Хенемет-Амон

Павел Сергеевич Марков (2024)

Тень накрыла Египет. Фараон охвачен тяжким недугом. Силы на исходе, и никто не знает победит ли он проклятую болезнь. Кто же станет его наследником? Воля Повелителя ясна, но далеко не все разделяют этот выбор. Великая царица имеет собственные планы на египетский престол. А в это время один наемник получает странное задание. Оно тревожит с самого начала, но перед щедрой платой невозможно устоять. Немало тягот и опасностей поджидают на пути, но они меркнут перед тем, что уготовила ему судьба…

Глава 15

Лик Ра почти полностью скрылся в Дешрет, когда Саптах решил-таки закончить торговлю на сегодня. Денек выдался славный. Ему удалось выручить немало дебенов за несколько лазуритовых камней и целую партию хорошего пива. Однако дольше оставаться здесь не было смысла. Город быстро погружался в сумрак. Рыночная площадь Хут-Ка-Птах стремительно пустела. Многие торговцы хотели добраться до своих жилищ засветло. Бродить впотьмах по улицам никто желания не испытывал. Местные стражники явятся на пост только через некоторое время.

Вновь поправив непослушный парик, он окинул взглядом шатер. Товаров было еще предостаточно, так, что в ближайшие дни не придется забивать голову проблемами, касательно снаряжения и отправки нового каравана в Хазету или Темеску[1]. Добра должно хватить на целую неделю хорошей торговли. А, может, и дольше.

Еще раз пробежав взглядом по тюкам с утварью, Саптах уже собирался прикрыть лавочку, как вдруг услышал позади хриплый голос.

— Чем торгуешь, хозяин?

Караванщик вздрогнул и обернулся.

По ту сторону прилавка стояла невысокая, но крепко сложенная женщина. Молодая. Из одежды на ней были лишь две льняные повязки — набедренная и нагрудная, за которой с трудом скрывалась красивая грудь. Поверх спины виднелся серый походный плащ. Незнакомка имела стройное и мускулистое тело. На поясе висел обоюдоострый меч. Медленно Саптах перевел взгляд на лицо посетительницы, невольно задержавшись на грудях. Черные, как смоль, длинные волосы спадали на плечи. Из-под тонких бровей смотрели карие глаза. И их взгляд заставил караванщика позабыть о красоте тела незнакомки. Саптах невольно поежился. Было в ее взоре нечто пугающее… заставляющее мурашки бегать по коже. Эта угроза неприятно контрастировала с ее естественной красотой. На тонких губах под прямым носом играла улыбка… и она не предвещала ничего хорошего. Будто Саптаху явилась Сехмет[2] в человеческом обличии.

— Что, прости? — невольно переспросил караванщик.

— Чем торгуешь? — зловеще улыбаясь, повторила она.

— Да-а-а, — неловко протянул торговец, нервно почесывая затылок, — всяким… там… разным. Вино, камни драгоценные, провизия… только я уже закрываюсь вообще-то. Ты лучше завтра приходи. Уверен, у меня найдется что-нибудь любопытное… — он осекся.

Губы незнакомки разошлись еще шире, обнажая стройный ряд белых зубов. Они напомнили Саптаху оскал голодной гиены. Караванщик почувствовал, как под непослушным париком выступил пот. Холодный и липкий. Взгляд торговца невольно забегал по площади в поисках стражников, но тех, как назло, нигде не было видно.

— Я уверена, — прохрипела женщина, — ты сможешь найти для меня время. Прямо сейчас.

Сказав это, незваная гостья демонстративно отодвинула плащ от пояса, и Саптах увидел, что она вооружена не одним мечом, а сразу двумя! Зрачки торговца широко раскрылись. Заметив его испуганный взгляд, незнакомка хмыкнула.

— Ну, так что? Поболтаем?

Караванщик облизал пересохшие губы:

— Чего ты хочешь?

— Вот это уже правильный вопрос, — она оперлась руками о прилавок.

Саптах невольно сделал шаг назад:

— У м-м-меня есть лазурит. М-м-могу предложить отличное м-м-медовое пиво. Оно прекрасно освежает после жаркого дня…

— Заткнись, — бросила та.

Это прозвучало негрубо, но торговец тут же умолк. В голосе незнакомки звучал металл. И он представлял не меньшую угрозу, чем холодная бронза на поясе.

— Ты тот самый караванщик, что водит горбатых на север? — спросила гостья.

Саптах опешил:

— Ну… да. А почему ты спрашиваешь?

— Не твое дело.

Торговец сцепил руки, дабы унять дрожь. Взгляд незнакомки словно пронзал его насквозь.

— Хочешь передать что-то в Хазету или Гебал[3]? — промямлил он.

