Сквозняки закулисья

Елена Юрьевна Кузнецова, 2002

Герои романа вынуждены приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам жизни, в которых перемешиваются быт, мистика, политика и реальность. Провинциальной актрисе снится сон, действие которого происходит в ее спальне. Тот же самый сон снится и телевизионному режиссеру. Со временем сон трансформируется и начинает менять жизнь персонажей. Постепенно ночные видения из разряда "действительность" переходят в разряд "судьба". И желание отыскать ночного партнера становится для героев единственной реальностью в зыбком мире меняющейся страны.

4 глава. Жена

Наглое солнце нестерпимо било по глазам. Прячась от него, Павел перепробовал уже оба бока и спросонья попытался было поискать третий. Но, поскольку третьего бока для человека природа не предусмотрела, пришлось проснуться. От короткого дневного сна не осталось и следа — внутри все пело. Павел почувствовал необыкновенный прилив сил. Да! Он действительно готов к своему проекту. Внимательно просмотрел вчерашний сценарий и наброски. Некоторое время ушло на то, чтобы договориться об аппаратной. За что он любил родное Останкино, так за многовариантность. Путем несложных подсчетов была вычислена ночная смена, где за четыре часа работы с опытным монтажером с него обещали взять символическую плату.

Он вдруг подумал, что никогда всерьез не размышлял о счастье. Нет, конечно, время от времени, как всякий нормальный человек, он предъявлял претензии к жизни — не без того. Но счастье? Оказывается, счастливым можно почувствовать себя в любой момент. Для этого на самом деле нужно не так уж много, просто… Павел подошел к окну и зажмурился от яркого света. Неужели ему для счастья не хватало именно солнца или этого шаткого состояния равновесия, которое люди привыкли называть гармонией. Хотя гармония еще не все в мире. Без базы самая распрекрасная гармония — мгновенное ощущение. А только ощущения мало. Нет, ему нужна настоящая гармония, которая и душа, и тело, и дух, и кошелек.

Наверное, деньги поклоняются своему особому богу и признают только собственную логику. Надо научиться понимать ее. Тогда можно надеяться, что деньги выберут именно его своим хозяином, хотя, в нынешнем положении тоже было немало плюсов и преимуществ. Да, безденежье. Но, свобода! Хотя отсутствие денег делало его существование незавидным, а положение шатким. Только назвать это несчастьем Павел не мог. Сейчас не мог и не хотел.

Интересно, а если он заимеет деньги? Ну, можно же это себе представить? В конце концов, он — творческая личность. Творческая — без всякой иронии. Он почувствовал, как распрямились плечи, обычно, в таком качестве себя он воспринимал именно иронично. Вот он заимеет много денег. Все равно как — кредитом в банке, займом у друзей, спонсорской подачкой, свалившимся наследством от забытой бабки — и что? Что будет дальше? С деньгами и с ним? С деньгами как раз, наверное, хлопот будет меньше — вложить их проект и вся недолга. А вот с собой, что с собой произойдет? Потеряет ли он свою свободу? Вынужден ли будет подстраиваться под новую ситуацию и менять себя?

А ведь это непременно произойдет — деньги не терпят бессмысленности. И ценность для них представляет только система, при которой они могли бы размножаться, производя себе подобных, — деньга прирастает деньгой! Павел усмехнулся, он вдруг осознал, что думает о деньгах, как герой гоголевских «Игроков» о колоде карт — Аделаиде Ивановне. Что-то в этом было нехорошее, болезненное. И все от постоянного безденежья. Он прикрыл отяжелевшие веки: «Господи! Почему я должен все время выбирать между белым и черным?»

Странно, только что была гармония — и нет ее. Стоит о наличных подумать, как счастье мгновенно заканчивается. Одна лишь память в остатке. Резкий звук телефонного звонка вынудил его отойти от окна.

— Мечтатель, где тебя носит? — Бывшая жена не стала утруждать себя этикетом.

— Ты, как всегда, берешь быка за рога.

— Неужели выросли?

Павел промолчал.

— Не куксись, это я так, сморозила, уж больно гладко вышло.

— А я и не спорю, ты, как всегда, права.

— Что, действительно оторвала от полета фантазии?

— Что-то вроде того, — нехотя промямлил Павел.

— Опять про свободу…

— Не угадала, про деньги.

— Ну, ты даешь! — Жена чуть не поперхнулась.

— Никому! Пока нечего. Да и некому.

— Если что, запомни — я первая в очереди. По знакомству удружишь?

— Как только, так сразу, — Павел произнес это совершенно серьезно.

— Ладно, что мы с тобой все о низменном, хотя, куда от этого деться? Какие планы на выходные, не забыл, что у Кольки день рождения? Хорошо бы встретиться.

