Сквозняки закулисья

Елена Юрьевна Кузнецова, 2002

Герои романа вынуждены приспосабливаться к меняющимся обстоятельствам жизни, в которых перемешиваются быт, мистика, политика и реальность. Провинциальной актрисе снится сон, действие которого происходит в ее спальне. Тот же самый сон снится и телевизионному режиссеру. Со временем сон трансформируется и начинает менять жизнь персонажей. Постепенно ночные видения из разряда "действительность" переходят в разряд "судьба". И желание отыскать ночного партнера становится для героев единственной реальностью в зыбком мире меняющейся страны.

7 глава. Вечность

Старая дорога. Редкие путники. Два камня.

Один — обыкновенный булыжник, другой — бриллиант, то есть, обработанный алмаз. Если не принимать во внимание внешние отличия, то перед глазами два совершенно одинаковых камня. Конечно, они разной формы, цвета, размера, веса и пр. Но, по сути, их природа одинаковая — неживая. Они — осколки вечности, которыми при желании и возможностях может владеть человек.

Но кто может быть уверен в том, что они — совершенно мертвые? Они таковы в нашем представлении. И тот, и другой появились задолго до нашего рождения, может быть, даже до появления человеческой расы на земле. Они — суть явления природы, ее усилий. А в природе все разумно, хотя, с точки зрения людей, не все — целенаправленно, хотя любое явление имеет значение: землетрясения, извержения вулканов, ураганы, горы, моря, леса… и отдельные камни. И эти отдельные камни имеют свою судьбу — историю, смысл и, следовательно, цель.

Природе нужно было все, что она сотворила: и галактические феномены, и планетарные катаклизмы, и паразиты, и вирусы, и ее разрушитель — человек. И вот держит он в руках два непохожих с виду камня и один после раздумий оставляет, а другой выбрасывает. Ему невдомек, что, может быть, он выбросил философа, а оставил прощелыгу. Глубоко под землей, в толще воды, среди прибрежного песка, внутри скалистой породы любой камень несет в себе не просто информацию о собственном составе, но еще и ПРОМЫСЕЛ. Конечно, человеку трудно вообразить мысль неживого булыжника. О чем это он может размышлять? Уж, не о вечности ли?

На первый взгляд это смешно. А на второй? Что мешает допустить? Тогда ценность камня становится неопределима сегодняшними методами. Не могут разные камни думать об одном и том же, да и качество их, наверняка, будет разным… А мы ходим, пинаем их, мешаем предаваться рассуждениям. Хотя, им, наверное, все равно, где, как, и в чем они сами находятся… Для них мы — песчинки, занесенные прихотливым ветром. Вот мы есть, а спустя несколько мгновений нас нет. И снова никто и ничто не стоит между ними и вечностью.

Но пока… они неживые. И мы вольны относиться к ним так, как нам нужно, используя их исключительно прикладное значение — в виде тротуаров, метательного оружия, стен, талисманов… и предметов роскоши.

Камень под ногами и бриллиант — в наших глазах не сопоставимы. Бриллиант имеет ценность не только потому, что тверд, прозрачен и блестящ. Он ценен кропотливым трудом, вложенным в его внешний вид. Однажды — так давно, что и не определить, кто-то выделил его из общей массы и придал индивидуальный вид. Изменения понравились окружающим. И вот уже сотни рук обрабатывают грани минерала, тысячи глаз «пожирают» его блеск, миллионы страждущих желают им обладать. Все это и составляет понятие ДРАГОЦЕННОСТЬ.

Алмаз — усовершенствованный простой графит. А столько крови на его совести!? Мук и счастья, возвышенных судеб и низменных поступков, несправедливости, проклятий, сломанных карьер, вознагражденных подвигов, девичьи грез и мужских фетишей. И все-таки…

И все-таки тепло наших рук согревает именно его — драгоценный камень. Коварная природа смеется над нами. Человеку нужен блеск, чтобы обладать властью. Простота вынуждена отступить и уйти в тень.

Не потому ли высокие неприступные горы — бессмысленный вызов альпинистам-самоубийцам — мстят тем, кто стремится нарушить их покой, покорить и помешать неспешным думам о вечности? И тогда безжалостные и неотвратимые снежные лавины ставят глупцов на место. На наше настоящее место — песчинки в бескрайних просторах вселенной.

Но это… с точки зрения камня.

