Школа. Никому не говори

Руфия Липа, 2023

Никто в старшей школе не хочет общаться с изгоями, когда твоя популярность зависит не только от личного обаяния, но и от окружения. Это непреложное правило успеха в подростковой среде.У Любы Поспеловой добрый молчаливый отец и деспотичная властная мать с домостроевскими представлениями о воспитании дочери. У Любы нет никакой свободы, но есть множество обязанностей по дому, и это всё больше отдаляет её от одноклассников. Девушка умудрилась оказаться изгоем в своём дружном и сильном 10 «А», классе с высокой успеваемостью и отборными семьями. Ребята искренне считают Поспелову нелюдимой заучкой и гордячкой, а она всего лишь боится строгой матери и общественного осуждения. Друзей у застенчивой Любы нет, но зато появляется опасный враг – красавец и хитрец Сэро, один из самых популярных старшеклассников в школе, от которого хорошей девушке надо бы держаться как можно дальше… Или не надо? Быть может, именно дерзкий цыган научит трусишку быть смелой и принимать самостоятельные решения?

Глава 2.

— Папа, я помою голову?..

— Мой, конечно, если надо. Главное, не простудись… Смотри, холодной водой не вздумай помыть! Чайник вскипяти, дверь в котельную прикрой да полотенца взять с собой не забудь, — ответил Любе отец, торча в проёме окна и выдыхая сигаретный дым в маленькую квадратную форточку.

Любин папа, Василий Михайлович, был заядлым курильщиком. Никакие сигареты, кроме «Примы», не признавал, непонятно почему: то ли экономил, то ли привык. Только эти — дешёвые, без фильтра, в квадратной красной упаковке, вонючие и горькие.

Курил он обычно либо сидя на ступеньках дома, либо в открытую форточку окна кухни, стоя на скамье, приставленной к батарее у окна и опираясь одной коленкой на подоконник. Когда папа курил, то полностью погружался в себя, думая свои заветные думы.

Василий Михайлович вообще много думал. Люба не помнила, чтобы он когда-либо оживлённо поддерживал разговор или был многословен.

Кроме сигарет, любимым занятием Любиного отца было чтение местных газет и книг да просмотр по ящику сводок новостей. Отец никогда не пропускал новости на Первом канале, слушал внимательно и раздражался, если эмоциональная мама начинала влазить и бурно высказывать своё мнение, оспаривать ведущего или критиковать. Папа, в отличие от мамы, спокойно воспринимал информацию, и, когда новости заканчивались, выключал телевизор. Больше он сам ничего не смотрел.

Потом, уже поздно вечером, от нечего делать, папа и мама бурно, за чаем с вареньем, обычно обсуждали лидеров страны, по их простому сельскому мнению, продавших иностранцам Россию, пьяницу-президента да какого-нибудь блудливого американского сенатора.

Только этим вечером родители Любы обсуждать ничего не будут. Мама сегодня опять задержалась допоздна на железнодорожной станции, где работала товарным кассиром. Шёл уже десятый час вечера, а калитка до сих пор ещё не издала протяжный ржавый скрип несмазанных петель, переходящий в громкий железный грохот удара двери о столб.

Люба, переживая каждый такой вечер за заработавшуюся маму, все же не стала испытывать судьбу. Надо пользоваться моментом, пока можно прикрыться разрешением папы. Девочка зажгла газ и поставила чайник греться.

Горячей воды в частном доме Поспеловых не было. В котельной — малюсенькой комнатке возле кухни-гостиной — был уродливый, с ржавыми пятнами на месте сколов эмали, рукомойник с ему под стать уродливым краном. Это чудовище держалось на железных прутах, вбитых в стену, а под ним тянулись канализационные трубы, уходившие в дыру в деревянном полу. У этого рукомойника-умывальника, единственного на весь дом, вся семья умывалась, чистила зубы, мыла руки, посуду (если ели в доме, а не в летней кухне), отскребали от грязи уличную обувь и стирали нижнее бельё и носки. Раковину редко кто чистил, и она стояла на своих уродливых подпорках и сверкала своим сальным, грязно-жёлтым налётом и мокро-серым осадком на дне, у слива. Именно в этом рукомойнике, поставив на него сверху таз, Люба собиралась помыть голову, пока мама не имела возможности её за это отругать.

Поспеловы купались по воскресеньям в бане, которая находилась внутри отдельно стоявшей от дома летней кухни. Там для ежедневного купания было слишком холодно, а больше помыться полностью в доме было негде.

Ванна в хозяйстве была. В самом доме, в котельной. Там же, где торчал уродливый рукомойник для всех возможных нужд. Ванна красовалась в котельной как диковинный реквизит, редкого — для ванны тех времён — бирюзового цвета (и где только мама в бывшем СССР её откопала!), не подключённая ни к воде, ни к септику. Бесполезная, бесхозная и ненужная. В ней хранили всякий хлам: мешки с засушенной травой, не пригодившиеся в хозяйстве тазики и рис, полный долгоносиков. По ночам в ванну скатывались несчастные тараканы и, не имея ни единого шанса выбраться по скользким эмалированным бокам, окочуривались на дне лапками кверху. Их сушёные трупики находились добрыми десятками, когда кто-либо из родителей лез в ванну за травой для бани.

Стоя на цыпочках в коряво-изогнутой позе над тазиком в рукомойнике, Люба торопливо промыла свои волосы и, отжав с прядей воду, обернула голову двумя полотенцами. Осталось высушить голову феном, имевшимся в хозяйстве, правда, дувшим очень слабыми потоками горячего воздуха. Если поспешить, то сухой голова будет к маминому возвращению. «И почему», — сокрушалась Люба — «я не сообразила помыться раньше!».

Грохнула, а затем протяжно скрипнула и снова грохнула калитка. Люба поспешно выдернула из розетки вилку фена и спрятала его в трельяж. Она из комнаты слышала, как мама вошла в коридор, разулась и прошла в зал, где начала о чём-то устало говорить с отцом. На часах было без пятнадцати одиннадцать.

Глубоко вздохнув, Люба потопала к маме навстречу.

Мама стояла в дверном проёме, соединявшем зал и кухню-гостиную. Женщина обернулась, услышав позади себя звук открывшейся коридорной двери, и посмотрела на свою дочь суровым взглядом покрасневших от усталости глаз.

Мама еле держалась на ногах. Лицо осунулось за день проверки огромного количества накладных, счетов, квитанций и табелей, а тело выдавало желание упасть незамедлительно в кровать безо всяких подготовительных ко сну процедур.

— Ты что, голову помыла?! — в голосе звучали тяжёлые ноты маминого глубокого неодобрения и неудовольствия.

— Нет, мамочка, что ты!!! Просто мокрыми руками пригладила, чтобы башка не казалась такой грязной! — поспешно выдохнула Люба свою заранее подготовленную оправдательную речь.

— А ну, подойди-ка ко мне!..

Люба повиновалась. Мать попробовала наощупь волосы дочки. Они были чуть влажными и ничем не пахли. Люба сообразила помыться хозяйственным мылом.

— Смотри мне! Голову мыть надо только в бане! В жаре. Иначе простуду подхватишь и менингитом заболеешь! Будешь потом в дурке от боли выть и на стенку лезть. Все, кто моются в ванной, заболеют рано или поздно. А тебе голова умная да здоровая пригодится! Кому ты больная нужна будешь?..

