Глава 8. Кто здесь охотник?
На участке катакомб, недалеко от выходов, по петляющим низким коридорам, комиссар Кагин, сержант Устрицкий и младший лейтенант Елкин, обходят посты.
— Что-то фашист шуршит наверху подозрительно, — поглядывает на потолок Устрицкий, — не нравятся мне эти звуки!
— Зашевелился змеюшник! — усмехается Кагин, — Разворошили поганое гнездо! Чует свою погибель, гад!
— Надо будет поглядеть, от них всего ждать можно, — заключает Елкин, — те еще твари! Изворотливые в садистком уме своем.
— Да пусть хоть как выкручиваются, — зло сплевывает Кагин, осматривая на зависший шершавый свод, — у нас подземная обитель, как бронепоезд… каменный! Что ни делай — все от скалы отскочит!
— В любой броне есть щель или другое уязвимое место… — замечает Устрицкий, — Поэтому лучший лишний раз перестраховаться!
— Это верно, — соглашается Елкин, — с немцами нужно держать ухо востро! Они мастера на всякие инквизиторские штучки! Исторический опыт богатый имеется… Удивительная жестокость под маской улыбающегося благодетеля.
— Дикие варварские племена! — восклицает Кагин, — Фасад глянцевый, околокультурный, а суть не изменилась… Какими были необузданными и жестокими германцами, в период Римской империи, такими и остались! Как говорится, сколько волка не корми…
— Любому Лиху недолго бегать, — усмехается Устрицкий, — на всякого зверя охотник найдется. На всякого преступника — плаха с топором, все получат по заслугам!
— Ну, с этими выродками разговор особый предстоит, — сурово заявляет Елкин, — одной плахой не отделаются! Им особое наказание требуется… Таких извергов еще в Истории не было! Они должны все зло, которое совершили, на своей мерзкой шкуре прочувствовать! И понять, что они творили, и каково это…
— Да все они понимают прекрасно! — горячится Кагин, — В этом и состоит ужас. В сознательном извращении человеческого рассудка, сознания, и превращении его во что-то чудовищно-холодное! Ненасытное до страданий и крови! Вампиризм современности в глобальном масштабе. Это как оборотень в человеческом обличье… Не знаешь, где и как он тебя подстережет! И что сделает с неизменно лукавой улыбкой.
— Тьма и зло, разные формы принимают, — произносит Устрицкий, озираясь по сторонам, — не всегда разберешь, кто и что перед тобой…
— Вся нечисть в Огне сгорит, — горячо заявляет Елкин, — красном, пролетарском! Рано или поздно… Всем им — фашистам, капиталистам и буржуям, угнетателям народных масс конец настанет. Неизбежно! Любой паразит и упырь гибнет… даже по законам Природы!
— Да, природа мудра в основе своей, — продолжает Кагин, — в ней сохраняется только лучшее, то, что достойно Жизни. А фашисты — явление кратковременное, просто форма болезни, не более…
— Так оно наверно и есть, — потирает закоченевшие от подземного холода руки, Устрицкий, — и получается, мы как лекарство против опасного вируса, в едином большом организме, боремся за выздоровление?
— Вроде того, — улыбается Кагин, — сам мир страдает и обливается кровью вместе с нами! Поэтому, мы спасаем не только людей, но и что-то гораздо большее… Сам этот грандиозный механизм бытия!
— Да, жизнь наша, несмотря на тяготы и катастрофы, — размышляет Елкин, — все-таки удивительна и порой интригующе загадочна! Много еще всего непонятного и невообразимого. Может для того, чтобы было интересней жить?
— А я вот иногда думаю, — откровенничает Устрицкий, — за чертой смерти, все-таки что-то есть? Или от нас вообще ничего не остается? И если есть, какое оно? Как здесь, или вообще ни на что не похоже? И где наши погибшие товарищи? Что с ними стало?