А человек? А человек все равно будет любить то, что нравится его глазам — яркое, блестящее, броское. Булыжнику остается только ждать… своего часа. Он это умеет. Ему незачем торопиться…

Посреди тяжелого и непонятного сна резко прозвучал звонок. Павел подскочил и, ничего не соображая, поплелся к двери. Почтальон принес телеграмму соседям, но ошибся дверью. Позднее утро хмуро заглядывало в окно, дразня разрушенным желанием «спать до победы». Все в миг навалилось, словно внезапная пурга, тотчас затошнило и засосало под ложечкой, какое-то мохнатое, нехорошее предчувствие выползло из темного угла. Он почувствовал его спиной, словно кто-то недобрый пристально уставился в затылок.

— Надо умыться.

Но холодная вода не освежила, стало только зябко и противно. День пропал. Он действительно оказался пропащим, с бессмысленным блужданием по дому, с какой-то неприкаянностью, которая очень похожа на состояние, пережитое в далекой юности. Вот еще вчера ты любил и был любим, а сегодня тебе сказали, что это закончилось. Беспредельное чувство брошенности наваливается, как десятки «G» на космонавтов. И ты мечешься, как пес, оставленный хозяином на остановке: и отойти страшно, и направиться некуда. Обида и невыносимая жалость к себе вырастают, как снежный ком. И вот уже эта лавина накрывает тебя, не давая возможности ни дышать, ни думать, — остается тонуть в сознании полнейшей беспомощности и бесполезности. Даже намек на возможную радость в этот момент, кажется, может разорвать тело на части…

К середине дня буря улеглась. И Павел смог даже поесть, но ни запаха, ни вкуса не почувствовал. Лишь довольный желудок принялся за работу. «Все химия», — лениво шевельнулась первая за целый день разумная мысль.

Хорошо было быть скалой… Голой неприступной скалой. Чтобы ни одна травинка не пускала в тебя корни, чтобы ни одно живое существо не отваживалось искать приюта на твоем холодном недосягаемом теле.

Солнце, ночь, ветер, непогода и — ВЕЧНОСТЬ.

Ты и небеса! Оцепенение. Бесчувственность, безтревожность, бездейственность.

Абсолютное и сознательное одиночество.

Постепенный уход всего и даже ощущения собственного «я».

Останется растворенность в мире. Неотъемлемость от него.

Лелеянный желанный окончательный покой.

В густом сиреневом тумане кто-то затаился. Странная лиловая птица пролетела так низко, что поцарапала лапками лоб. Их тумана потянуло сыростью и прелыми листьями. Что-то громко ухнуло и эхом подкатилось к ногам: «Чего молчишь?» Павел от неожиданности поднял плечи. В ответ раздался скрипучий смех, и длинная рука, высунувшаяся из тумана, крепко схватила его за локоть. Павел почувствовал горячую ладонь, но не испугался, смело шагнул в плотное марево и остался один. Рука пропала, вокруг ощущалось какое-то движение, но ничего нельзя было рассмотреть. Он с досадой подумал об оставленных очках: близорукие глаза, сколько не щурься, а плохие помощники в незнакомой обстановке.

— Это он!

— Нет, вы шутите.

— Да он же, он!

Кто-то быстро проскользнул мимо, Павел лишь успел ощутить упругую воздушную волну. Над ухом прохихикал противный голос, а когда он поднял голову, то получил болезненный щелчок по носу.

— Поиграем?

— Если хочешь играть, выходи, а то нечестно получается, ты меня видишь, а я тебя — нет. — Павел напряженно всматривался в туман.

— Слепондя! Слепондя!

— Будешь обзываться — уйду, — обиделся Павел и повернулся спиной.

— Ты чего? Обижаешься?

— Обижаюсь, — он не знал, как вести себя в такой нелепой ситуации?

— А на меня нельзя обижаться.

— Это еще почему?

— Нельзя.

— Ну, почему?

— Нельзя и все.

— Не понимаю.

— А ты хочешь все понимать?

— А ты?

— Плохое воспитание. Надо сначала ответить.

— Но ты же сам не отвечаешь.

— Мне можно.

— Почему?

— Можно.

— А ты кто?

— Я! — Детский голос задрожал от обиды.

— А ты мальчик или девочка?

— А-а-а!!! — Скорый и бурный плач привел Павла в еще большее замешательство.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Плохой, плохой. Не буду с тобой играть. Выбирай!

— Что я должен выбирать? — Павел незаметно стал продвигаться к тому месту, где, как ему казалось, туман должен был кончаться.

— Все выбирай! Все!

— Я… не знаю…

— Вырос оглобля-оглоблей, а не знает. Выбирай желание.