Люба кивала головой, соглашаясь с каждым маминым словом. Сегодня удача была на её стороне, и завтра ей не придётся собирать сальные волосы в ненавистный хвостик. Это была маленькая Любина победа.

***

Шла большая двадцатиминутная перемена. Время питания в школьной столовой и для личных нужд. За это время школьники успевали покурить, сбегать за жвачкой и лимонадом в неподалёку стоящий ларёк, купить жареных семечек у бабулек, плотным рядком усевшихся на табуретках с тазиками товара прямо возле забора, у входа на территорию школы.

Директор, учителя и, в особенности, школьные уборщицы кляли на чём свет стоит и предприимчивых бабок, и их горячие, только со сковороды, солёные семечки. Вся школа — то тут, то там — была заплёвана подсолнечной шелухой. Шелуха была в батареях, на подоконниках, на полу и ступеньках, под партами и даже на полках шкафов в кабинетах. Школьники покупали хрустящие семена подсолнуха — и грызли, грызли. Бабушки, распродав за перемену один таз, шустро тут же бежали жарить другой, чтобы ко следующей перемене быть во всеоружии.

Директор неоднократно гонял бабок от забора — они сначала садились чуть дальше, а потом возвращались. Это были 90-е — каждый выживал, как мог.

Уборщицы в раздевалках проверяли детские карманы и выбрасывали найденные семечки. Щёлкунов, пойманных в школе с поличным, одаривали щедрой бранью, всучивали веник с совком и заставляли подметать место преступления. Всё было без толку. Семечковая война не имела ни конца ни края. И такая война шла во всех четырёх школах южного городка.

Люба, поев в столовой, подошла к столику с выпечкой и купила на собранные чудом гроши свою любимую сдобную булочку с хрустящей посыпкой. Работники столовой невероятно вкусно пекли. И если у Любы удачно гремело в кармане несколько монеток, в ароматных столовских пирожках школьница себе никогда не отказывала.

Урок химии, следовавший сейчас по расписанию, был одним из ненавистных для Любы школьных занятий. Девочку раздражали предметы, которые она не понимала. Для неё такие уроки были временем, потраченным зря. Прогулять, читая книги в библиотеке, такие уроки нельзя, заняться на них своими делами — тоже нельзя. Сидишь, молишься, чтоб тебя не спросили, и моргаешь глазами.

Химия проходила в восточном крыле второго этажа. Небольшой коридор этого крыла — без единого окна, очень плохо освещённый и глухой — слыл местом, где неблагонадёжными школьниками свершались плохие поступки. Темнота коридора, его аппендиксное строение, удалённость от учительской, директорской и проходных светлых зон, малое количество кабинетов притягивали сюда, в самый конец, всех желавших темноты, тайны, закулисных шалостей и сокрытия совершённых грехов.

Люба не любила этот коридор. И было за что. Здесь особенно её обожали задирать дружбаны Степанченко, а двое из его шайки на этом месте её в прошлом году как-то весьма больно, от нечего делать, побили.

Сегодня в этом тёмном коридоре было весьма людно и шумно. Кроме Любиного класса, столпившегося у дверей кабинета химии, у противоположной стены скучковался 10 «Д», шумный, весёлый и очень дружный.

«На прошлых неделях их здесь не было», — подметила Люба и призадумалась.

Главное — не стоять здесь, в коридоре, одной. На этой перемене тут настолько людно и громко, что никто и не заметит, как тебя, тутошнюю грушу для битья, в место потемнее толкает или тащит группа нехорошо настроенных школьников, чтобы всласть поглумиться.

Люба начала осматриваться и столкнулась взглядом с Тимоном. Этот чёрнобровый шатен, как всегда, стоял окружённый своей свитой и другими мальчишками из класса. Большая часть коллектива 10 «А» дружила с Тимофеем, а оставшимся он позволял с собой дружить. Сейчас мальчики — Люба сразу это поняла — обсуждали её. Все парни, как один, продолжая щёлкать семечки, уставились на Любу — кто-то с ехидной усмешкой, кто-то с отвращением, а кто-то, как Крюков и Мережко — с лёгкой иронией.

Люба, зная, что оскорбляет взор Тимона даже своей тенью, старалась всегда, как могла, на глаза ему не попадаться. Но в данный момент ей явно не повезло.

— Убогая, аж глаза кровью обливаются! — намеренно громко говорил Степанченко, язвительно и зло глядя прямо в лицо смотревшей на него и хорошо все слышавшей Любе, прекрасно зная, что доставляет девочке своими словами сейчас неимоверную боль.

— Местное пугало! — поддакнул Илюша Жваник и брезгливо оскалился. — Если б эта чувырла осталась последней бабой на земле, я б предпочёл откинуться!..

— Я б зашился вслед за тобой! — поддержал, скривив с омерзением лицо, Сысоев. — Стопудняк, у Поспеловой дома зеркала нет. Если б она хоть раз себя в нём увидела, больше б наш класс своей рожей позорить не пришла…

Люба от всего услышанного съёжилась. Слова ребят заставили голову девочки втянуться в шею, шею — в плечи, плечи — в позвоночник, а затем и весь корпус тела вжаться в пол коридора в надежде стать невидимкой.

Люба боялась Тимона. Ожидая от него с ужасом каждый день порцию нового хамства, она про себя неистово молилась о пощаде. Тимон не выносил Поспелову, но ему стоило только начать. Остальное цунами негодования выражала его братия.

«Нельзя оставаться одной! — крича, метнулась мысль-истеричка в голове Любы. — Встань куда-нибудь!».

Позади Тимоновой кучи занимали друг друга легкой болтовней, делясь по кругу семечками (наверняка пацаны у них взяли), Лёвочкина, Виноградова, Рашель, Селиверстова и Лыткина. Эти девочки сторонились её, но не отталкивали. Люба робко подошла к собравшейся кружком компании. Они её заметили, но место в своём кружке давать не спешили.

Чуть сбоку в спокойном молчании стояла Лаврентьева София, ещё одна отличница класса. Люба подошла к ней и протянула свою булочку.

— Будешь?

София отрицательно качнула головой. На звук повернулась любопытная Виноградова.

— Будешь булочку? — предложила Люба от нечего делать уже ей. Камилла усмехнулась, оценивающе взглянула на еду и отказалась. Фигуру бережёт.

Благодаря повороту Виноградовой в девчачьем кружке, у самой стены, появился просвет, чтобы встать. Люба аккуратно вклинилась и продолжила предлагать свою булочку остальным по кругу.

— Что ты всем предлагаешь свою несчастную, никому не нужную булочку?! — передразнивая, высмеяла Лёвочкина Надя. — Жуй сама! Никто брать у тебя её не собирается!

— Правильно и делает, что предлагает всем, а не жрёт в одно рыло, да ещё демонстративно, у всех на виду! — одёрнула Надю разозлившаяся Камилла. Лёвочкина, сконфузившись, притихла, покраснев и опустив очи долу, так как отлично поняла, что «жрёт в одно рыло демонстративно» адресовано ей.

Люба, испытав моральное удовлетворение от красной физиономии зарвавшейся Лёвочкиной, мысленно поблагодарила Камиллу.