— Что-то все равно есть… — выдыхает Кагин, переступая через груду камней под ногами, — Но не в форме религиозных поповских сказок! О всемогущем бородатом старичке на облаке и ангелочках в белых рубашках, с музыкальными инструментами! И о райском саде, где все хором денно и нощно хвалу Создателю поют! Что за бред? И в чем тут Рай и блаженство? Херня какая-то… Все это больные фантазии церковников. Не можем мы так просто умереть… Не логично это! Слишком много в нас всего закручено! Мы как-то продолжаемся, но каким образом — со временем узнаем!
— Ну, когда умрем, точно узнаем! И не только это… — с бравадой усмехается Елкин, — Вот только уже рассказать живым не сможем. А жаль…
— Мне кажется, это будет как пробуждение ото сна… — добавляет Кагин, внимательно осматривая одну из стенок на пути, — Или как переход в другой сон! Что-то такое…
Со временем наша наука все откроет! Все воочию увидим и поймем. Будем управлять смертью как и другими процессами. Самолеты летают, пароходы плавают, в домах электричество горит… Что мы скакуна Смерти не объездим что ли? Нашей коммунистической стальной воле нет преград… Так все неизвестное и грозное — любая стихия или явление станет простым домашним хозяйством. Рутинной вещью…
Человек — мера всех вещей! Протагор, древнегреческий философ, кажется сказал…
— Философией увлекался, Николай Александрович? — спрашивает Елкин.
— Немного… — отвечает Кагин, — Когда учился по партийной линии. Древние греки мне очень нравятся! И Сократ, и Платон, и Демокрит и Аристотель…
Все у них величественно, глубоко и ясно.
Очень похоже на то, что мы в СССР строим — Грандиозность Духа, стремление к Новым Горизонтам, Возведение нового мироустройства, отход от старых традиций, Аскетизм и Гармония, Взлет Мысли и Свобода, Человеческий безграничный Космизм, Архитектура Титанов… словом, Новый Олимп! Небывалая доселе Эпоха! В каком-то смысле мы наследники Античности.
— Здесь говорят, — повествует Елкин, — в этих местах, античности тоже навалом. Из этих каменоломен Боспорское царство вышло, во всем своем великолепии! Камень-ракушечник, что вокруг нас. Из него все дома строили. Не одну эпоху! Места эти древние, особенные и загадочные, ни с чем не сравнимые… Тут даже этот дух старины чувствуется! Будто в другое время проваливаешься…
— По мне так, тут время вообще останавливается, — смеется Устрицкий, — порой не понимаешь, который час и сколько уже прошло. Час или сутки! Словно внутренние часы разбились вдребезги… И не ясно, что происходит, и как себя отметить на отрезке проживания! Нет ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Только одно темное, вязкое, мрачное ненасытное мгновение, засасывающее тебя как топь в неведомую глубину! И ты не можешь ничего сделать! Как в кокон липкий и утягивающий попадаешь, и чем больше трепыхаешься, тем сильнее запутываешься и глубже уходишь… Так что, не все так просто здесь!
— Да, каменоломни начинают влиять на человека, с самого момента спуска сюда… — кивает Кагин, — И не только физически! Но и внутренне… Сознание, как пустой бутыль, начинает заливаться чем-то доселе неведомым. И начинаешь видеть и чувствовать совершенно по-другому! Если будем здесь долго, сильно изменимся…
Потом придется адаптироваться к обычному миру. Здесь очень много чего скрытого в этом мраке, незаметного глазу! Надо быть крайне внимательным.
— Значит, обретем новые навыки! — загорается Елкин, — Военные точно. Научимся под землей воевать и других будем учить! Может целое направление в военном искусстве появится!
— Как не крути, а человек много что может! — подытоживает Устрицкий, — Мы просто порой, в себе много чего не замечаем. В нас скрыт безграничный потенциал. Главное найти добротный инструмент, чтобы открыть эту кладезь возможностей.
— Мы — венец Природы! — декламирует Кагин, — Это неоспоримо! И сможем возвести такое, что и вообразить трудно! Новую эру, ослепительно благую, социалистическую! Где не будет ни мучений, ни нужды, ни скорби. Где все будут счастливы, могущественны как боги или титаны в мифах этих распрекрасных.