— А… — Павел широко улыбнулся, — это по «щучьему велению, по моему хотению»? — и тут же получил сильную затрещину.

— Ты чего издеваешься? Чего корчишь из себя?

— Да ничего я не корчу, просто, не понимаю, о каком желании идет речь?

— Вот навязался на мою голову, — рядом кто-то смачно высморкался. — Ну, «если бы можно было прожить снова, то я…» — понял? Или «три девицы под окном пряли поздно вечерком. Если я была б царица…»

— Все-все?

— Ладно, когда придешь в себя, — позови.

Павел покрылся холодной испариной. Он совсем не хотел быть царицей, да и жизнь сначала мог заказать только полный кретин. Нет… он должен основательно подумать. Жалко, что не спросил, сколько заказов…

— Один!!! — Прогремело из тумана.

— Ну вот, один. Тут главное — не прогадать.

— Не гадай, — выбирай.

— Это разница.

Павел оттер рукавом пот со лба, и в это мгновенье по спине побежали холодные мурашки. Можно было выбрать любовь… Но ведь она со временем уходит. Заказать счастье? Но его век короткий — всего лишь миг… От напряжения свело челюсти, и в этот миг еще не оформленное в мысль желание выдохнули губы.

— Я хочу летать! Да-да-да! Именно летать. Высоко и свободно! Так, словно это мое естество.

— Летать? Уже выбрал?

— Да! Летать, но не размахивать руками, как птицы.

— Не глупые. Все твои усилия — лишь мысленное желание.

Туман постепенно рассеивался, оставляя вместо себя непонятное томление. И вот уже все пространство заливал яркий солнечный свет. Улица была незнакомая, но навстречу, размахивая алым воздушным шариком, шел Сын. Павел стиснул его теплую ладошку: «Сейчас мы найдем автобус на Париж». На автобусной остановке засмеялись. Колька остался изучать расписание, а Павел пересек улицу, ведущую к пустырю, за которым виднелись какие-то металлические строения. Подойдя ближе, он заметил воинскую часть за решетчатым забором. На поле лениво и медленно солдаты играли в странную игру — смесь футбола с волейболом.

Павел напряженно посмотрел на свои ноги. Волновало только два вопроса: желание — обман, и как проверить это на практике? Конечно, была уверенность, что разговор в тумане не был трепотней, но… Павел медленно обвел взглядом солдат. Они продолжали сосредоточенно играть в свою странную игру. Тогда он оттолкнулся ногами от земли и легко поднялся вверх. В первый момент пропало дыхание. И тут же изнутри вырвался дикий восторг: «А-а-а!!!» Ему показалось, что голос обрушился сверху взрывной волной. Внизу все медленно, как в рапиде, стали задирать головы…

Но Павел уже плавно устремился к облакам — подальше от людских завистливых глаз, а потом в упоении от свободы, резко спикировал вниз. Впереди возникла высокая скала-обрыв. Он лихо облетел ее и снова взмыл, ахнул от восторга, — в ущелье бесновалась бурная горная река. В этот момент какая-то сила стала стремительно сбрасывать его к ней. От молниеносного падения перехватило дыхание, но Павел был уверен, что спасение ждет у самой воды. Брызги уже летели в лицо, но он спокойно скользнул над гневными бурунами, ловя губами студеные капли.

Впереди его ждал огромный безбрежный океан, и Павел устремился к нему. У подножия огромного айсберга его ждали разбросанные прозрачные льдинки детской мозаики. Над горизонтом поднималось раскаленное огненное солнце. Павел быстро спустился и принялся судорожно перетасовывать льдинки. Он торопился найти последнюю букву, чтобы солнце не смогло помещать. Прозрачные пластинки предательски таяли в руках, но он все же успел выложить заветное слово — «вечность». Солнце ласково коснулось головы и заиграло на бриллиантовых гранях мозаики. «Вечность» засверкала всеми красками радуги и отразилась на облаках мерцанием северного сияния. И тогда Павел воспарил вдоль солнечного луча к переливающемуся разноцветному буйству.

Это видение возникло в голове, пока он набирал высоту. Исподволь возникло ощущение потери, и он понял, что просыпается.

Картинка сна начала бледнеть и терять очертания. Он стал умолять сон не уходить.

— Я еще не налетался! — Павел сжал веки, изо всех сил стараясь вернуть восхитительное ощущения полета, и сон снисходительно позволил ему прокрутить лучшие эпизоды. Как же хотелось летать наяву! — Интересно, — мелькнула шальная мысль, — а какова была бы плата? — Он не успел додумать, потому что на лбу заныла длинная царапина.