–…хоть и богатая, а никому не нужная, — донеслись до Поспеловой слова Илютиной. Она развлекала своим трёпом трио Уварова — Гончаренко — Таран и тоже щёлкала семечки, плюя кожуру на пол. Девочки вчетвером смотрели на Любу и улыбались.

«Ну вот, опять! — расстроилась Люба. — Вам что, обсудить больше некого?»

— Что уставилась, Поспелова?! — с вызовом рявкнула Илютина. — Себя узнала?!..

Варя Илютина прекрасно знала, что скажет безответная Люба на этот прямой вопрос.

— Нет…

— Тогда нехер таращиться на приличных людей!.. Это невежливо! — выпалив, Илютина повернулась к посмеивающемуся трио и расхохоталась.

Любина проблема была в том, что она совершенно не умела защищаться: не могла, не знала, боялась, более того, совсем не понимала — как это, защищаться. Как это — не дать себя в обиду, отвесить сдачи. Ей казалось, что если она начнет обороняться, возвращать обидчикам всё то, что они делали и говорили по отношению к ней, то тогда станет ещё хуже и гаже, чем было. Что перетерпеть — это единственный выход для собственного спасения и выживания в средней школе номер семь.

К сожалению, Поспелова Люба не догадывалась, что такая тактика являлась тотальной ошибкой. Что, если терпеть и молчать, травля не прекратится. Но и откуда взять защиту, помощь, Люба тоже не знала.

Лёвочкина (на радость Любе) переместилась от них к другой стенке и стала оживленно трындеть с Исаковой Алесей. От последней разило за весту тяжёлым сигаретным дымом и «ароматами» школьного туалета, смешавшимися с запахом хлорки. Духи, напшиканные сверху всего этого амбре, привязавшегося к одежде одноклассницы, явно выкурившей не одну папироску, ситуацию не спасали.

«Исакова неплохо так опоздала сегодня на первый урок литературы. Вообще страху не знает!» — одновременно восхищаясь и порицая, подумала Люба. Мама Алеси на собрания не особо ходила и язвительно-осуждающие замечания от Валентины Борисовны воспринимала равнодушно.

«Интересно, а родители Лёвочкиной знают о том, что Алеся и Надя снова общаются?» — пронеслась в Любиной златорусой головке мстительная мысль. Мама в прошлом учебном году, придя с последнего собрания, говорила, что круглая отличница Лёвочкина в результате закадычной дружбы с распутной троечницей Исаковой сильно упала в оценках, чем изрядно обеспокоила и Валентину Борисовну, и своих, имевших тщеславные планы на будущее дочери, ушлых родителей. Девочкам было строжайше запрещено общаться. И вот те на!.. Новый учебный год, а эти кумушки снова вместе судачат!

Вообще не разлей-подружки Лёвочкина и Исакова представляли собой очень колоритный дует. Надя — девочка маленькая, щуплая, сутулая, одетая весьма строго и скромно, за пятерки готовая загрызть, для учителей всегда служила эталоном нормальности и правильности. Алеся же носила наряды весьма раскованные: колготки-сеточки, обувь на высокой платформе либо на каблуке, мини-юбка, кожаные штанишки в обтяг на кривоватых ногах, кружевные полупрозрачные кофты с глубоким вырезом; в ушах — куча серёжек, тёмный макияж — и абсолютно попустительское отношение к учёбе и нормам приличия. Черт его поймёт, что их сближало! Но весьма комично было смотреть, как в школьном коридоре простенькая, совсем ещё девочка Лёвочкина Надя стоит и хихикает рядом с Исаковой, целующейся взасос со своим бородатым парнем, старше Алеси лет эдак на десять. И Люба вообще не понимала, что заставляло Надю торчать подле этого показушного разврата, краснея, как сеньор-помидор.

***

Перемена постепенно подходила к концу, и людей в коридоре всё прибывало и прибывало. Одноклассников интересовало, будет ли у них урок химии, так как 10 «Д» припёрся сюда за тем же. Суетливые Виноградова и Рашель уже сбегали к стендам проверить расписание на наличие изменений, но ничего ценного не нашли. Некоторые оптимисты уже размечтались, что класс отпустят, и тогда они пойдут да поклянчатся на физ-ру к обожаемому Александру Анатольевичу, а потом свалят по домам на урок раньше.

«Лучше пусть не будет и химии, и физ-ры!» — в надежде закатила глаза Люба, не выносившая спортивные игры и эстафеты, с которыми весьма плохо справлялась. Ещё школьница видела, как некоторые одноклассницы лелеют ещё и (кроме мечты об отсутствии урока) совместные посиделки с 10 «Д», здесь и сейчас, в одном кабинете. В глазах девочек это выглядело так зажигательно!

10 «Д» класс слыл, с лёгкой руки учителей, не таким замечательным, как Любин «А», потому что в нём собралось немало шалопаев, грубиянов, забияк и тому подобных нарушителей порядка. Но был и солидный, весьма неплохой костяк. Худшим в школе по выходкам гремел 10 «Г», в котором, по слухам, на уроках происходил полный караул.

Поспелова толком ни с кем из 10 «Д» знакома не была. Признавала в лицо из этого класса только Семёна Фарафанцева, закадычного друга Тимона, и то потому, что хата этой белобрысой рожи находилась вместе с Любиным домом на одном переулке.

10 «Д» класс был примечателен в глазах местных школьниц тем, что изобиловал красавчиками. Потенциальными, так сказать, женихами. Женихи эти, конечно, являлись харизматичными, задиристыми стилягами с привлекательной внешностью (само собой, под школьной харизмой подразумевались склонность к эпатажу и публичность). На переменах эти сливки мужского общества тусили либо в вестибюлях первого-второго этажей, либо на лестничных переходах, или на улице, под тополями. Ну и, на крайняк, кучковались у единственного школьного туалета, в самом конце двора, чтобы погалдеть да покурить. Главное, у всех на виду, привлекая девичье внимание своей популярностью и цветущей юностью.

«Наверное, к сортиру убежали сейчас тусоваться и точить лясы Илютина с Бутенко», — оглядываясь по сторонам, размышляла Люба. — «Почему Виноградова с Рашель торчат сейчас здесь, в тёмном коридоре, а не кокетничают где-нибудь на видном месте, остаётся загадкой».

Раздалась трель звонка на урок. Учитель химии открыла дверь и впустила подростков 10 «А» и 10 «Д» в кабинет. У «Д»-шек не было какого-то урока, и химичка подобрала их, дабы они не болтались без дела, мешая своим ором и трёпом образовательному процессу.

— Они будут учиться с нами? — спросил кто-то из Любиных одноклассников. Видимо, надеялся, что ученики из «Д» ошиблись уроком, или же удостоверялся, что сегодня на химии точно будут свежие интересные лица.

Чужаки, стесняясь, поспешно шли на галёрку, смещая «А» к передним партам. Мест, разумеется, не хватало, и старшеклассники садились по трое, а то и четверо, теснясь и прижимаясь друг к другу, оглядывая всех присутствовавших с нервным любопытством. В соседних кабинетах клянчились стулья. Стоял грохот и скрип. Оба класса от этого балагана только выигрывали: не будет ни фронтального опроса, ни лабораторной. Столько человек за раз не проконтролируешь и не проверишь. Проигрывала учитель, взявшая себе в обузу шестьдесят человек разом.