— При коммунизме так будет, — уверенно заявляет Елкин, — что если боги где-то и есть, то позавидуют нашей свободной и замечательной жизни… Для нас людей, пределов нет!
— Если бы все это, беспредельная сила и таланты человека, направлялись только в светлую, хорошую сторону, на земле точно был бы уже Рай…
— Никуда этот рай от нас не уйдет! — вдохновенно посмеивается Кагин, — Построим своими трудовыми мазолистыми руками! Навечно! И имя ему будет — Сверх Советский Союз Социалистических Республик! А потом махнем Космос осваивать! Будем первыми в межпланетном пространстве! В космос первым полетит наш советский человек, какой-нибудь простой русский парень… Командир-летчик нашей доблестной Красной Армии! Станет Героем всей планеты! И памятники ему поставят везде… Дальше до звезд полетим, и еще братьев по разуму встретим! И создадим невиданную Вселенную!
— Только бы война эта скорей закончилась! — вздыхает Елкин, — А там темпы строительства быстро пойдут… «Катюши» у нас уже есть! Наштампуем и космических ракет вдоволь… И полетим к самым далеким звездам! Звезды — это наше родное, они и на знаменах наших и на форме, почти у сердца…
— А я домой хочу! — неожиданно говорит Устрицкий, — Дальние экспедиции меня не очень увлекают… Интересно конечно, но мне и родной улицы вполне хватает. Только бы мир был и тишина…
— Подчас покой, и тишь дорого обходятся… — замечает Кагин, — Ценой неизмеримо большой крови!
— Это должно прекратиться! — горячо выпаливает Елкин, — Только палачей фашистских выкурим из всех стран. И заживем достойно!
— Беда в том, что каждый это понимает по-своему — жить хорошо! — говорит Устрицкий, — Отсюда вся эта кутерьма…
— Мир — это еще и испытание для всех! — взбирается на гряду обломков Кагин, — И как каждый себя проявит, то и получит…
— По меркам этой войны, — замечает Устрицкий, пригибаясь под низким сводом, — и все что наш советский народ уже пережил, так нам уже такая благодать положена, что и не представить…
— Тише! — обрывает товарищей Елкин, — Что-то мне этот шум наверху тоже не по душе… Как собака скребется. И не характерно что-то для…
Впереди раздается мощный взрыв. Стены качаются… Где-то рушатся плиты. В конце коридора поднимается облако вязкой густой пыли. Красноармейцы едва удерживаются на ногах…
— Что за черт? — выкрикивает Кагин, — Где это?
— У выхода, — все еще держась за стену, снимает с плеча автомат Устрицкий, — Поди пост смело…
— Сейчас посмотрим, — поднимает факел выше Елкин, — Давайте-ка туда, только осторожно!
— Чем они рванули? — гадает Кагин, — Раньше такого не было… Ни снаряды, ни бомбы не брали! Что вообще происходит?
— Фашист задачки задает, как всегда кровавые, — негодует Устрицкий, — ну да ничего, за все сволочи ответят…
— Тут саперы постарались… — заключает Елкин, — Только чем и как? Скоро выясним… И дадим достойный ответ! Сейчас главное их в каменоломни не пустить! Наши наверняка услышали, и подняли тревогу… А нам нужно проход блокировать, чтобы эта сволота сюда не налезла! Идем тихо… Факела гасим. Впереди вон уже просвет маячит!
Красноармейцы осторожно пробираются сквозь туман плотной едкой известковой пыли и выходят к посту… Каменная кладка обвалена. Пулемет караула искорежен, его дуло торчит из под обломков как взывающая о помощи причудливая антенна… Рядом лежат убитые и стонут еле передвигаясь раненые солдаты. Коридор завален большими и малыми обломкам камней. Сквозь обрушившуюся часть свода, через пролом льется ослепляющий до рези в глазах свет…
— Я перевяжу раненых, — бросается вперед Кагин, — оттащу их глубже… Вы держите вход под прицелом! Наверняка сейчас фашисты полезут!