Павел чертыхнулся про себя — надо быть последним негодяем, чтобы забыть о дне рождения собственного сына. Ирина права, что бросила его. А, может, и не права.

— У меня сегодня есть время, хочешь, давай встретимся, только…

— Финансирование я беру на себя, потом сочтемся, — великодушно опередила его Ирина.

— Мне от ресторанной еды плохеет. Давай, по бульварам погуляем, помнишь?

— С твоей язвой надо заканчивать шляться по забегаловкам. Я несколько оторопела от неожиданности, но так даже лучше. И дешевле. На солнышке последнем погреемся перед зимой. Где?

Павел обрадовался, по дороге было удобно забросить пилот программы Сереге, — тот обещал показать кое-кому. Как ни странно, разговор с бывшей супругой взбодрил. С тех пор, как они развелись, с ней стало приятно общаться. В оставшееся до встречи время он тщательно побрился и даже погладил брюки. В ванной на расческе заметил седые волосы и нешуточно огорчился — возраст. Зеркало ответило гримасой: «Тоже мне, девица красная, еще морщины посчитай?» Однако…

Сзади раздался оглушительный сигнал. Павел вздрогнул и виновато улыбнулся в боковое зеркало, — в дороге мечтать опасно. Горел зеленый глаз светофора, и он едва успел тронуться с места, чтобы успеть к следующему красному. Но красный сменился желтым, потом зеленым, опять зажегся красный… Павел мысленно похвалил себя, что выехал на встречу с женой с большим запасом времени. Пробка впереди была минут на двадцать, если не больше, — можно и помечтать. Но хороша ложка к обеду, — момент уже прошел, и вместо флейты пронзительными голосами жаловались клаксоны.

В правом ряду из серебристого джипа, сияющего как зеркало, тоскливо выглядывал большой черный пес. Павел подмигнул ему, словно старому знакомому. Бритоголовый хозяин окинул цепким глазом тротуар и распахнул дверь. Павел усмехнулся, новым хозяевам жизни терпения не хватало. Они, конечно, могли носиться по улицам по собственным правилам, прессинговать, подрезать, брезгливо откупаться от гаишников, но в пробках все были равны — и водители отечественных малолитражек, и владельцы престижных иномарок. Хозяин джипа тем временем вытащил пса из салона и повел к тротуару.

— Эй, качок! — Словно по команде водители принялись обсуждать проблему нужды братьев наших меньших. — А как не успеешь?

Но он успел. Спокойно привязал собаку к железной решетке, потрепал ей ухо и вернулся к машине. Пес послушно сидел, только в глазах застыло непонимание. От неожиданности все разом замолчали. Павлу показалось, что огромная шумная улица провалилась в глухую тишину, — не стало слышно ни работающих моторов, ни людского гомона, ни криков птиц. Только противная липкая тишина. Машины медленно поехали, а пес недоуменно вытягивал шею, не смея подняться. Павел еле сдерживал себя, чтобы не протаранить бок лощеного джипа. Для него и машина, и ее хозяин стали одним целым — мерзким мурлом господ, свихнувшихся на безнаказанности и вседозволенности. Если бы Павел знал, что оставленный пес загрыз несколько не в меру болтливых болонок только потому, что они раздражали хозяина, наверное, он бы умерил свой гнев. Но Павел не знал. Да и какое это имело значение? Живая душа — не игрушка, с которой поигрался и выбросил.

А мы? Едкая горечь поднялась изнутри и залила язык. Он пронзительного ощущения потери закололо в боку. Злость постепенно улеглась, уступив место холодной ярости. Качок, конечно, редкостный негодяй, но разве он — Павел — лучше? Он ведь точно также убирал из своей жизни ненужных людей. Вот и сын… тоже попал в категорию ненужных. Ведь не только про день рождения забыл, но и возраст не сразу вспомнил. Правильно говорят про камень, — у кого достанет порядочности, чтобы бросать его в других?

Что же это за мусорник такой — собственная душа? Хочется, чтобы была она необъятной и бесценной, а на деле получается… отстойник получатся. Иногда бывает жутко лишь от сознания собственной беспомощности. Вот он — здоровенный мужик — может контролировать свое тело, свои высказывания, иногда — мысли и поступки, но душа — словно чужая собственность — живет по каким-то другим законам. Она все время подчеркивает свою автономность от него. Нет у нее никакого желания договариваться с ним. А на все попытки у нее ответ один: «Твои это проблемы!»

— Еще бы! — Павел чертыхнулся. — Мои-мои, кто бы спорил! И ведь без спроса во мне стойбище устроила?! А за постой платить не желаешь. Какой там платить?.. Еще и присвоила себе монопольное право распоряжаться моими чувствами. Кого любить и кого ненавидеть — сама определяешь, предварительно лишив меня права голоса, только и остается лишь глупо талдычить, что сердцу не прикажешь. Какие мечты? Какая совесть, какая справедливость?