Влетели, пропахшие насквозь сигаретным дымом, ненадежно приглушённым духами и жвачкой, Илютина и Бутенко. Галёрка была уже забита, так что эти две кумушки вынуждены были подсесть к сидевшим на первых партах.

«Так вам обеим и надо!», — злорадствовала про себя Люба.

— Слышь, давай махнёмся! — знакомый голос заставил школьницу обернуться. Позади неё мостились, поменявшись партами с девочками из соседнего класса, Тимофей, Сысоев и Жваник.

«Неужели чтобы унизить меня при посторонних?!» — задергалась Люба. Паника нарастала и смешивалась со злостью и гневом. — «Что делать, если они при всех начнут меня унижать?».

— Поспелова и Федотова, валите на нашу парту, а мы пойдём на вашу, слышите?! — толкнул её в бок Сысоев.

«Ага, понятно! Они хотят быть ближе к Виноградовой и Рашель, усевшихся передо мной. Всего-то?.. Да ради Бога!» — Люба и её соседка начали было подниматься, но тут уже их одернула химичка, которой изрядно надоели шубуршания двух коллективов.

Позади с досадой цыкала невезучая троица. Заигрываниям с Камиллой и Анюткой не бывать, ха-ха! Эти две кумушки как раз вертелись, словно заведённые, перед самым Любиным носом, высматривая потенциальных ухажёров. Обе девочки, возбуждённые фактом совместного урока с другим классом, практически подпрыгивали на своих стульях от радости, что могут поразглядывать понравившихся мальчиков в рабочей обстановке.

Люба не могла разделить их ажиотажа. Мальчики, нравившиеся этим двум смелым кокеткам, по своей натуре походили на Степанченко Тимофея, внушавшего Любе одновременно и страх, и надежду понравиться. Правда, тихоня уже давно поняла, что желание нравиться Тимофею в её случае совершенно безнадёжно. А значит, так же безнадёжно по отношению ко всем подобным популярным красавчикам. Поэтому зажатая девочка позволяла себе лишь аккуратно наблюдать за интересными мальчиками да следить, чтобы они её за этим (сохрани Боже!) не поймали.

— Иииии! — взвизгнула, подпрыгнув, Рашель Аня, вцепившись в руку Камилле от распиравшего восторга. Камилла тут же обернулась к двери, облизав губы. Её узкое, скуластое лицо оживилось. Брови взволнованно взметнулись вверх над широко открытыми накрашенными глазами.

В кабинет с опозданием, распахнув рывком дверь, вошла небольшая компания чужих мальчишек (скорее всего, куривших на перемене за туалетом) и вальяжно пошла по-над стеной к забитой битком галёрке.

Поспелова изумлённо огляделась вокруг: все девочки в кабинете, замерев от удовольствия, не могли оторвать своих глаз от жемчужины этой пацанской компании — сногсшибательно красивого брюнета.

Стройный, с узкими бёдрами, хорошо очерченной мужской талией и широкими, плавными плечами, мальчик был одет в однотонную чёрную футболку и светлые джинсы, немного потрёпанные у передних карманов, в зоне колен и уже изрядно потерявшие цвет, но не опрятность, подпоясанные самым обыкновенным кожаным ремнём. Смуглая кожа аппетитно желтила, но не выглядела грязной, а, наоборот, на фоне большинства белокожих школьников выставляла парня эдаким цветным экзотическим фруктом. На длинной стройной шее покоилась насмешливая голова. Тонкие, можно сказать, даже породистые, черты лица. Средней полноты, изогнутые, словно натянутый лук, губы, кончики которых глумливо подрагивали вместе с бровями, чёрными, густыми и чётко очерченными. Брови изгибались изящными дугами над большими, будто бездонными, чёрными глазами, чьи уголки были загнуты кверху, отдавая чем-то азиатским. Густой пух длинных закрученных чёрных ресниц подымался медленно вверх-вниз, делая умный взгляд юноши бесцеремонно-бесстыжим, с привкусом авантюризма. В левой мочке чуть оттопыренных аккуратных ушей красовались два маленьких серебряных кольца, а в правой — маленькая серьга-гвоздик. С серьгами в ушах парни разгуливали только на экране телевизора, а мальчики этой школы не позволяли себе прокалывать уши, поэтому этот нахал выглядел на фоне других ещё более безбашенным и вызывающим. Запястье правой руки обвивал в несколько обхватов самодельный браслет-цепь, оплетённый толстой чёрной нитью, со слегка свисающими концами шнурков. Пух над верхней губой, щеках и точёном подбородке был сбрит — мальчишка за собой явно следил в отличие от большей части Любиных одноклассников, разгуливавших на глазах у всей школы с этим портящим лицо цыплячьим пушком.

Парнишка, войдя, притормозил на пару секунд и — придирчиво, бесцеремонно, чуть ли не заглядывая каждому посмотревшему на него в глаза — осмотрел всех в кабинете. Юноша явно чувствовал себя в этой неуклюжей сутолоке вольготно и самоуверенно. По-королевски.

Протолкнув широкоплечего красавца слегка вперёд, дабы освободить проход, вошёл его брат-близнец. В чёрных, с отутюженными стрелками, штанах и тонком шерстяном тёмно-синем свитере. Такой же чёрный, смуглый, яркий и красивый.

Братья были похожи внешне, как две капли воды: точёные овалы лица, выразительные пушистые глаза и аккуратные носы с едва заметной горбинкой. И одновременно друг от друга их легко можно было отличить. Близнец тоже казался человеком гордым, только не склонным к авантюрам и вызывающим замашкам. Если в первом брате с ходу читалась гордая наглость, то во этом, наоборот, — гордая степенность. От него веяло спокойствием и сдержанностью.

У второго близнеца не были проколоты уши. Его густой, чёрный, словно смола, волнистый волос был коротко и опрятно подстрижен, безо всяких модных штучек. Тогда как у вошедшего первым брата верхние пряди волос были длиннее коротко остриженной нижней части затылка и висков и выборочно покрашены жёлто-пшеничным цветом — явно кустарно, любителем, решившим поиграть в парикмахера.

Второй брат не стал рассматривать сидящих. Только быстро окинул внимательным взглядом кабинет, поправил рюкзак на левом плече и пошёл к задним партам. Первый — будто по негласной команде, словно очнувшись — пошёл за ним.

Оба брата выделялись среди старшеклассников не только яркой внешностью, но ещё и потому, что были цыганами. Только вот цыганами они являлись весьма нестандартными, чем и приковывали жадное внимание местных ровесников. Парни, во-первых, отличались скульптурно-породистыми чертами лица от приевшихся здешнему населению станичных цыган, попрошайничавших на рынке да у автовокзала: круглолицых, щекастых, безвкусно пёстрых нерях, с выпученными кучерявыми глазами, густыми широкими бровями да кудрявой головой, невежественных и лукавых. Близнецы же были чистоплотны и одеты сдержанно, но современно. Во-вторых, парни ходили в школу, учились — Люба видела обоих мальчиков в коридорах и во дворе постоянно. Цыганские же местные дети в школы и в детские сады не ходили никогда. В-третьих, брюнеты просто были другими. Чужими. И внутренним духом, и манерой поведения — что притягивало и цепляло одновременно.