— Странно, что они еще не здесь! — внимательно оглядывается Елкин, — Обычно их сразу после обстрелов нелегкая приносит. Ну и хорошо, есть время…
— Амбразура вся разворочена, — констатирует Устрицкий, — нужно что-то по-быстрому соорудить…
— Надо бы аккуратно наружу выглянуть, — предлагает Кагин, — что там… Прикинуть, что и как!
— Сейчас посмотрим, — вслушивается Елкин в мертвящую глубину прохода, — немного прикроем коридор и заодно…
Сильнейший взрыв… где-то рядом, обрушивает козырек у входа. Оглушает, рвет барабанные перепонки, и сносит красноармейцев, как ветер сухие листья, впечатывает в камень… Вспышка, обжигая, ослепляет, грохот раскалывает рассудок, оставляя вместо окружающего дрожащее склизлое марево… Повсюду сыпятся камни обломками бывшей Реальности. Кажется, это конец всего…
Когда все немного стихает, в руинах откапываются живые, кому посчастливилось уцелеть… Раненые почти все погибли.
Кагин, еле поднявшись на ноги, качается из стороны в сторону, с потерянным остекленевшим взглядом в одну точку, «висит» как привидение, вероятно контуженный…
Устрицкий ворочается, наполовину заваленный острыми обломками. Елкин выбирается, изворачиваясь, как ящерица, из под огромной рухнувшей плиты, и осматривается… Все трое в ссадинах, рваных шрамах и кровоподтеках, посеченные осколками камней. В белесом слепящем проходе вырастают зловещие нависающие фигуры немцев. Мгновения — автоматные и пулеметные очереди разрезают пыльную взвесь и секут, рикошетя по скалам.
— Комиссар, пригнись! — Елкин отталкивает Кагина в темноту… Прижимается в выемку скалы, и достав из кобуры ТТ, начинает остреливаться… — Боря, ты как там?
— Порядок! — хрипит Устрицкий, — Один момент…
Сержант переваливается, пытается переползти через гряду завала, занимая более менее, удобную позицию, передергивает затвор ППШ-а и открывает огонь… Фашисты останавливаются и укрывшись за валунами, отвечают массированным обстрелом. Огненные трассы пуль проносятся по мраку коридора, как бешенные молнии.
Младший лейтенант Елкин, спрятавшись за угол, снимает с пояса гранату и бросает в сторону противника. Взрыв сотрясает еще раз изрубленные огнем и железом стены…
Елкин, быстро выглянув, и вновь укрывшись, стреляет из пистолета почти наугад.
— Не видно почти ни хрена! — кричит Елкин, — В голове еще все качается, как на море, и круги перед глазами какие-то… В башке как колокол бьет! Все раскалывается… Муть непробиваемая! И тошнит, не блевануть бы… Тьфу, пропасть… Ну скоты, вы сейчас отхватите!
— Я ничего! — откликается Устрицкий, — Только вылезти не могу! Засыпало каменюками… Ближе бы не подошли, а то я как вкопанный. Просто памятник на центральной площади! Осталось еще позу величественную придать… и готово!
— Как с патронами? — бросает между выстрелами младший лейтенант.
— У меня еще диск и «Вальтер» трофейный с одним магазином… — отвечает сержант, — Ну и нож на самый крайний случай!
— Ну ты живешь, брат! — смеется Елкин, — У меня еще одна обойма и все… Автомат взрывом унесло… хер знает куда! Когда второй раз бабахнуло, я думал, все хана, весь потолок вниз пошел… Ничего, выбрались, еще повоюем! Наши скоро…
Несколько взрывов вновь ослепляют и засыпают каменной крошкой… Это летят немецкие гранаты. Но узкий проход и выступ скалы впереди спасают красноармейцев.
— Мать вашу! — выдавливает сквозь зубы из себя Елкин, — Пулемет бы сюда! Наш зенитный… Всех бы смели! За минуты…
— Ничего! — подбадривает Устрицкий, — Мы и так их здесь перещелкаем. Только бы…
Неожиданно сзади появляется Кагин… С чумным полуотсутствующим взором, но крайне свирепым видом. Он приседает за излом утеса и начинает яростно разряжать свой револьвер.