Павел подозревал, что и здесь без ее происков не обошлось. Сколько еще гадостей уготовила ему собственная душа? Вот интересно, как бы она поступила с ним, если бы… Он не успел додумать эту мысль, потому что из глубины сознания вынырнула другая: «Каково было человеку, рожденному гениальным летчиком или режиссером где-нибудь эдак в 13 веке»? Вот-вот, только этого ему и не хватало!

Жену не узнал. Ирина вынуждена была позвать его. А когда он вытаращил глаза, снисходительно усмехнулась.

— Сильно постарела?

Павел беззастенчиво пожирал ее глазами, — так хорошо Ирина не выглядела даже во времена их бурного романа. Кожа гладкая, волосы блестящими пышными локонами лежали на плечах, глаза блестели. Никаких морщин, лишнего веса и усталости в движениях. Про остальное можно было и не говорить — за версту чувствовался дорогой парфюм, парикмахер и портной.

— Тебе хорошо? — Он почувствовал себя последним глупцом, но ничего лучше придумать не смог.

— Когда женщине хорошо, она смотрит только на три вещи, — на дорогу, когда переходит улицу на перекрестке, в кастрюлю на кухне и в глаза любимого человека.

— И все?

— Для женщины, которой хорошо, этого достаточно.

— Но потом…

— А потом возникают другие вещи — магазины, телевизор и… другие мужчины. — Ирина звонко рассмеялась. — Но это — факультативно. Вы, мужики, странные создания. Считаете, что женский век короче мужского, только не знаете, что делать с тем, что наша физическая жизнь длиннее вашей? Чем старше становится мужчина, тем быстрее он вынужден бежать, а поскольку передвигаться с возрастом становится все труднее, он высматривает молоденькую дурочку и садится на хвост ее глупой уверенности в собственной юной неотразимости. И эта недалекая молодость оттого, что не научилась еще скаредно распределять свои силы, впрягается в золоченый хомут и начинает успокаивать себя обманом, — как он молод душой, как наивен и непосредственен в свои…-ят! Бедные глупышки! Еще как посредственен, ведь и молодость, и наивность ему уже не по средствам.

Павел не успел ничего ответить на эти обидные слова, а Ирина без перехода указала ему на проходящую длинноногую девицу.

— Как тебе мини юбки?

— У меня их нет.

— Я же тебя не про одежду спрашиваю.

— А про что?

— Про ноги, Павлуша, исключительно, про ноги, которые из-под них торчат.

— Если хорошие, пусть себе торчат, а что?

— Да вообще-то ничего, просто сейчас так явно все подряд демонстрируют кривые ноги.

— Ты преувеличиваешь, не все.

— Если ты внимательно присмотришься, то все — целиком или по частям через разрезы юбок.

— Мне как-то не до подобных исследований.

— А напрасно, тебе, как режиссеру, это должно быть интересно.

— Ты меня специально пригласила, чтобы унижать? — Рассердился Павел, — Я ведь и уйти могу.

— Не можешь.

— Это еще почему?

— Ты голодный. Голодный?

— Голодный, — нехотя согласился Павел и рассмеялся. — А ты так мне аппетит стимулируешь?

— Нет, ты только посмотри, — Ирина повернула его голову в сторону, — какая волосатость, какая кривизна!

Навстречу им шла странная парочка в коротких шортах. Молодые люди так сплели свои объятия, что непонятно было, как они вообще умудряются переступать ногами.

— Неужели им не холодно? Зима как ни как на носу.

— Форсят до последнего.

— Последнего чего?

— Здоровья. А все-таки прав был Александр Сергеевич, хорошие ножки в России редкость.

Павел силился понять, куда клонит Ирина, и чего ей от него нужно? Долгая дорога, гадкая сцена с собакой и так его выбили из колеи, а тут еще этот странный разговор. Он и не заметил, что к ним приближается чудной человек. Из-под его распахнутого пальто виднелись два пиджака, надетые один на другой, а на вязаную шапочку была нахлобучена зимняя ушанка. Поравнявшись, он смачно плюнул под ноги Ирине. Павел было рванулся выяснять отношения, но жена повисла на руке и потащила прочь.

— Не связывайся, прошу тебя, — выдохнула она в ухо.

Павел тяжело дышал и силился освободить руку. Когда это ему удалось, и он повернулся, то с удивлением увидел, что удаляющийся хам методично плюется налево и направо и делает это, вероятно, без всякого умысла.

— Зачем это?

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Пашенька, сколько тебе лет? Взрослый давно, а не знаешь, что вы, мужики, плюетесь на улицах точно так же, как это делают собаки.

— Какие собаки? — Павел вытаращился на жену.

— Обычные псы, которые метят свою территорию.