Аня Рашель, Виноградова Камилла, да и другие девочки в помещении с удовольствием рассматривали близнецов — особенно мелированного, с кольцами в ухе, и провожали их взглядами до конца кабинета. Там сидевшие приглашали их расположиться рядом: братьев явно в «Д» классе уважали и любили. Девочки посмелее суетились, пододвигались и приветливо улыбались, стремясь заинтересовать красавцев собой.

Люба восторгов Камиллы, Ани да других красавиц от опоздавших на урок цыганских парней не разделяла. Их мужская красота была, бесспорно, видна ей, но девочка не позволяла себе заинтересоваться ровесниками или, что ещё хуже, влюбиться. Потому что строго воспитанная Поспелова Любовь сторонилась да опасалась восточных и кавказских людей, в немалом количестве переехавших на юг России в 1990х годах.

С самого раннего детства мама вдалбливала тихоне в голову держаться подальше от цыган, турок, армян, грузин, лезгин, греков и тому подобных. Потому что, по мнению родительницы, такие восточные товарищи ничего доброго и полезного порядочной светлой русской девочке принести не могут. Более того — испортят репутацию, исковеркают жизнь, опозорят! Сама девушка, наслушавшись жутких родительских нотаций, уже и не знала, принадлежит ли эта тревожная неприязнь лично ей, её душе и мыслям, или является собственностью мамы, боявшейся за ещё не случившиеся выборы дочери да стремившейся их удавить в зачатке своим тотальным контролем. Именно благодаря суровой позиции родной матери Люба расценивала вздохи-метания сверстниц по восточным мальчикам (а также общение и дружбу с ними) как свидетельство плохого воспитания, неуважение к девичьей чести, откровенное непотребство да распущенность современных нравов. Лишь только оставаясь наедине с собой, Поспелова с горечью признавала, что, на самом деле, завидует чужой свободе и праву выбора.

Кроме предвзятого отношения к чёрноволосым национальностям, приобретённого от настороженной мамы, Люба ещё чувствовала, что эти двое такие же, как Степанченко Тимофей — хищники. Хищники сильные, агрессивные. А Люба — слабая, не способная за себя постоять. Тимон, эти близнецы-цыгане да им подобные опасны для таких неудачников, как она. От таких людей (жизнь уже Поспелову жестоко научила) ей нужно держаться на достаточно безопасном расстоянии ради сохранения собственного душевного равновесия.

***

Химик и не думала надрываться на два класса. Она попросила учеников достать двойные листочки, открыть учебник на странице 28 и решить задачи под номерами 2,4,7 и 9. Оценки пойдут в журнал. Не успеете — ваши трудности.

Это был хитрый и правильный ход со стороны педагога. Оценок по химии всегда мало, исправить — сложно. Пусть весь урок вместо интриг, хулиганства да болтовни школота пыхтит над формулами и не надеется свалить без оценки.

Началось шубуршание в портфелях, зашелестели страницы учебника. Кабинет нервно, но приглушенно зашумел. Каждый искал, у кого списать, так как детей, талантливых в химии, были единицы даже в «А» классе.

Понимая, что сильных учеников сейчас затуркают и не дадут им совершенно работать, учительница предупредила, что всех пойманных на списывании и нарушении дисциплины ждёт двойка в журнал без возможности исправления. Десятиклассники тут же притихли.

Люба была очень слаба в химии. Ей легко давались русский язык, литература, история, английский язык, но не точные науки. Правда, Поспеловой сегодня повезло: рядом сидела дружелюбная по отношению к Любе Федотова Вера, а впереди — Камилла, настроенная к тихоне более-менее нейтрально. Вера сколько-нибудь могла решать химические задачки, а Виноградова в предмете вообще слыла асом.

Перед Поспеловой замаячил высокий шанс списать хотя бы на тройку. Вот только гордыня не позволяла ей сдирать открыто, когда в кабинете сидит шестьдесят человек, и львиная часть из этих шести десятков озирается, крутится, тыкает соседей да шёпотом пытается дозваться до тех, кто подальше. Уж больно Любе, и так совсем не уважавшей себя, не желалось выглядеть в глазах чужаков ещё одной тупицей и слабачкой. Пусть её способности знали свои, но показывать чужим свою бездарность тихоня не собиралась. Девочка вырвала из тетради черновой лист, на котором, низко склонившись, принялась строчить всякую тарабарщину, напоминавшую химические уравнения только присутствием элементов из таблицы Менделеева. Со стороны можно было подумать, что школьница, корпящая над листком, согнувшись в три погибели, реально соображает. Нет, не просто соображает, а является неоспоримым химическим гением!

— Виноградова! Виноградова! — позвали позади Любы.

Одноклассница не оборачивалась.

— Твою мать!.. Камилла! — снизошёл Тимон.

Брюнетка степенно повернулась.

— Что тебе надо?..

— Охренела?!.. «Что тебе надо»! — передразнил девочку Степанченко. — Списать дай!

— А что мне за это будет? — прищурившись, поинтересовалась красавица.

Илья и Матвей, пригнувшись, заржали.

— В смысле чего тебе за это будет?.. Вконец охренела?!.. Списать дай, говорю, крыса ты!

Камилла бы с удовольствием попререкалась на равных с зарвавшимся одноклассником, если бы ненароком не заметила, как с галёрки за ней наблюдают чужаки из 10 «Д». Степанченко надо было спустить с небес на землю во имя своего же имиджа.

— Да пошёл ты, Кабан!.. Заткнись! — зло кинула Виноградова и стремительно развернулась, колыхнув своей густой каштановой гривой.

Степанченко от возмущения задохнулся и побледнел. Кличку «Кабан» ему прилепил какой-то станичный старшак, которого Тимофей, по слухам, боялся. За какие качества парнишка был награждён такой кликухой, в классе никто не знал. Шатен это погоняло, естественно, не любил и готов был подраться с любым, кто в подражание врагу смел его так обозвать. Поэтому позывной за Тимоном заочно висел, но Кабаном никто мальчика в 10 «А» не величал. Так что Виноградова только что совершила невиданный прецедент.

С галёрки раздался глумливый хохот. Смеялись явно со Степанченко, ядовито и издевательски. Кто-то выходку Камиллы очень даже заценил.

Люба не смогла сдержать любопытства и обернулась.

Закинув руки за голову и вальяжно покачиваясь на стуле, смеялся цыган с мелированными волосами. Сидящие рядом с ним мальчишки — явно его друзья — тоже во весь рот скалили зубы.

Степанченко сжался ещё больше.

«Ооооо!.. Да этот цыган круче Тимона!» — с удовольствием отметила про себя Люба. Впервые она видела своего обидчика столь скукоженным и напуганным. Тихоня, наслаждаясь зрелищем, злорадствовала.

Химичка, услышав ржанье парней, оторвалась от проверки тетрадей и посмотрела на источник шума.

— Сэро, ты сегодня хочешь получить «два» и выйти вон за дверь?!.. Дисциплину решил мне тут нарушить?!

Цыган не стал торопиться с ответом на предъявленную претензию. Он буквально несколько секунд будто пораздумывал над сказанным в свой адрес, потом весело глянул на химичку и размеренно, немного оттягивая каждое слово, вкрадчиво произнёс:

— Никак нет, Марья Игнатьевна!.. Разве я могу?..