Глаза женщины сузились. Саптах внезапно почувствовал себя плохо. В ступнях разлилась предательская слабость. Возникло острое желание присесть, но он не рискнул этого сделать. Будто гостья из сумрака одним взглядом заставляла держаться на ногах.

— А скажи-ка мне, торговец, — она подалась вперед, — не отбывал ли, часом, отсюда в далекие края какой-нибудь жирный гусенок?

— Жирный г-г-усенок?

— Богатый господин, — резанул голос незнакомки.

Караванщик вздрогнул. Он испытывал страх и растерянность.

«Да где же эти проклятые стражники, когда они так нужны?!».

— Что это у тебя так глазки забегали? — ехидно подметила женщина.

— А… я…

— Мы же просто болтаем, разве нет? — хмыкнула она. — А ты, судя по всему, уже схенти обмочил.

Саптах громко сглотнул и просипел:

— Богатый господин?

— Ага.

— Н-нет, не было такого.

— А-а, — цокнула языком незнакомка и покачала головой, — ответ неверный. Зачем же начинать наше общение со лжи? Разве тебя не учили, что врать плохо? Смотри, сожрет Ам-мут твое сердце на суде[4], — она хрипло засмеялась.

Саптах побелел, как слоновая кость. Этот смех заставил его Ка уйти в пятки.

— Да не вру я, — едва ворочая языком, пролепетал он.

— Тогда я спрошу еще раз, — женщина демонстративно положила руку на меч, — отправлял кого, аль нет?

Торговец нервно сглотнул и заговорил. Однако язык так плохо слушался, что приходилось бросаться короткими фразами. Но гостью это, похоже, даже забавляло.

— От…. отправлял.

— То-то же. Кого?

— Сына вельможи.

— Откуда?

— Из… из Уасет.

— Куда поехал?

— В Бабилим.

— По какой дороге?

— Через Хазету.

— Он был один?

Саптах замялся. Какой бы страшной ни казалась эта, взявшаяся из ниоткуда, незнакомка, ему не хотелось выдавать своего друга.

— Оглох что ли? — повысила голос она.

Торговец вздрогнул, как от удара кнутом. С губ непроизвольно сорвалось:

— Да, один.

— Пха! — злобно прыснула та и выхватила меч. Бронза громко лязгнула в тишине. — Ну, ты даешь, торговец. Сынок вельможи поехал в Бабилим один?! Да у тебя мозги жиром затекли. Но ничего. Я знаю, как их тебе промыть.

Глаза Саптаха выскочили из орбит. Дыхание участилось. Он готов был упасть в обморок. Вскинув руки перед собой, будто защищаясь, он протараторил:

— Один человек с ним поехал! Один!

Женщина скривила красивые губы, но меч убрала:

— Кто такой?

— Знакомый. Он помогает мне в перевозках лазурита.

Незнакомка сощурила глаза:

— Как он выглядит?

— Смуглый.

— А-а, — цокнула та языком, — маловато будет. Еще давай!

— У него меч с серебряной гравировкой, — залепетал торговец, — он носит белый схенти… с узором льва.

— Сразу бы так. Давно уехали?

— Позавчера утром, — руки Саптаха ходили ходуном.

— И они поедут через Хазету?

— Д-да.

Гостья зловеще улыбнулась:

— Ну, вот. С этого и стоило начать. И время бы мое не потратил, и схенти свое не обмочил, — она отошла от прилавка, растворяясь в сумраке, — спасибо за помощь, торговец.

Повернувшись спиной, гостья рассмеялась. Ее хриплый смех, подобный хохоту гиены, эхом разлетелся по пустой площади.

Саптах испуганно следил за удаляющейся женщиной и с облегчением вздохнул только тогда, когда она растворилась во тьме. Сумерки стремительно окутывали Хут-Ка-Птах своим непроницаемым одеялом. И где-то в нем, словно укрывшись за плотной ширмой, скрылась зловещая незнакомка.

«Боги милостивые, надеюсь, с Саргоном все будет хорошо. Во что же мы с ним влезли с этим сыном вельможи? Неспроста награда была столь щедрой, ой неспроста…».

На негнущихся ногах он вышел из-под навеса и направился к стойлам за углом. Там его уже поджидал Хеп, которого он взял сегодня собой, дабы привезти на рынок еще пару тюков с утварью. Усевшись в телегу, караванщик испытал настоящее облегчение. В стопах разлилась истома. Давненько его не пробирал такой страх. Тем не менее, руки все еще дрожали, а сердце громко билось в груди.

— Вези меня домой, бычок, — пролепетал Саптах, — я мечтаю о пиве и объятиях Сатхекет.

Хеп вяло промычал и двинулся в путь.

Когда он покидал рыночную площадь, на ней показались первые стражники, факелами разгоняющие тьму.

«И где же вы раньше были, пески Сета вас занеси?» — подумал Саптах, но вслух ничего не сказал.