— Ты хочешь сказать…

— Да, Павлуша, да. Эта особь, — Ирина махнула рукой в сторону странного мужчины, — пытается захватить максимально возможное пространство, точно также как любой самец метит свои владения для привлечения самки. — И тут же без всякого перехода добавила. — А вот погляди на эту дуру, — и указала пальцем на девушку у фонтана.

— Почему обязательно дура? Вполне милая девушка.

— Милая девушка, хорошая фигурка, глубокий разрез во всю ногу. — Ирина вдруг заговорила с неприкрытой злостью. — Ждет принца. Не знает главного правила — принцы появляются в сугубо определенных местах, заранее оговоренных многовековым этикетом. В людных местах водятся простые хорошие парни. Принцы — ни-ни! За принцами ей придется специально гоняться по всему миру. Просвещенному или овосточенному. Но принц — безусловно — в состоянии оценить все достоинства чистых линий и честолюбивых амбиций. Если очень капризен, может и разделить, то есть, заставить считаться со своим выбором королевскую семью. Сегодня это выглядит очень демократично. Но все равно, не стоит слишком уж верить в подобный выбор — велика опасность остаться с носом. Кстати, маленькое дополнение, рискованный разрез лучше не демонстрировать на автобусных остановках и в других людных местах — непременные приставания «крутых» парней будут оскорбительны, но абсолютно логичны. А для кого еще такой разрез по бедру? Как раз для них.

Он внимательно смотрел на бывшую жену и не понимал себя. Впервые ему было интересно слушать и то, что она говорила, и как. Она разгорячилась настолько, что щеки зарделись сквозь умелый макияж. Павел залюбовался, и не сразу понял, что она его о чем-то настойчиво спрашивает.

— Родной, ты где? Ау! — Острый ноготок больно щелкнул по носу.

— Я вот о чем подумал, знаешь, а ты стала такой… такой… — он смутился от того, что нужное слово никак не решается сойти с языка.

— Ладно, не мучайся. Знаю, что хороша. Теперь вот и ты это знаешь.

— Почему же я этого не замечал раньше?

— Это ты у меня спрашиваешь?

— У кого же еще?

— Ну ты и пакостник. Я тебе, можно сказать, лучший кусок жизни подарила, а ты, выходит, меня даже и не рассмотрел хорошенько?

— Теперь вот вижу, что ошибался, может…

— Нет, дружочек, можется тебе будет с другими, я — пас. Поиграла уже в эту викторину, не обольщаюсь больше.

— А любовь?

— А плата? Даром только солнце блестит. И то не для всех. За сутки меняется цвет дня. На рассвете и ранним утром — ультрафиолетовые лучи несут комфорт и покой, красные и оранжевые в середине дня побуждают к деятельности, им вторят синие, голубые и желтые. Темно-красные, пурпурные и темно-синие лучи прощаются с нами на вечернем закате, уступая территорию дня ночному покою. — Ирина говорила медлительно, чуть растягивая слова и неотрывно глядя в небо.

— Давно стихи начала писать?

— Не льсти. — Она лучезарно улыбнулась и взяла его под руку. — Лучше прибавь шаг, а то мне еще к массажистке успеть надо.

Павел неожиданно для себя ощутил юношескую неуверенность от острого чувства, вызванного близостью ее тела. И испугался, что она это заметит. Но Ирина ничего не заметила, хотя кто ее теперь поймет. Во всяком случае, Павлу сейчас было не до рассуждений. Он с облегчением выдохнул, когда она подвела его в невзрачной двери небольшого особняка и нажала на кнопку звонка.

— Что там внутри? — Павел недоверчиво провел рукой по облезлой штукатурке.

— «Там внутри» — пьеса Метерлинка, если ты помнишь.

Дверь распахнулась тотчас, словно их ждали. Молчаливый почтительный швейцар повел их за собой. К изумлению Павла, внутри обстановка сильно отличалась от наружного вида, — мягкий приглушенный свет, перебирающий клавиши рояля музыкант на небольшой эстраде.

— Ирина Анатольевна, — перед их столиком возник вышколенный официант в белом смокинге, — посмотрите карту вин, у нас сегодня много интересного. — Ирина открыла узкую книжицу и тотчас ахнула.

— Не может быть!?

— Мы вас еще никогда не обманывали.

— Не томи, неси.

Павел еще не успел перевести дух, а официант уже торжественно водрузил темную пузатую бутылку на стол. Ирина принялась недоверчиво изучать этикетку. На лице официанта мелькнула улыбка и тут же погасла — служба. Павел посочувствовал ему внутренне — приходится бедному пресмыкаться. Если бы он догадывался, в какой сумме выражается эта служба… Тем временем, жена закончила изучение этикетки и озадачилась выбором закусок. Обедали они молча, наслаждаясь едой и вином.