— Коля! — одергивает младший лейтенант, — Ты куда? Ты же еле стоишь! Уходи!
— Не пройдете, мрази! — кричит Кагин, оглушенный, ничего не слыша, — Здесь вам только могила… Кипит наш разум возмущенный! Всех, падла, положу…
Фашистские очереди неистово, с визгом, бьют в глыбу, за которой он укрылся… фонтаном рассекая ракушечник.
— Без передыху сыпят черти, — отмечает Устрицкий, — как молоток лихорадочный! Ну ничего, подойдут ближе, я тоже всыплю! Щедро, от всей души…
— Патроны на исходе, — сообщает Елкин, — стреляем по очереди! И если близко начнут подходить!
— Ясно, — откликается из темноты Устрицкий, — Так даже эффективней будет… Эх, черт, мне бы вылезти отсюда! По-другому бы все пошло!
— Потерпи, чуток! — поддерживает товарища Елкин, — Я сейчас к тебе двину, откопаю тебя из груды этой, только прикрой!
А потом, с последним боезапасом придется отходить, будем их по коридорам кружить и давить поодиночке! Повальсируем в подземном танце. Когда выйдет…
Пулеметная очередь, внезапно, сзади, прямо над ухом, заставляет Елкина чуть не подпрыгнуть. Он резко оборачивается, вскидывая пистолет.
— Что не ждали, ребятушки? — гремит эхом голос Светлосанова, — так рано? Заскучали небось?
— Командир! Ну ты даешь… — выдыхает Елкин, — Я уж думал фрицы обошли! А с пулеметом то кто? Не вижу…
Из темноты в сизой дымке, возникает Гегечкори с немецким ручным пулеметом МГ, наперевес, как какой-то нереальный мифический персонаж…
— Ну и дела! — восклицает Елкин, — Дементий, ты помимо дивизионного телеграфиста, еще и пулеметчиком стал? Где взял то игрушку?
— Кавказский мужчина должен уметь все! — довольно улыбается Гегечкори, — Я и радист, и артист, и артиллерист! У немца реквизировал. Прирезал прыткого штурмовика, как собаку! Вот и приобрел. Занятная штука. Адски убойная. Теперь дежурным оружием в штабе будет. Надо таких еще насобирать у фрицев. Сейчас я им задам горского жару!
— Ну что тут у вас произошло? — Светлосанов занимает позицию, выставляя ствол автомата между камней, — Судя по разрушениям, все серьезно…
— Сильными взрывами разворотили вход, — поясняет Елкин, — так, что наш охранный пост почти весь погиб… Это не дальний артобстрел, работали саперы! Вероятно, закладывали взрывчатку, пытались вскрыть каменоломни. Ума не приложу, как им удалось!
— Разберемся, — вглядывается в проем Светлосанов, — Фрицев отгоним и все обдумаем… Так, слушаем сюда внимательно — 1-е отделение держим цель, как звенья самолетов в воздухе, по моей команде беглым огнем накрываем. 2 — отделение, приготовить гранаты, также строго по сигналу, одновременно… Мы им тоже сейчас шквал устроим, не хуже!
— Во время, вы… — выдыхает Елкин, — Спасибо! Еще бы немного и нас бы расстреляли, перевес значительный был…
— Все нормально, — спокойно посмеивается Светлосанов, — мы должны чувствовать каменоломни, как паук, свою сплетенную сеть… Пока получается! Ну что, подземная батарея? 1 — е отделение — пли!