Встречу со страшной незнакомкой он хотел забыть, как можно скорее. Однако красивое, но злобное лицо никак не выходило у него из головы на протяжении всей дороги домой.

***

Джехутихотеп сидел, укутавшись в красный плащ, и угрюмо наблюдал, как Саргон ставит палатку, вбивая колышки в песок. Прислонившись спиной к верблюду, мальчик ощущал его тепло и урчание в животе.

— Мне кажется, он голоден, — подметил паренек.

Саргон глянул через плечо:

— Он всегда голоден, да, Минхотеп?

Верблюд обернулся к хозяину и сделал вид, будто собирается плюнуть.

— Даже не думай об этом, — весело засмеялся мулат, вновь возвращаясь к палатке.

Минхотеп что-то проворчал и отрешенным взглядом уставился на север, откуда доносился слабый ветер. С каждой минутой становилось прохладнее. Джехутихотеп устремил взор на юг. Туда, где в сгущающемся сумраке виднелись скалистые кряжи, называемые «лазуритовой лестницей». Горы были неиссякаемой жилой по добыче драгоценных камней.

Они уже далеко зашли во владения Сета. Пер-Бастет и Та-Меху скрылись за горизонтом, и теперь их повсюду окружали пески, местами переходящие в высокие барханы. На небе высыпали звезды. Солнце село за горизонт в той стороне, где находился Уасет. Его дом… Только сейчас, когда Та-Кемет скрылась из виду, Джехутихотеп по-настоящему осознал, что покинул родной и любимый край. На сердце начинала разливаться пустота. Он скучал… Скучал по маме и папе. Особенно по папе. Интересно, как он сейчас? Мама рассказывала, что ему плохо. Он тяжко болеет…

Странный шум вывел Джехутихотепа из задумчивости и заставил прислушаться. Из надвигающегося сумрака раздался непонятный звук… Чей-то плач. Паренек вздрогнул и напрягся. На мгновение все стихло… а затем опять! Плач. Слабый, но такой пробирающий, что мурашки побежали по телу. А потом он сменился стоном. Мальчик похолодел и судорожно вцепился руками в накидку. Протяжный вой, словно убитая горем мать оплакивает младенца. Джехутихотеп с тревогой во взоре озирался по сторонам, однако не увидел ничего, кроме песка и дюн.

— Что это? — испуганно прошептал он.

— А?

Саргон закончил возиться с палаткой и сел возле входа, повернувшись к мальчику лицом.

— Как будто кто-то плачет… очень жутко… но я никого не вижу.

Мулат напряг слух, пытаясь уловить подозрительные звуки. Какое-то время они сидели в полной тишине. Только легкие порывы северного ветра свистели в ушах, да переносили мелкие песчинки.

— Быть может, тебе почудилось? — предположил Саргон.

— Нет же! — с жаром возразил паренек. — Клянусь! Я знаю, что слышал!

Спустя минуту стон раздался вновь. Далекий и протяжный.

— Вот! — прошептал Джехутихотеп. — Опять! Теперь ты слышишь?

— Да, — ответил мулат, — теперь слышу.

— Что это? — с испугом спросил мальчик.

— Барханы поют.

— Барханы? — паренек округлил глаза. — Как барханы могут петь?!

— Не знаю, — Саргон пожал плечами, — местные говорят, что это кричат души умерших, погребенных песками пустыни. Ведь они так и не нашли себе достойного упокоения.

Мальчика пробил озноб. То ли от холода, то ли от страха.

— А они нас не тронут?

Мулат вяло улыбнулся:

— Надо бояться живых, а не мертвых. Все хорошо. Тебя я в обиду не дам. Ни духам, ни гиенам.

— А тут гиены водятся?

Джехутихотепа сейчас слабо интересовали обитатели пустыни, но он хотел поскорее отвлечься от этого жуткого воя и перевести разговор в другое русло.

— Встречаются, — Саргон размял кисти, — но на людей нападают редко. Если только не обезумят от голода.

— Ты говорил, что твоя мама боится гиен, — вспомнил мальчик.

— Точно.

— А ты сам?

— Нет. Я знаю, как их одолеть.

— Хорошо, коли так.

Паренек выдохнул. Он начинал понемногу успокаиваться и привыкать к жуткому вою, временами долетающему до привала. К тому же уверенность спутника передавалась и ему. Тем не менее он продолжал с опаской посматривать в сторону дюн, силуэты которых виднелись в сумраке.

Саргон воздел глаза к небу:

— Пожалуй, надо спать. Встанем пораньше, пока зной не наступил. А к вечеру уже доберемся до Хазеты.

— Да, твоя правда, — согласился Джехутихотеп, а затем внезапно спросил, — помнишь ты сказал, что все чего-то боятся?

— Угум.

— Кажется, меня пугают эти поющие барханы… а чего боишься ты?