После обильного и качественного стола Павел чувствовал себя обалдевшим. Приятная сытость настроила на миролюбие.

— Ты ничего не рассказала о теще. Как поживает моя драгоценная Любовь Степановна?

— Твоими молитвами, — усмехнулась Ирина. — С чего это ты? Лучше про сына спроси.

— И про сына спрошу.

— Знаешь, как ни странно, она тебе привет передавала.

— А чего же ты его не донесла?

— Вот теперь доношу. А вообще, после того, как она отпраздновала твою выбраковку, у нас с ней мир. Я ее не огорчаю, а она занимается Колькой. Да еще я постаралась направить ее кипучую энергию на борьбу с разного рода слесарями и водопроводчиками. Очень эффективно получается.

— Должен тебе признаться, что она во многом была права, это я только теперь понимаю, во всяком случае, когда-то под ее метким глазом мне приходилось все время держать форму.

— То-то я смотрю, распустился.

— Это ты меня перекормила.

— Еще бы! На халяву…

— Не обижай, мне и так дурно.

— Есть надо меньше.

— Завтра стану есть меньше. Веришь?

— Верю.

— А сегодня еще немного поем, ладно? Вкусно очень.

— Точно пес подзаборный, — без меры и впрок. Остановись, Павлуша, отдохни, мы еще часок тут посидим, потом с остальным расправишься. Я хотела с тобой серьезно о Кольке поговорить. Мне кажется, что он все время чего-то боится.

— Ты его наказываешь?

— Нет. Ни я, ни мама. Помнишь, как он плакал в детском садике?

— Все дети плачут и не хотят ходить в садик, потому что боятся, что их там оставят, но потом они вырастают.

— В том-то и дело, что они вырастают, а страх остается. Мне кажется, что у него отсутствует чувство безопасности.

— Не отпускай его одного на улицу.

— Ему уже 10 лет, в клетке не запрешь. А кроме того, он смотрит телевизор.

— И от этого пугается? Не смеши меня, пожалуйста. — Павел раздраженно откинулся на высокую спинку стула.

— А ты сам давно смотрел телевизор?

— Да я… — Павел осекся. Он вдруг понял, что никак не может назвать себя телевизионным зрителем. Он создатель разного рода телевизионных продуктов. И только.

— Вот-вот. Посмотришь ваши новости…

— Наши новости.

— Нет, родной, ваши. И где только вы их берете — эти новости? Что ни день — ужас, сплошные убийства, кровь, насилие…

— Я рекламу делаю, — он попробовал оправдаться.

— Очень интересно, а главное поучительно, в 10 лет познакомиться с проблемой женских прокладок. Ты хотя бы понимаешь, во что превращаются наши дети?

— И во всем виновато телевидение?

— Паша, я не хочу ругаться с тобой. Извини, просто накипело, сорвалась. Я понимаю, что ты — подневольная лошадка, но вокруг столько жестокости, а телевизор ее еще и усугубляет, утрирует и смакует. Получатся, что жизнь состоит из одних войн, катастроф, беснующихся маньяков. Нам, взрослым, и то нелегко отключиться от этого негатива, а каково ребенку? Хотя, я подозреваю, что Колька уже адаптировался к телевизионным кошмарам, только… — Ирина горько вздохнула, — мне кажется, что теперь он… Я вчера случайно услышала, как он другу по телефону советовал выпить на ночь полный стакан воды.

— Зачем?

— Тогда попугай вернется. Видишь ли, Пашенька, после нашего с тобой развода, он выпивает на ночь стакан воды для того, чтобы я возвращалась каждый вечер домой с работы.

— А я? — Павел растерялся.

— А тебя он с работы не ждет, — прошептала Ирина и горько улыбнулась, — хотя, я могу заблуждаться. Только точно знаю одно, он теперь за меня боится, как бы со мной ничего плохого не случилось. Ты будешь смеяться, но я должна звонить домой каждые два часа, чтобы не вызвать у него депрессию.

— Господи! Что ты такое говоришь? — Умиротворение слетело с Павла, и он ощутил противное жжение под ложечкой. Как не вовремя проснулась язва. Ее только не хватало. — Что же делать? Что же делать?

— Я тебя очень прошу, пожалуйста, поговори с ним, как со взрослым поговори. Может, это сначала будет трудно, он не сразу пойдет на откровенность, но ты постарайся. Я не могу. Я женщина. Ему нужен твой опыт, пока… Пока не приобщился к куреву или наркотикам.

— Надо следить, он же еще маленький.

— За всем, дорогой, не уследишь. К тому же, давай смотреть правде в глаза, если очень захочется… Впрочем, ты и по себе это знаешь.

