приближавшейся фигурки, как пыл его резко остыл. Следом за Поспеловой из-за угла вышли Ибрагимовы.

«Твою мать!» — выругался про себя Тимофей и болезненно скривился. Атака на девку в присутствии близнецов ничем хорошим окончиться не могла. Уверенный, что Поспелова и цыгане друг к другу никакого отношения не имеют, Тим решил остановить ровесницу какой-нибудь отвлекающей ерундой, пока эти упыри пройдут мимо.

Школьница, едва заметив обидчика, почувствовала себя плохо от одной только мысли, что придётся топать мимо него и лавочки с дружками. Самоуверенный Степанченко, глядевший нагло, в упор, встал посреди тротуара явно для того, чтобы преградить путь и не дать себя обойти. Воображение тут же нарисовало, как этот гадёныш насмехается в присутствии близнецов, как Ибрагимовы разочаровываются в ней, брезгуют и уходят на день рождения сами, бросив её посреди улицы.

— Привет, Люба! — изобразил из себя саму приветливость шатен.

— Доброе утро, — остановившись, мученически выдавила из себя девушка дрожащими губами и нашла в себе силы поднять глаза на ненавистного одноклассника.

Братья, к неудовольствию Тимона, тоже остановились, вместо того чтобы свалить в закат. Дружбаны встали с лавочки и принялись обмениваться рукопожатиями с цыганами, которых знала вся округа. Шатену, разумеется, Ибрагимовы рук не подали.

— Скажи домашку на понедельник, — обратился к бледной тихоне Степанченко, поглядывая на близнецов в напряжённом ожидании. — Ты как раз так удачно тут шла и под руку мне подвернулась!

«Возле кабинета химии я тебе вчера тоже удачно подвернулась: и под руки, и под ноги», — вздрогнула десятиклассница. В младших классах Тим приходил узнавать задание на Солнечный 27, благо, жил на соседней улице в десяти минутах ходьбы. Но те времена давно прошли. Было прозрачно понятно, что парня д/з сейчас совершенно не интересовало.

— Я наизусть ничего не помню.

— Ну хоть примерно?

— Лучше позвони Камилле или Ане. Помочь тебе сейчас не могу, — ответила Люба и безуспешно попыталась пройти. Паника подступила к горлу. Вкрадчивый тон одноклассника не сулил ничего хорошего.

— У меня нет их телефонов, — солгал Тимофей, бесцеремонно схватив собеседницу за запястье. — А ты рядом. Попробуй вспомнить, Люба! Тебе ведь не трудно мне помочь, правда?..

Окончив светскую беседу со знакомыми, Сэро повернулся к парочке и запросто встал рядом. Цыган сначала посмотрел на подружку, затем окинул придирчивым взглядом её одноклассника, приметив, что тот держит девочку за руку. Тимон сглотнул от такого неприятного разглядывания, но виду постарался не показывать, надеясь, что чёртов хулиган вот-вот пойдёт восвояси.

— Ты поможешь мне с домашкой, а я тебе расскажу, что вчера было на химии и алгебре, с которых ты ушла. Тебе плохо стало?

Поспелова позеленела: уж слишком прозрачным был намёк. Сэро внезапно обнял девушку за плечи, прижав к себе, и наклонился к её уху.

— Ты реально хочешь сейчас помочь Кабану, пирожок? — заговорил повеса достаточно громко, чтобы шатен отчётливо услышал каждое слово. — Тогда мы все опоздаем на днюху, потому что одну тебя здесь никто не оставит.

Степанченко от неожиданности стоял как громом поражённый. Оскорбительная кличка резанула слух. Ибрагимов наслаждался раздавленным видом противника и решил добить того до конца. Опустив взгляд книзу, красавчик брезгливо уставился на руку пацана, что держала Любино запястье. Задира молниеносно освободил сверстницу, словно ужаленный.

Поспелова от страха перед одноклассником не понимала сути происходящего. Лишь осознавала, что сегодня удача после пережитого вчера на её стороне. Сэро же, не обременённый тревогами ровесницы, прекрасно видел, что происходит между этими двумя, и развлекался от души. Имея солидный опыт в сердечных делах, брюнет про Тимона и его чувства к стеснительной тихоне давным-давно всё понял. Размазать по асфальту самооценку шатена, рассчитывавшего хоть на какую-то близость с Поспеловой, для цыгана было не более чем хладнокровной забавой, спортивным азартом, и для проигравшего пощады быть не могло.

Конец ознакомительного фрагмента.