Вирус бессмертия

Дмитрий Янковский, 2004

Москва, 1938 год. В обстановке строжайшей секретности идет схватка за привезенные из тибетской экспедиции секреты буддийских монахов, способные наделить своего владельца невероятным могуществом. В борьбу за обладание тайным знанием вступают сотрудники НКВД и германской разведки, владеющий гипнозом ученый и древний шумерский воин. Однако многое в этой игре будет зависеть от простого рабочего, комсомольца Павла Стаднюка, случайно попавшего в шестерни беспощадного механизма Истории.

ГЛАВА 9

28 декабря 1938 года, среда.

Подмосковье, рабочий поселок Долгопрудный

Около одиннадцати часов вечера в ворота клуба спортивного воздухоплавания, фыркая мотором, въехала раздолбанная бездорожьем полуторка. Желтый свет фар дрожал на снегу, высвечивая невысокого толстячка в скроенном на заказ пальто. Тень от него была тощей и длинной, словно воплощала мечты хозяина о росте, который он хотел бы иметь.

— Стой! Хорош! — толстячок поднял руку. — Глуши мотор.

Грузовик чихнул выхлопом и устало притих, цокая в тишине остывающим радиатором и продолжая светить фарами в темноту.

— Пантелеев, твою мать! Ты где?

Толстячок обернулся и, захрустев по снегу, пропал за границей света.

— Да тут я, не кричи.

— Где твои архаровцы?

— Переодеваются. Не нервничай, директор, все разгрузим в срок.

Скрипнул открываемый борт полуторки.

— Почему два куба? — Пантелеев, невысокий, жилистый, забрался в кузов. — Что-то я не помню такого разговора.

— Как Дроздов приказал, так и сделали, — сообщил директор камнеобрабатывающего завода. — Один из гранита, другой из базальта.

— Из чего, из чего? — брови Пантелеева поползли вверх.

— Порода такая. Горная.

— Ну ты даешь, директор, — рассмеялся Пантелеев. — Где же ты ее добыл?

— Слушай, отстань. Если бы ты был директором камнеобрабатывающего, у тебя бы тоже были возможности. Я же не спрашиваю, где ты на праздник своим детишкам шарики водородом накачиваешь.

Пантелеев умолк и сел на один из кубов.

— Прям как стекло! — Он снял перчатку и провел ладонью по гладкой поверхности. — Только черное.

В темноте послышались молодые задорные голоса, обсуждавшие, кто кого утром обыграл в хоккей.

— Вот и ребята, — Пантелеев натянул перчатку. — Надо подогнать грузовик к подъемнику, а то как я такую тяжесть в гондолу уложу? Дроздов тоже жук. Хоть бы предупредил, что два куба будет. Что ему теперь, две гондолы готовить? В одну два куба точно не влезут.

— Может, он приедет и выберет? — директор решил дать совет. — Потом и загрузите, что он скажет. Только меня отпустите.

— Ладно, — вздохнул Пантелеев. — Пожалуй, ты прав. Эй ребята! Готовьте подъемник, будем камни вытягивать. А ты все же подай машину вперед.

Они оба выпрыгнули из кузова. Директор хотел дать команду водителю, чтобы тот трогал, но обернулся, услышав за спиной тарахтенье мотора.

— Да это никак товарищ Дроздов пожаловал, — вытянул шею Пантелеев. — Вот как вовремя! Не надо теперь думать, какой из кубов сгружать.

Он улыбнулся и махнул рукой сторожу, чтобы немедля отворил ворота. Директор же никакой радости не выказал, он натянул до бровей шапку и постучал по кабине полуторки.

— Палыч, заводи колымагу.

Водитель спрыгнул с подножки, вставил под радиатор кривую ручку и принялся вращать. Мотор завелся легко — не успел остыть. Тем временем Дроздов вылез из «эмки» и пожал руку Пантелееву.

— Это глыбы привезли? — первым делом спросил он.

— Да, — ответил председатель аэроклуба. — Ты бы хоть предупредил, что будет два куба. Оба в одну гондолу не войдут.

— Оба и не надо, — усмехнулся энкавэдэшник. — У меня сегодня очень удачный денечек. Директор здесь, надеюсь?

— Да, шофером командует, — Пантелеев махнул рукой.

Максим Георгиевич нехотя обошел кузов и окликнул толстячка:

— Эй, поди сюда! Базальт достал?