Павел скривился от подступающей изжоги. И зачем он пил эту благородную натуральную кислятину шут знает какой выдержки, лучше бы обошелся простой водкой. Не вовремя подумалось, что заболевания и неприятности зависят от неправильных поступков. Церковь внушает, что это кара за грехи, а ведя праведную жизнь и замаливая грехи, можно смягчить гнев Божий. Чем он сегодня прогневил Создателя?

— Я бы и рада покаяться, да не знаю, в чем, — Ирина словно бы подслушала его мысли, — душа изболелась, сил нет. Понимаю, что на все воля Божья и в нее нельзя вмешаться — никого не спасешь, и сама к ответу будешь призвана. Всему свое время. И место. И дело.

Павел устало опустил голову на руки. Вот оно — настигло. Никому не дано оправдать прошлое. Оно необратимо. Сбегать в него на прогулку с целью исправить пакости, можно только в фантастическом приключении. Жизнь — не кинолента, ее не отмотаешь, не вырежешь, не поправишь кадр. Это кино пишется без дублей. Сами играем, сами озвучиваем. И не согласно сценарию — вживую, экспромтом, с умом — кому как повезет. От жизни хочется получить по максимуму всего. Хотя все стараются получать исключительно хорошее, праздничное. Только разве на всех напасешься? Постоянный праздник неизбежно оборачивается буднями. К нему привыкаешь, как к чему-то обязательному, обычному. Так начинается повседневная скука. И снова отправляешься на поиски нового праздника…

Когда, наконец, Павел поднял голову, то увидел, что ресторанный зал погрузился в полумрак. На столах мерцали свечи, и пианист на эстраде тихо наигрывал первую часть «Лунной сонаты» Бетховена. Ирина смотрела в окно, и в ее глазах блестели слезы. Павел накрыл рукой ее холодные пальцы.

— А мальчишки?.. — Павел испугался, что заплачет.

— А мальчишки не хотят больше быть летчиками и космонавтами, ведь аудитор и юрист зарабатывают больше. Бандиты тоже. Со всех сторон, Пашенька, обступил нас культ насилия — газеты, книги, кино, телевидение… Кровь, трупы, мафиозные разборки. Цена человеческой жизни — единственной ценности на земле, которая не имеет никакой ценности, потому что бесценна, — сегодня в исчезнувшую копейку.

— И все-таки… — Павел смотрел на бывшую жену, как на оракула: никогда ничего подобного от нее не слышал и даже представить не мог, что она размышляет над подобными вещами. Откуда эта философия? Что случилось в ее жизни?

— И все-таки радость рождает радость, — Ирина грустно улыбнулась, — беда приводит беду, страх провоцирует страх. И только колоссальный труд позволит создать собственное счастье. Только преодолев собственный страх, можно рассчитывать на обретение радости. И никогда нельзя забывать, что страх — это только то, что сидит внутри тебя. Внешние беды и опасности всегда отступают, если внутреннему страху ты не даешь взять себя за горло.

— А у тебя получается?

— Что-то получается, что-то нет. Знаешь, я отупело наблюдаю за огромной армией суетящихся маленьких людей. Они изо всех сил делают большие деньги. И опять, как много лет назад, меня пугают, расстреливая в упор маленьких людей с набитыми кошельками. Крутых убивают еще более крутые. А мне опять остается сидеть тихо, молчать и не высовываться, — пули летают шальные. Помнишь, как эпоха учила нас молча ничего не замечать. Очень важно было сделать так, чтобы у граждан страх был главным чувством. Ни любовь, ни милосердие, ни жалость, ни… Только страх. Парализованным сознанием управлять легко и удобно.

— Как же быть с душой? — Хмель давно выветрился, и Павел даже забыл о своей язве.

— Не знаю. Я — человек. Ни большой, ни маленький. Обычный. Просто человек. Женщина. И я хочу того, чего хочет каждый человек. Всякая женщина. Любви. Нежности. Взаимности. Я хочу любить и быть любимой.

Павлу показалось, что Ирина обращается к нему, и он готов был разделить этот ее призыв — внутри затрепетало желание, совсем, как в лучшие их времена. Но она грустно покачала головой. Стало больно. Так больно, словно кто-то вонзил нож в сердце по самую рукоять. Когда-то страстно любимая женщина делилась сейчас самым важным в жизни, тем, что приходит не с возрастом — с осознанием своего места в мире. Почему? Почему они никогда не говорили друг с другом на эти темы? Может, еще не поздно?

— Мне нужна ласка и удача не помешает. Но самое главное, самое желанное — ожидание покоя. Беспредельного покоя, когда прошлое и будущее незаметно становятся настоящим. Когда сердце не сжимается с последним лучом солнца, и душа не замирает, глядя на розовый закат нового дня. Усталость от постоянной жизни в сумерках рождает безразличие.