Буря пламени окрашивает мрак вспышками и трассами выстрелов, обрушивая на фашистский отряд ливень свинца. Немцы, уже уверенные в своей победе, и продвинувшись по тоннелю, на какое-то время теряются, не ожидая такого неожиданно появившегося отпора. Прицельные выстрелы сбивают нацистских солдат. Но фашисты быстро приходят в себя. И немного отступив, и заняв более удобную позицию, снова неистово простреливают сумрак коридора. Начинается сумасшедшая дуэль из огня и металла. Пули, как осы, настоящим вихрем, визжат, кроша стены в осыпающуюся плотную едкую пыль. Звуки боя в замкнутом гулком проходе давят саднящей безумной какофонией. Ни одна из сторон не уступает. Противостояние достигает той крайней точки, когда кто-нибудь, не выдержит и дрогнет…
У красноармейцев есть преимущество — они в темноте видят значительно лучше, у немцев превосходство в численности и вооружении.
— 2-е отделение, огонь! — раздается в грохоте сражения голос, — Всем залечь!
Страшный грохот сотрясает стены коридора, частично обваливая породу впереди и снося позиции фашистов. Почти единый взрыв как минимум десятка ручных гранат переламывает исход боя… Сквозь мутную взвесь поднявшейся земли и пыли, советские воины усиливают обстрел, превращающийся в огненный поток…
— Заметались фрицы! — радостно кричит Гегечкори, пробивая огненными молниями черное пространство из ревущего пулемета, — Отползают… как каракатицы! Сейчас ленту сменю, побегут как зайцы…
— Немцы и вправду отходят, — радостно восклицает Елкин, — может контратакуем? Выйдем наверх и рассеем как обычно?
— Отставить! — останавливает Светлосанов, — Это не прорыв… Это хитрая игра, они нас заманивают, там наверху, поди уже целый батальон ждет! Чтобы ловушка захлопнулась… Когда фашисты скроются, берем трофеи и быстро отходим! Дальше в глубине соорудим новые заградительные стенки, не хуже прежних! Благо камня здесь вдоволь… И мины поставим. Этот рваный участок придется оставить! Мы их в другом месте встретим и уже на наших условиях! Не на тех попали, тевтонцы, мать их…
— Ты уверен, командир? — поворачивается Елкин, — Может и нет никакой засады наверху? Просто плановый прочес? Разведать и ударить? Разогнать всю эту нечисть… Не прогадаем?
Рядом Гегечкори сечет из пулемета по отступающим штурмовикам, задавая тон бою… Красноармейцы как хор за солистом, бьют из винтовок и автоматов по редеющему подразделению фашистов.
— Более чем… — непреклонно отвечает Светлосанов, — Сегодня что-то не то! Другая логика ведения боя. А немцы существа системные. Если что-то изменилось — значит, схватка будет уже иная, не как прежде. А проверять это кровью наших солдат я не хочу… Отойдем вглубь и оценим все со стороны. Далеко они не полезут. Необходимо понять, что они задумали.
— Ну что, тогда не будем медлить! — соглашается Елкин, — Сейчас Борю откопаем и вперед!
Когда последние очертания немцев растворяются в белесом свете дня, красноармейцы, собирают оружие, подхватывают раненых и тихо, тенями отходят в темноту катакомб… Политрук Кагин идет, опершись на одного из солдат, вертя головой из стороны в сторону, словно пытаясь сбросить с себя навязчивую мутную пелену…
Проходя по запутанным тоннелям, отряд слышит еще несколько больших взрывов…
— Где это? — пытается сообразить Елкин, озираясь по сторонам, уставший и потрепанный боем.
— Там же, — замирает как статуя Светлосанов, словно кожей впитывая в себя звуки, — судя по направлению звука.
— Зачем они одно и тоже место рвут? — недоумевает Гегечкори, — Там и так уже дыра есть большая…
— На то есть причины… — всматривается во мрак Светлосанов.
— Какие? — спрашивает Елкин.
— Вон Егоркин идет, — словно пробуждается, оживляется Светлосанов, — сейчас все узнаем, чтоб не гадать на кофейной гуще…
— Доброго, дня, товарищи! — выдыхает запыхавшийся Егоркин, — Пришлось крюк сделать, чтоб к вам выйти… Сегодня, все катакомбы сотрясаются, просто конец света! Фашист гад, разошелся…
— Ну что там, Алексей? — торопит Елкин, — Говори уже…
— Вход взорвали, — докладывает сержант, — в смысле, завалили глыбами намертво… Просто монолитная скала ввысь выросла!