— Очень надеюсь, — смягчив тон, быстро ответила слегка покрасневшая и смутившаяся Мария Игнатьевна. Зная, что подростки прекрасно видят неловкость, не подобающую женщине бальзаковского возраста, педагог быстро переключила внимание на другого брата. Тот, лишь слегка отвлекшись на замечание, адресованное Сэро, сосредоточенно продолжил работать над проверочной, тихо советуясь с коротко стриженной белобрысой девочкой-соседкой.

— Имир, ты бы повлиял на своего родственника-повесу, что ли!.. Когда твой брат возьмёт с тебя пример и начнёт, наконец, учиться?!..

Имир медленно поднял голову, задумчиво посмотрел на преподавателя и, неопределённо дёрнув плечами, снова занялся делом.

— Под свою строгую опеку взял бы братца, а?!.. Как пионеры когда-то делали! — не сдавалась химичка, видимо, надеясь, что занятый проверочной близнец включится в разговор.

Имир снова отвлёкся от работы и серьёзно, без тени улыбки на лице, ответил:

— Ну так то ж было «когда-то». Смысла нет поступать так, как давным-давно никому не интересно.

Огорошенная, учительница потеряла дар речи. А Имир добавил:

— А когда Сэро начнёт учиться, мне лично дела нет. У него своя голова на плечах имеется.

Поспелова с такой безапелляционной наглости далась диву.

«Какие эти два цыгана, однако, любопытные!.. Надо же, вот имя у этого крашеного смешное!.. Интересно, как прикалываются с такого чудного имени?.. Сэээроооо!» — протянула школьница про себя, хихикнула, огляделась и поняла, что смешно только ей одной. Когда Мария Игнатьевна обратилась к парню по имени, никто вообще не среагировал. Одноклассники явно Сэро уважали.

Люба тоскливо позавидовала черноглазому мальчишке. Ну как это, с такого странного имени и не смеётся никто! Как же так бывает?!..

***

Время урока неумолимо подходило к концу. А вместе с ним подходил конец хоть каким-то шансам списать.

Сэро надоело бездельничать. Надо было обеспечить себя в журнале любой оценкой повыше «два».

Друг рядом рисовал синей пастой какую-то ересь — явно клал на всю эту суету большую кучу равнодушного дерьма.

Другие два соседа уже списали, но оказалось, что решение неправильное, и теперь они дёргались в поисках лучшего.

Брат содрать не даст. Имир в этом плане вредный и принципиальный по отношению к любому, а к близнецу — в особенности. А если и даст, то Сэро придётся отрабатывать, и немало. Имир выставлял за списывание своему родственнику цену высокую, чем ещё больше отбивал желание обращаться за халявой в учёбе. Сэро клянчил у Имира, только когда совсем прижимало, но старался, чтобы «прижимало» его как можно реже. Впрочем, Сэро всегда находил у кого списать. Наглости и обаяния парню было не занимать, плюс к этому ему никто никогда не отказывал. Цыган своих благотворителей ни под каким предлогом не обижал, даже покровительствовал.

На четвёртой парте первого ряда, примерно в двух метрах от себя, смуглокожий мальчишка заметил школьницу из параллельного класса, яростно корпевшую над проверочной. Сгорбившись от неистового труда над задачами, девчонка не поднимала головы. Золотистые волосы чуть ниже плеч закрывали лицо, локти собраны и почти прижаты к туловищу. Ноги тоже собраны вместе и спрятаны под сиденье стула. Длинная, ниже колен, тёплая юбка, застёгнутая под горло голубая блуза с кружевным старомодным воротником. На ногах — чёрные глухие некрасивые туфли с низким широким каблуком.

«Зубрёжница, стопудово!» — хмыкнул про себя Сэро. — «А строчит-то, как снайпер! Пятёрку, верняк, получит… Вот ты-то мне, дорогуша сейчас и нужна!».

— Девушка! — на полутоне, ласково и заигрывающе, позвал Любу брюнет, наклонившись вперёд, к источнику обращения.

Ноль реакции. Не слышит.

— Девушка! — чуть громче и медленнее выдал юноша. А затем, надеясь не привлечь внимание Марии Игнатьевны, бросил уже быстро, отрывисто.

Начали оборачиваться все десятиклассницы: и рядом сидящие, и даже те, что подальше. Кроме той персоны, к которой непосредственно цыган и обращался. Химичка подняла голову — Сэро затих. Не услышать точно было невозможно!

— Тимон! — тихонько присвистнув, обратился повеса теперь уже к Степанченко. Тимофей обернулся и вопросительно кивнул.

— Девчонка, что сидит впереди тебя, шарит?..

Люба, шокированная, догадалась, что речь идёт о ней. Узнала бархатный низкий голос Сэро.

«Блин, да как можно ему дать ту муть, что я только что на черновике настрочила?!.. Чтоб этот цыган потом меня где-нибудь за углом пришиб?!» — тихоня насторожилась и сгорбилась сильнее.

— Кто?.. Вот эта?! — Тимофею очень не понравилось, что ровесник обратил внимание на Поспелову. Такое в его планы не входило. Ещё не хватало, чтоб у его груши для битья появился покровитель. — Да она конченая, убожество, мля!..

— Мне плевать! — обрезал его на полуслове Сэро. — Какое мне дело до того, какая она, если девка шарит?.. Позови её!

Тимон, сглотнув, подчинился. Он протянул руку к спине Поспеловой и постучал слегка пальцами.

— Эй, Люба, слышишь?.. Обернись, тебя зовут!

Девушка чувствовала, что привлекла к себе слишком много внимания. Она еле дышала — красная, с расширенными от напряжения зрачками. Тело задеревенело. Бессильные руки прилипли к парте. Ноги будто окоченели и приросли к полу. Челюсти, словно склеенные, сжались — вот-вот заскрежещут от боли зубы. Повернуться и посмотреть в лицо смазливому наглому брюнету, тем более улыбнуться девочка попросту не могла. Привыкшее к насмешкам сознание решило, что, если ответить на зов, порция унижений обеспечена.

Мельком обернулась Рашель и кинула насмешливый взгляд на красную Любу. Следом за ней повернулась Камилла. Брюнетка посмотрела оцепеневшей Любе прямо в глаза: зло, смеясь, брезгливо. Камилла презирала трусость Любы: как можно не использовать такой шанс?! Находчивая Виноградова молниеносно схватила со стола свою тетрадь с работой и, улыбнувшись, передала Сэро.

— Держи! Я всё уже решила и проверила!

— Спасибо! Буду должен! — полушёпотом ответил обрадованный мальчик, благодарно подмигнув вдобавок.

— Если что, обращайся! — Камилла излучала высшую степень приветливости и обаяния. И тут же не упустила возможность щегольнуть. — У меня «пять» по химии. Всегда могу помочь!

Сэро усмехнулся — намёк был понят. Многие девчонки старались ему угодить. Кроме высокомерной, глухой овцы с четвёртой парты первого ряда, выставившей его дураком: «Тебе это даром не пройдёт, сучка, вот увидишь!».