Мулат пристально посмотрел мальчику в глаза, и пареньку от этого стало неуютно. Он поежился.

— Неизвестности, — молвил Саргон.

— Неизвестности?

— Да. Когда я иду вслепую и не знаю, чего ждать.

— Понимаю тебя, — Джехутихотеп отвел взгляд.

— Мне не нравится, как ты от меня что-то скрываешь.

— Я ничего не скрываю, — возразил мальчик, продолжая смотреть в сторону.

— Ты умен, но врешь неумело.

Паренек насупился, но промолчал. Лишь плотнее завернулся в плащ.

— Почему ты не хочешь говорить о родителях? Кто они?

— Это не так чтобы важно.

— Раз неважно, так расскажи, — хмыкнул мулат.

Паренек снова не ответил.

— В какое дерьмо ты меня впутал?

Джехутихотеп вздрогнул:

— Я тебя ни в какое д… дер… не впутывал я тебя ни во что. Честно!

— Тогда скажи мне правду.

Тот вздохнул:

— Мой отец помощник джати в Уасет…

— Это я уже слышал, — резко перебил Саргон и нахмурился, — давай ты расскажешь что-нибудь другое.

Джехутихотеп, наконец, повернулся к нему и посмотрел прямо в глаза. Мулат увидел на этом юношеском лице отстраненное выражение и упрямую решимость сохранить свою тайну.

Мулат задумался.

«Во что ты меня втягиваешь, а? Что вообще происходит? Почему ты не желаешь говорить о семье? Ты сбежал? Тебя похитили? И какую роль играю во всем этом я? Почему ты молчишь? И эта щедрая награда… что-то не так. Но я не могу понять, что. Проклятье! Эта неизвестность… неизвестность, которая так пугает меня. Ну не пытать же мне тебя, шакалы подери?».

Ворох вопросов, подобно огромной волне, готов был захлестнуть разум Саргона, но голос Джехутихотепа заставил вынырнуть обратно.

— Давай лучше поспим и наберемся сил. Твоя правда, нам завтра нужно встать пораньше, пока лик Ра не разогреет землю.

— Ты спросил, чего я боюсь, — внезапно молвил мулат, — а знаешь, что я ценю больше всего?

Мальчик быстро покачал головой:

— Нет.

— Честность, — Саргон нахмурился, — я привык быть честным со всеми. И хочу, чтобы честными были со мной. Ты меня понимаешь?

Джехутихотеп потупил взор:

— Да, Саргон. Я понимаю. Это достойная добродетель.

— Так будь же честен со мной!

Мальчик вздрогнул, поднял взор и посмотрел ему прямо в глаза. Мулат увидел в них борьбу чувств. Яростную и беспощадную. Губы паренька дрогнули. На какой-то момент показалось, что он заплачет, но Джехутихотеп сдержался.

— А знаешь, что больше всего ценю я? — тихо спросил он.

Саргон вскинул брови:

— Что же?

— Верность. Ведь настоящую верность не купишь ни за какие дебены. На плечо верного товарища и друга всегда можно опереться. И он всегда прикроет тебе спину.

— Разве я не доказал свою верность? — хмыкнул мулат.

И вновь губы мальчонки дрогнули:

— Я не знаю…. Тебе заплатили за мое сопровождение… я не знаю… прости, Саргон.

Мулат вздохнул:

— Ты же сам говорил, что у меня сердце доброе. Так доверься мне, наконец! Что происходит, Сехмет тебя подери?!

— Я не отказываюсь от своих слов, но… — на лице мальчишки читалось смятение, — понимаешь… это не только моя воля, а еще и… я… я не могу… прости. Доброй ночи, Саргон, — Джехутихотеп быстро вскочил и скрылся в палатке.

Саргон застонал и воздел взгляд к небу:

— Да что за дерьмо здесь творится?

Минхотеп утробно заурчал.

— Ты тоже не понимаешь? — мулат встал. — Проклятье. Мне срочно нужно выпить… выжру полкувшина!

[1] Темеску — Дамаск.

[2] Сехмет — в египетской мифологии богиня войны, палящего солнца и яростной мести. В мифе о наказании Ра человеческого рода за грехи Сехмет в образе свирепой львицы истребляет людей. Лишь подкрашенное охрой пиво, похожее на кровь, смогло опьянить и усмирить кровожадную богиню.

[3] Гебал — Библ. Древний финикийский город, расположенный на берегу Средиземного моря в 32 км от Бейрута — нынешней столицы Ливана.

[4] Ам-мут — Поглотительница смерти. Чудовище с телом гиппопотама, львиными лапами и гривой, пастью крокодила в древнеегипетской мифологии, обитающая в Дуате. Съедала сердце человека, если на финальном суде оно было тяжелее пера. Эта участь ждала всех неправедников.