— Не понимаю, — восклицает Гегечкори, — то они скалу рушат, то опять заваливают. Где логика?
— Да как раз теперь все предельно ясно… — грустно улыбается Светлосанов.
— Что именно, Михаил? — тяжело дышит Елкин, от окутавшей облаком темной известковой пыли.
— Сначала они пытались вытянуть нас наружу, — объясняет Светлосанов, — под пулеметно-артиллерийский обстрел! А потом вход закупорили… Обвалив породу направленными взрывами. Теперь они хотят нас замуровать. Запечатать, похоронить здесь живьем…
— Шакалы и дети шакалов! — в сердцах восклицает Гегечкори, — Кто ж так воюет? Разве это честный бой?
— Какая у них честь может быть, Дементий? — хромает рядом Устрицкий, — Они и не знают что это такое! Выродки…
— И что будем делать? — вытирает лицо от крови и грязи, Елкин.
— У нас еще два выхода есть, — замечает Светлосанов, — но я думаю, их постигнет таже участь. И весьма скоро. Наблюдатели докладывали об активизации саперов наверху, но мы думали про другое… Не беда! Будем пробивать свои ходы. Работа невыносимо тяжелая в условиях катакомб, но на легкую оборону здесь мы и не рассчитывали…
— Как бы фашист не старался, — горячится Гегечкори, — нас уже ничем не возьмешь! Мы как камни становимся! И мы его все равно обдурим…
— Ну, похоже, где-то, мы гансов уже переиграли, — усмехается Елкин, — и то, что мы здесь и вся наша активная оборона — это хороший, я бы сказал увесистый удар по тылам фашистской армии! То ли еще будет…
— Я думаю, завал входов, — задумчиво произносит Светлосанов, — это только первый этап чего-то большего, в той изуверской тактике, которую избрали фашистские бандиты. Будет и продолжение… Надо быть готовыми!
— А что еще может быть? — удивляется Елкин, — Вроде дальше некуда! Кровлю они только у входов смогли обвалить, дальше по периметру броня каменоломен удар держит! Там десятки метров камня…
— Пока трудно сказать, — оглядывается вокруг Светлосанов, — но нужно быть крайне бдительными и все внимание уделить НП и разведке! Замечать каждую мелочь у противника, не упускать ничего!
— Да мы и так, — расцветает в улыбке Гегечкори, — спим в обнимку с винтовкой, как с любимой женщиной, и от каждого звука ствол вскидываем! Куда еще?
— Этого мало! — коротко бросает Светлосанов, — Надо думать, просчитывать все возможные варианты! Поставить себя на место врага… Смотреть его глазами, соображать его разумом. Делать как он! Тогда сможет вычислить его замыслы. И делать это каждому, помимо штыкового и ножевого боя! Про отдых, даже внутренний придется забыть… Только так мы победим! В этой жестокой схватке!
— Это что, нам, — задорно гремит в гулком зале Елкин, — гроссмейстерами становится, придется?
— Еще какими! — отзывается Светлосанов, — Большими и неуязвимыми… Иначе нельзя. Я говорил, про себя прежних надо забыть… И идти дальше! Кто будет на шаг впереди, тот и выиграет! А ставки у нас высоки…
— Все верно, командир! — подхватывает Устрицкий, — Нужно, чтоб фашист в наши ловушки все глубже проваливался и уходил под землю! Безвозвратно… Это как будто сам в море тонешь, а на самом деле, сцепившись, врага на дно тянешь, и потом резко уходишь наверх, а он исчезает в пучине мрака! Так мы и сделаем!
— Всех их тут похороним! — воодушевленно заявляет, и перекидывает пулемет на плечо Гегечкори, — Будут тут неприкаянными ужасными призраками путников пугать. Для таких кровопийц дома больше нет…
— Чем дальше, — как-то странно-зачарованно глядит в темноту тоннеля Елкин, — тем глубже погружаемся… Что нас еще ждет?