***

Ерик протекал через весь городок и был его достопримечательностью. Мама Любе говорила, что река была создана искусственно и служит для спуска воды с рисовых чеков.

На одном из берегов реки почти в центре города расположился песчаный пляж. С зонтиками, парой катамаранов и советским дневным кафе с мороженым. В начале 2000-х это кафе переделают в ночной бар с небольшой танцевальной площадкой.

Летом пляж был забит до отказа: с мостика молодежь прыгала в реку, кто-то брал на прокат катамаран — все плескались, купались и ныряли с открытыми глазами в мутную воду. Кто-то жарил шашлыки.

Забавно, что в метрах пятидесяти от пляжа росли буйно камыши, паслись чьи-то коровы и рассекали воду стаи гусей и уток. Купающихся живность совсем не смущала. Некоторые люди плавали тут же, среди камышей и домашней птицы, не обращая внимания на обилие помёта на берегу.

На пляжном отрезке река была быстрой. Дальше же — вверх и вниз по станице — течение становилось медленным, тягучим. Мутная тёмно-зелёная вода густо покрывалась ряской, к её поверхности со дна тянулись пушистые ветки речных водорослей. Камыш заполонял реку чуть ли не до середины. По всей длине Ерика, где бы Люба ни бывала, росли ивы. Они крючились своими могучими стволами, будто пытаясь дотянуться ими до воды, и свешивали свои ветвистые космы прямо на гладь реки.

Большая часть станичного Ерика пряталась в тени плакучих ив. Цвела ряска, шелестели робко камыши. В тёплые дни, прогревшись вдоволь под солнцем, лягушки своим плодовитым горластым войском запевали свои причудливые лягушачьи серенады.

Комары гудели роем вплоть до середины ноября. А в особо урожайные на своё кусачее племя годы давали жару не только прибрежным жителям, но и всей станице.

Река протекала и вблизи всех четырех школ. От Ерика до Любиной седьмой школы нужно было пройти пару кварталов. Здесь с берегов свешивались в реку деревянные мостки рыбаков. Ближе же к центру, где стояла элитная школа №1, берега реки были укрыты бетонными плитами. К воде спускались цивилизованные каменные ступеньки.

Зимой, в редкие кубанские морозы, река промерзала. На льду местные катались на санях, а кто-то просто бегал без коньков в своё удовольствие. Пару зим в реке гостили два лебедя, и это стало большим событием в станице.

Несмотря на явную заболоченность, местами река была довольно глубокой и опасной. Потонуло в ней немало людей.

Люба подошла к пешеходному железному мостику, брошенному через Ерик, и стала любоваться осенней рекой, наслаждаясь облачной погодой. Торопиться ей было после уроков некуда, поэтому сегодня юная особа решила проложить свой путь вдоль затянутых ряской берегов.

Свежий ветер слегка холодил уставшую голову и разгорячённое тело. Тут, на юге, зима наступала медленно и долго. Да и зимой-то южную зиму назвать сложно; скорее, сквозь все зимние месяцы тянется дождливо-протяжная осень, переходящая сразу в тёплую зелёную весну. И снег здесь не обязательный атрибут зимы, а, скорее, редкая краткосрочная диковинка.

Посмотрев назад, на пройденный участок набережной улицы, Любовь увидела толпу пацанов приблизительно в метрах двухстах от себя и порадовалась, что от них, этих подозрительных личностей, может быть, знавших её, прикрывала речная ива своими густыми ветвями, развевающимися от ветра.

И, возможно, этот путь из школы домой для пятнадцатилетней девочки стал бы одним из приятно-уединённых, расслабляющих душу. Только вот в оценке медленно бредущей по берегу кампании Люба не ошиблась. Выдрессированное чутьё человека, привыкшего предупредительно считывать опасность, Любу не подвело.

Среди этой компанейской кучки были братья-близнецы из 10 «Д». И осмотрительный Сэро, привыкший глазеть по сторонам да подмечать любую мелочь, а не пребывать в душевных раздумьях, сразу заметил среди колыхавшихся ветвей не угодившую ему «зубрёжницу». Эта тихушная стрёмная девка, с русыми, чуть ниже плеч волосами, в пёстрой мохнатой вязаной кофте ниже бёдер а-ля «бабуля носила» и плиссированной шерстяной юбке ниже колен, стояла сейчас у начала моста, возле железных перил, покачиваясь слегка. «Ну и наряд!.. Фу, отстой!.. Ни одна уважающая себя деваха такое бы не напялила!» — презрительно скривился десятиклассник. Парень ещё злился на тот факт, что какая-то серая мышь не дала ему вчера списать. Пусть и не буквально сказала «нет», но притвориться глухой… С чего такая заносчивость?.. Они ведь раньше не пересекались даже невзначай, чтобы так выкобениваться! Ущемлённое достоинство полыхнуло, требуя крови и мести. Злость смешалась с вредностью и чисто мужским азартом, и цыган решил отыграться. Здесь и сейчас.

— Погнали! — скомандовал Сэро и быстрым шагом пошёл к мосту. Мальчишки, до этого лениво передвигавшие ноги в угоду интересной беседе, будто очнулись. Они ещё пока не поняли, что произошло, но дружно пошли за заводилой.

— Что случилось? — спросил кто-то из них. Брюнет не ответил. Цыган шёл впереди всех, не сводя хищного взгляда с по-бабски одетой девицы.

Люба в глубокой задумчивости смотрела на течение реки, не догадываясь о толпе за спиной, спешившей по её душу. Ветер баловался с её волосами, бросая пряди прямо в лицо. Девочка убрала руки с перил, поправила заигравшиеся с ветром волосы да лямку рюкзака на плече, затем медленно пошла по мосту к другому берегу.

— Эй ты!.. А ну стой, сказал!!! — гаркнул Сэро грубо, чисто по-мужицки, видя, что жертва уплывает, и, дабы притормозить девку, залихватски засвистел.

Поспелова, пугливо обернувшись на бесцеремонный окрик, увидела цыгана и его ватагу и обомлела от страха. В порыве надежды, что орали все-таки не ей, школьница осмотрелась и пошла было дальше, но хабалистый свист развеял её надежды избежать диалога, обещавшего быть весьма неприятным.

«Что ему надо?!.. Он на меня злится?!.. Почему?.. Что плохого я ему сделала?!» — лихорадочно перебирала все свои поступки и слова Поспелова, но ничего предосудительного не выявила. Только раздутое чувство вины долбило молотком по дрожащему от страха сердечку, ожидая расплаты от цыгана непонятно за что.

Сэро догнал ровесницу, резко остановился в сантиметрах тридцати, нависнув над ней и сердито дыша. Люба, встретив гневный взгляд чёрных глаз, поняла, что дела «швах!». Скорее всего, её сейчас будут бить. Банда Степанченко девочку уже поколачивала не раз: как слегка, так и по-серьёзному — синяки долго сходили потом с её юного тела. Учёная Поспелова, запомнив назубок, что от кучки агрессивных парней ей не может прилететь ничего хорошего, в ожидании града ударов по груди, рёбрам и голове инстинктивно вжала голову в плечи, а руками плотно обхватила грудь.

Рядом притормозил Имир. Остальные мальчики столпились вокруг Любы и Сэро полукругом.