— Пашенька, дорогой, теперь я понимаю, что обещания юности подспудно были замешаны на изживании страха перед неизвестностью. Вспомни, какими мы были? Разве страх определял наши желание и поступки? Изо всех молодых сил и безрассудства щенячьего восторга перед будущим я верила, что со мной это не выйдет. Меня не запугают!

— Я помню! — Он готов был закричать, как от острого приступа, — так ясно и отчетливо возникло давнее обещание друг другу. Клятва о планах на будущее, в которое они собирались идти вместе честно и бескомпромиссно.

— Мы обещали друг другу, что нас не согнут годы и испытания. Что из седла жизни нас не выбьют ни приспособленцы, ни политика, ни реальная жизнь.

— Паша-Паша… Всё это были мечты-мечты-мечты… Но все равно. Я пришла в этот мир. И чего бы мне не стоило, попытаюсь сделать его для себя. И сыну нашему того же желаю, и тебе, Павлуша.

— Тебе страшно жить, Ириш?

— С чего это?

— Мне показалось.

— Тебе показалось.

Взгляд бывшей жены больше не напоминал ту ее — молодую и желанную. Он осекся, как-то надо было выходит из этого неловкого положения, в которое он сам себя загнал невольными спонтанными иллюзиями.

— Власть наша опять что-то… — ничего не шло на ум.

— А что тебе власть? Живи себе своей жизнью и не задирай голову. Там наверху и без тебя найдут способ передраться.

— Тебе не кажется, что это трагично?

— Трагично? Может быть. Надо признать очевидное: если нет страданий, счастья не заметишь. Наверное, Адам и Ева поэтому и сбежали из рая.

А вот этого ей не стоило говорить. Особенно сегодня, особенно после того, что с ним в последние дни случилось.

— Тоже мне — рай! Нектар пить, когда всем «плодитесь и размножайтесь», а тебе — только соловьев слушать? Нет! Такого рая нам не надо!

Ирина даже зашлась от смеха. На них стали оборачиваться с соседних столиков.

— Мы живем с грузом потерь. — Она промокнула салфеткой смеющиеся глаза. — Понимаешь, теперь с этим столкнулся и наш сын. Едва появившись на свет, он стал третьим в неразрывной, как тогда нам казалось, связке троих. Бог знает, что могло остановить трещину, которая возникла в тот момент. Любовь? Жалость? Материнская мудрость?

— В тот момент?

— Ну не в тот, в другой, какая теперь разница?

— У тебя есть кто-нибудь сейчас? — Вопрос вырвался помимо воли. Павел испугался, что Ирина обидится, но она снова рассмеялась, медленно изучила ресторанный счет и вложила несколько купюр. — Теперь — на воздух, пройдемся немного, чтобы жир растрясти.

Ирина взяла его под руку, отметив, что бывший муж легко вздрогнул. Мелькнула мысль, — может, пожалеть? Но она ее легко отфутболила, — какой теперь в этом был смысл?

— Помнишь, Володю?

— Блондина? Это который…

— Я все сохла по нему.

— Признаться, я долго думал, что ты вышла за меня замуж только чтобы ему досадить.

— Как можно было досадить человеку, который меня не замечал. Я ему звонила, поздравляла, советовалась… Он знал мой номер телефона, но… не звонил. Всякий раз мне приходилось придумывать повод. Он радовался, извинялся, ссылался на занятость. И снова я ждала. Тянулись дни, недели, годы. Потом я успокоилась, перестала ждать и…

— Вышла за меня замуж.

— Ты что-то имеешь против?

— Теперь нет. Так ты ему опять стала названивать?

— Не угадал.

— Он?

— Снимаю трубку. «Добрый вечер», — голос незнакомый. — «Взаимно».

— Неужели не вспомнила? Не верю.

— Столько лет прошло. Но и он не поверил. Смешной такой разговор вышел — короткий и странный — дословно:

— Это Антон.

— Какой?

— Ты не помнишь меня?

— Мы знакомы?

— Это я — Антон Хвостов.

— Очень приятно, Антон Хвостов. Слушаю вас.

— Вот, решил позвонить…

— Я так и поняла. Что у вас за дело?

— Нет… Я просто так позвонил… Я… Мне…

— Вынуждена попрощаться, я занята.

— Но, как же…

— Тут я положила трубку. И, знаешь, Паша, ничего не екнуло — перегорело. Но он снова перезвонил.

— Это я — Антон Хвостов!

— Молодой человек, я вам уже объяснила…

— Не бросай трубку. Неужели ты не помнишь?

— Почему «ты»?

— Мы были на «ты».

— Когда?

— Ну… Ты ведь… Я же… Тогда… Неужели ты меня совсем не помнишь?

— Вас — нет. Пашенька, удивительно, я столько раз представляла этот разговор, так мечтала о нем, будешь смеяться — репетировала. Боялась выйти лишний раз из дома, а вдруг он позвонит? А тут… Пришлось объяснить, что помню замечательного молодого человека — доброго, предупредительного, внимательного, который когда-то мне очень помог. Вот того человека всегда и буду помнить.