— Конечно! Вы ж сказали! — директор спрыгнул с подножки и засеменил к Дроздову. — Все, как велено.

— Показывай.

Толстячок, путаясь в полах пальто и кряхтя, вскарабкался в кузов.

— Вот этот — базальт.

— Отличненько. Пантелеев! Поди сюда. Видишь правый куб? Это базальт.

— Я уже знаю.

— Вот его и грузи в гондолу. Сейчас покажу тебе «летчика». Гондольер, мать его дери!

Дроздов вернулся к легковушке, распахнул дверь и велел Стаднюку вылезать. Тот выбрался, плотнее натягивая на голову кожаный летный шлем.

— Звать-то как? — поинтересовался Пантелеев.

— Павел Стаднюк, — ответил Максим Георгиевич вместо Пашки.

— Щупловат, — оценил председатель аэроклуба.

— Ничего. У него масса других достоинств. Так что отвечаешь за него головой. В прямом смысле слова.

Павлу не нравилось, что его оценивают, словно лошадь на рынке, но зато все яснее вырисовывалась перспектива куда-нибудь на чем-нибудь полететь. А значит — жить. И потом, возможно, неплохо жить!

Конечно, как и все парни, он мечтал подняться в небо на самолете, но кто бы мог подумать, что это произойдет столь скоро, столь неожиданно и без всяких усилий с его, Павла, стороны? Душу опять защекотал страх, но не сильный, а скорее задорный, как перед прыжком в холодную воду. Страшок, а не страх.

— Кто с ним полетит? — спросил Дроздов.

— Лучший у меня Гринберг. Он готовит аппарат.

— Отлично. Пограничники, зенитчики в курсе?

Пашка опять перепугался, и улыбка сошла с его губ. Упоминание зенитчиков напомнило ему о зыбкости его существования. А что, если его отправят в небо, а потом будут стрелять по нему из зениток для какого-нибудь научного результата?

— Обижаешь, Максим Георгиевич, — протянул руководитель летного клуба. — Ты мне что, доверять перестал? Я оформил спортивный полет по всем правилам.

— Если бы я тебе не доверял… — начал было энкавэдэшник, но не закончил, махнул рукой. — Пойдем инструктировать нашего покорителя небес. И Гринберга пригласи, пусть познакомится.

Павел молча поплелся за начальством, скрипя по снегу летными унтами. Наконец он набрался смелости и решил уточнить:

— Я на чем-то полечу?

Дроздов словно споткнулся о невидимую преграду, медленно обернулся и с усмешкой ответил:

— Полетишь. Еще как полетишь! На стратостате тебя устроит? Выше птиц полетишь, увидишь землю с высоты птичьего полета. Всю нашу Родину необъятную обозришь. Завидовать тебе будут. Все комсомолки твои будут, когда вернешься!

У Павла бешено забилось сердце, но не от восторга, как всего минуту назад, а от банального ужаса. Это ведь героям положено рисковать жизнью, поднимаясь на недосягаемые высоты — не ему с плохо заросшей дырой в голове! Он представил себя замурованным в герметичной гондоле стратостата, зависящим от пружинок и вентилей газообменной системы, от прочности тросов и надежности оболочки аэростата. Страх стиснул горло, и Паша чуть не рухнул в сугроб, но шедший впереди Дроздов не заметил этого.

— А почему я? — хрипловато спросил Стаднюк.

— Партия решила поставить наиважнейший для науки эксперимент, — пояснил Дроздов, поднимая указательный палец. — Определить, сможет ли рядовой пролетарий выдержать подъем на рекордную высоту. И важно узнать, как высоко может подняться без риска для жизни обычный пролетарий. Поэтому выбор пал на тебя — не тренированного, перенесшего травму, не очень уравновешенного психически. На обычного парнишку, комсомольца, каких тысячи и тысячи.

«Разве я псих? — с легкой обидой подумал Паша. — С нервами-то у меня вроде полный порядок. Не поймешь их. В экспедицию не взяли. Но, может, потом возьмут?»

Председатель аэроклуба прыснул коротким смешком. За спиной взвыла лебедка подъемника, а впереди замаячило освещенное окно учебного класса. На стенах виднелись плакаты, демонстрирующие устройства парашюта. Дроздов распахнул дверь в помещение и пропустил Павла вперед.

— А ты, Пантелеев, поди Гринберга позови, — напомнил председателю энкавэдэшник.