— Как тебя там зовут?! — грубо спросил Сэро, скорчив брезгливую гримасу, и смерил развязным взглядом «зубрёжницу» с ног до головы. Поспелова ещё больше сжалась и покраснела.

Испуг стрёмной девки мальчишку насмешил и одновременно оставил в непонятках. То, что дура задёргалась на пустом месте, когда хулиган ещё не приступил к развлечению, вызвало отвращение и только больше раздраконило. Пугливых, закомплексованных дев, занудных, строящих из себя праведниц под ханжеским воспитанием благочестивых мамаш, Сэро не переваривал. А тёлка перед ним как раз была примером всех перечисленных качеств, вызывавших у красавчика приступ тошноты. Повеса разозлился и захотел словами унизить ровесницу, да побольнее.

Потерявшаяся со страху школьница тем временем выдавила своё имя.

— Значит, ты типа Люба, — подытожил вслед за ней злившийся Сэро, бесцеремонно наклонился ещё ниже и хищно заглянул отчаявшейся жертве в серые глаза. В них читалась суть девчонки: человека поломанного и уже уставшего, хотя жизнь только начиналась. Сэро дошло, что девка сейчас от него ожидает любую подлую выходку, так как видит в нём редкого морального урода, и цену ему давно уже определила. Хоть в зрачках серых глаз немного всё же сквозила немая мольба на помилование, эта серая мышка не видела смысла сопротивляться.

Сэро мало когда кого жалел и с зарвавшимися девочками церемониться себе не позволял. Но сердце почему-то ёкнуло, отозвалось на молчаливое отчаяние сверстницы, на её внутренние раны. Цыган внезапно понял, что отчего-то он этой девчонке сочувствует, и неожиданно смягчился. Брюнет не знал причину, но осознавал, что в «зубрилке» есть что-то ему знакомое. Парню расхотелось издеваться над внешним видом тихони и её манерой поведения, передразнивать, стращать, загонять в угол и козлить насмешками. Однако, почувствовав, что перегорает, красавчик всё же спохватился и вернул себе прежнюю жёсткость, хотя изначально планированная схема надругательств и стёба теперь показалась ему совершенно лишней.

— Ты шаришь в химии, так? — нашёлся остывший мальчик.

До сообразительной Поспеловой тут же дошла причина атаки. Осознавая весь конфуз ситуации, школьница поняла, что надо сказать правду о своих реальных успехах в предмете. Вокруг — куда бы она не кинула робкий взгляд — стояли высокие, спортивные, хулиганистые мальчишки и бесцеремонно её рассматривали.

— Будешь мне давать списывать, поняла?! — Сэро сделал ударение на первом слове, наклонившись к дрожащему Любиному лицу ещё ниже. Теперь юноша мог хорошенько разглядеть узоры её зрачков. — Домашние, проверочные, лабораторные — да похрен, что!.. Пишешь себе и отдельно катаешь шпору мне. Всегда! Я забираю. И мне наплевать, оглохнешь ли ты в следующий раз или несварение словишь! Не хочешь проблем — не беси меня, усекла?.. Своё я должен получить. Вопросы?..

— Вообще-то я плохо понимаю химию, — решила сознаться Люба, огорошенная требованием цыгана.

— Ты опять стала тугой на ухо?! — рявкнул в ответ десятиклассник. — Тебя встряхнуть, чтобы мозги прочистились?!.. Я сказал: будешь давать мне списывать свои домашние. Вообще все работы, блин!.. Потому что вчера кто-то некстати оглох, догадываешься?.. Отрабатывай свой косяк и больше не нарывайся, коза!.. Вкурила наконец, мать твою?!..

— Да, конечно, очень хорошо! — ровесница в подтверждение своих слов послушно затрясла головой. Потерявшись совсем от наезда, девочка поняла, что налипла, но тем не менее выдохнула. Она всё-таки ожидала от этой стычки гораздо худших последствий.

Грубиян, едва получив утвердительный ответ, пошёл дальше, специально толкнув девушку плечом побольнее. Его компания, ещё немного поглазев на Любу, двинулась следом. Поспелова поймала на себе внимательный, холодный взгляд Имира, съёжилась от стыда и поспешно отвернулась.

Отойдя на десяток шагов, Сэро резко повернулся. Все остальные тоже остановились и развернулись следом за лидером.

— Я скоро к тебе подойду, так что готовься, кукла!.. Будешь с пустыми руками — живьём закопаю! Это ж ты услышала?! — напоследок с вызовом кинул ей цыган и теперь уже пошёл своей дорогой окончательно.

Люба торчала на берегу ещё минут двадцать, не в состоянии пошевелиться от шока, и не отрываясь смотрела вслед ватаге парней, среди которых заметно мелькали две высокие черноволосые фигуры, пока бравая компания не повернула за угол перекрёстка.

***

— Зачем тебе списывать у неё химию? — нарочно спросил Имир у брата, когда они попрощались с последним другом из попутной компании.

Сэро, услышав вопрос, будто проснулся. Погрузившись на мгновение в себя, он припомнил пугливое лицо — очень даже миловидное, белокожее, с пухлыми алыми губами и розовыми щёчками. Девчонка наверняка восприняла его наезд всерьёз в силу своей наивности и будет теперь каждый день ходить с тетрадкой по химии в школу да тратить урочное время на дубляж проверочных. Ха, так ей и надо, дуре! Нефиг было вчера строить из себя инвалида.

— Как зачем? — лукаво усмехнулся парень. — Чтобы стать отличником без лишних усилий. Хочу, чтоб моя прелестная фотка висела на Доске Почёта рядом с твоей!.. Ты ж мне хрен дашь списать, братишка!

— Понятно, — улыбнулся Имир, не скрывая иронии. Близнец знал брата, как облупленного. А ещё знал, что тому плевать на учёбу. Тем более на химию. А вот играть на девичьих нервах — другой вопрос. Тут наглый Сэро церемониться не любил и не стеснялся использовать свою привлекательность на полную катушку.

— Ты в курсе, что это была дочка дяди Васи? — словно невзначай, продолжил разговор брат.

— Кого?! — не понимая, поморщился повеса.

— Василия Михайловича. Он с нашим отцом на станции работает. Ты с ним пару раз летом здоровался, когда разгружать вагоны приходил. А её мать, Александра Григорьевна, там же, на станции, в товарной кассе сидит. Когда мы только переехали и встряли без вещей и денег, она нам огромные коробки пряников и халвы приносила.

Решив добить впечатлённого открытием брата, Имир пошёл до конца.

— Припомнил, да?.. Это мать той самой Любы тогда помогла нашей семье после переезда сюда: оформить документы и вернуть вагон с вещами, украденный в пути. Ещё отца на работу взяли благодаря её рекомендации. А ты, добрая душа, теперь её дочку кошмаришь вшивой химией, нахрен тебе не сдавшейся!

Сэро притормозил и задумался. Переезд на юг с севера России несколько лет назад дался его семье очень тяжело. Ибрагимовы остались без вещей, денег и документов из-за чужой оплошности да плохо сделанной работы. Его родители были очень благодарны в то время всем, кто не отказал им в помощи на чужой земле, — особенно, тем самым Поспеловым.

Теперь перепуганная, дурно одетая девчонка на мосту, над которой он позволил себе слегка поглумиться, предстала перед Сэро в ином свете.