Павел поймал себя на мысли, что именно такая Ирина — сегодняшняя: холодная, нечувствительная и безжалостная — и нужна ему для нового проекта. Конечно, метаморфозы, которые с ней произошли, немного пугали, но, кто знает, как сам он выглядит в глазах других людей? Она говорила чётко, словно впечатывала каждое слово, а он с отчаянием и горечью понимал, что прошлое неумолимо развело их навсегда. Рассказ ее тем не менее продолжался, и он с усилием заставил себя включиться в него.

— Я, представляешь, даже не хотела сделать ему больно, но, оказалось, что не все от меня зависит. Это так удивило, Паша. Вдруг с пронзительной ясностью стало понятно, что тот и этот Антон — разные люди. И для меня один к другому уже не имеет отношения. Я ему пыталась объяснить, что не имею ни желаний, ни возможностей на новые знакомства. А он все твердил, что недавно переехал, теперь у него новый телефон и пытался заставить меня его записать. Пришлось быть жесткой — предложила обратиться к моему агенту. Он так опешил, а я пожалела, что не видела в этот момент его лица, наверное, тот еще видок был! — Ирина расхохоталась. — Понимаешь, он не поверил, что я его отшила.

— Естественно. Он решил, что ты его просто не узнала?

— Точно. Через агента он передал свой номер телефона и, видимо, стал ждать звонка.

— А ты?

— Мало, думаешь, у меня своих проблем? Но, неприятно сознавать, у меня появилось чувство некоторого отмщения.

— Теперь он, как когда-то ты, должен бояться выходить из дома, чтобы не пропустить звонок, ставит будильник на семь утра и не ложится спать до полуночи… Думаю, что покой покинул его душу.

— Пусть теперь в его жизни, медленно переваливаясь изо дня в день, потекут недели и месяцы…

— А ты злая.

— Бог подаст. Никого не надо винить. Все идет, как идет, как должно идти. Встретились — разбежались. Мне больше не хочется обязательств. Предпочитаю отвечать только за себя: за что, сколько, до каких пор.

— Странная эволюция.

Лучше бы Павел не говорил этого. Потому что то, что пришлось услышать далее, поколебало границы его вселенной. Если для него последнее время состояло из смены внешних событий, к которым приходилось приспосабливаться на ходу и по обстоятельствам, то для Ирины время спрессовалось системным поиском взаимодействия с действительностью и — по сути — выработкой алгоритма для общения с миром.

— Ничего странного, Паша, лишь простое сочетание изменений и стабильности. Видишь ли, дорогой, как выяснилось, вы — мужчины — плохо приспосабливаетесь к окружающей обстановке, а наша физиология с этим справляется лучше. Но, и умея приспосабливаться, мужчина вынужден менять обстановку, влияя на нее физически и психологически.

И тут он, наконец, понял, что не так было в этой их встрече, ну, кроме сытного обеда. Было похоже, что Ирина либо где-то читала лекции, либо начала писать статьи. Так в быту не разговаривают, особенно с бывшими мужьями. И особенно после приятной и дорогой еды. Слух резали слишком специфические обороты, странная, вернее хорошо отработанная речь. Не говорит — вещает. Раньше за ней такого не наблюдалось. Точно что-то у нее случилось. Чего же так витиевато она его подводит к главному.

— В тяжелые времена смертность мужчин компенсируется высокой рождаемостью, — природа производит вас впрок. Мы в холод наращиваем подкожный слой жира, а вы кутаетесь, как кочан капусты. Вам требуется изобретательность, чтобы справиться с трудностями подобного рода. В критической ситуации, чтобы выжить, поведение мужчины и женщины должно объединиться: она приспособится, а он — найдет средство и примерит ситуацию на себя. Вернее, под себя. В противном случае женщине придется выживать в одиночестве. Если его разум спасует, то ее эмоции восстановят равновесие. Он будет стремиться делать дело, а она — выполнять природное предназначение. Вот, приблизительно так.

— Я ничего не понял, — Павел окончательно обалдел, — повтори, пожалуйста.

— Не бери в голову, — Ирина рассмеялась и чмокнула Павла в щеку. — А теперь, — она посмотрела на часы, — мне пора. Ты прости, пожалуйста, мы не поговорили о тебе. Приходи часа за два, — и на стол поможешь накрыть, и поговорим. Колька возвращается из школы в четыре.

— А нельзя его забрать, ведь день рождения?

— У них будет контрольная, пусть сначала потрудится.

— Много народу будет?

— Секрет.

— Ты же знаешь, что я терпеть не могу, когда за общим столом собираются незнакомые друг с другом люди.

— Знаю.