— Позову, позову. Только нам ведь с тобой тут сидеть неизвестно сколько, а у меня с обеда маковой росинки во рту не было. Может, сгоняешь шофера своего колбаски купить?

— Где ее сейчас купишь?

— Ну пусть домой ко мне заедет. Тут ведь недалеко. Жена моя ему выдаст все, что надо.

Когда подвешенный на тросах куб медленно опустился через люк в стальную гондолу, директор камнеобрабатывающего завода забрал отцепленные ребятами стропы и поспешил к грузовику. Устроившись в кабине полуторки, он с облегчением выдохнул и приказал водителю:

— Трогай, Палыч.

— Как скажете, Геннадий Васильевич. — Шофер со скрежетом включил непослушную передачу.

Машина дернулась и, взвыв мостом, задом выкатилась в распахнутые ворота.

— Куда? — разворачиваясь, уточнил Палыч. — На завод?

— На завод, на завод, — директор снял шапку и вытер пот со лба. — Господи, так вот и поверишь в Бога, — вздохнул Геннадий Васильевич и оглянулся на водителя.

Но тот был сосредоточен на управлении полуторкой. Грузовик пробуксовал на льду и двинулся по разбитому заснеженному проселку. Геннадий Васильевич молча вздыхал время от времени. Ехали минут пятнадцать, пробивая светом фар кромешную темноту. Шофер боролся с колдобинами, машина грохотала колесами в заледеневшей колее.

— Так ее перетак! — злился Палыч. — Резину надо было давно менять!

— Где же я ее возьму? — недовольно буркнул директор. — Разнарядки-то не было. План!

— Какой, ядрить ее, план по таким дорогам? — ругнулся шофер.

Со злости он зазевался с перегазовкой, полуторка потеряла скорость и тут же затарахтела, завизжала забуксовавшими колесами.

— От, мать ее!

— Застряли? — вытянул шею Геннадий Васильевич.

Шофер молча поддал газу, но резина визжала и выла напрасно — засели всерьез.

— Сами не выберемся, — наконец смирился он с неизбежным. — Надо тягач цеплять.

— Эх ты, ну вот вечно так! — разозлился директор. — Только из одной передряги, сразу в другую. И где же нам тягач взять? В клубе у Пантелеева должен быть, наверно.

— Далеко уже отъехали, — напрягся шофер, понимая, что если кому и придется идти, то ему. — Может, до утра досидим? Часа четыре осталось, потом от Пантелеева грузовой «Студебекер» пойдет.

— Так ведь замерзнем за четыре часа!

— Пока мотор работает, не замерзнем, — успокоил шофер директора. — А для надежности можно и более верное средство употребить.

— А есть? — взгляд Геннадия Васильевича потеплел.

— Ну, куда же зимой шоферу без этого? — улыбнулся Палыч, извлекая из-под сиденья непочатую бутылку водки. — Погибель одна.

Он ловко распечатал бутыль и понюхал, чуть морщась.

— Закуски-то нет? — спросил директор.

— Да есть какая-то, — водитель порылся под сиденьем и поднял с промасленного пола побитую, чуть подмерзшую луковицу.

— Пойдет, — вздохнул Геннадий Васильевич.

Палыч разрезал находку и протянул половину начальнику. По очереди выпили прямо из горлышка, закусили. Потом выпили и закусили еще. Директор раскраснелся, фыркал, на лбу у него выступили мелкие капельки. Холод действительно отступил, но тревожное чувство, вопреки ожиданиям, не оставило Геннадия Васильевича, а напротив, навалилось с новой силой. Пришлось выпить еще. Сделалось легче.

— Что-то толстею я и толстею, — пожаловался он нечаянному собутыльнику. — Уже и не ем почти, а брюшко-то видел какое?

— Нервная небось работа? — посочувствовал шофер.

— Мастером цеха было проще, — вздохнул директор и сделал еще глоток. — Но другие от нервов худеют!

— Это у всех по-разному. Когда нервничаешь и сидишь в кресле, то, скорее всего, растолстеешь или того хуже — геморрой схлопочешь.

Снова выпили, покривились от луковой горечи.

— Геморрой, — пьяно рассмеялся Геннадий Васильевич. — Иногда его лучше в прямом смысле заработать, чем в переносном. Эх, если бы ты знал, Палыч, как меня этот день вымотал! Нет, надо еще выпить.

Конец ознакомительного фрагмента.