Стражи огня

Дарья Савицкая (2024)

Того, кто погасил священный огонь, ждёт лишь одно наказание — мучительная смерть. Таково условие возвращения святыни на Очаг. Авлу везут в столицу на суд, что почти наверняка обернётся казнью. Вот только она не прикасалась к Очагу, а внезапно пришедший на помощь незнакомец уверяет, что священный огонь невозможно потушить, а значит, он был украден. И пока ещё не поздно попытаться вернуть украденное.

Глава 8

Лисы, развешенные в меховой лавке, были полосами огненного пуха, мягкими облачками. Длинные шерстинки казались прочными, как леска из конского волоса, сухие костистые морды напоминали сушёных донных рыб, а безвольные лапы в чёрных чулочках чуть вздрагивали, когда хозяин водил шестом-подцепом, выбирая, какую лисичку бы снять.

Живая лиса оказалась для Авлы сущим разочарованием.

Тощая, плешивая, не рыжая даже, а какая-то ржавая, с прокушенным, по-собачьи повисшим ухом. Хвост, как у крысы — щетинистый ряд позвонков, кое-где прикрытый «перьями» уцелевшей шерсти. Она поджимала заднюю левую лапу, покрытую чёрными наростами похожими на чагу.

И воняла она так, что Авла чувствовала запах за восемь шагов.

В Приграничье, конечно, торговцы порой брали с собой зверушек, надеясь, что покупатель заприметит ручного барсука, белую красноглазую крысу или котёнка рыси — и невольно остановится у прилавка «зверолюба». Только вот эта тварюка выглядела скорее как повод обойти прилавок стороной.

— Вот зачем так делать? — спросила Авла то ли у востроухого хеумита, стоящего пятью шагами левее, то ли у проходящих мимо людей. — Только отпугивает покупателей…

Никто не оглянулся. Лиса, впустую потоптавшись на обочине, отошла обратно к столу, свалилась в тень и попыталась что-то выкусить со спины. Переломанная, неуклюжая, она впустую забарахталась в пыли, щёлкая слюнявой пастью. Авла думала, что наросты от трения о дорогу начнут отпадать и сочиться вонючей сукровицей, но те, похоже, совсем закорели.

— Какая-нибудь суеверная старуха или молодая дурында, мнящая себя ведьмой, купит и такую падаль, чтобы забрать печёнку, горлышко и утробный мешок, — ответил хеумит спустя минуты три, как закончил разглядывать улицу. Девушка не удивилась. Уже привыкла что спутник временами отвечает с опозданием, словно берёт время обдумать ответ.

— А не лучше ли тогда торговать сразу печёнкой и горлышком?

— Во-первых, чтобы всё это хранить в банках, нужны и банки, и помещение, куда солнце не светит — значит, снимать комнату для торговли и закладывать это в цену. А суеверные люди обычно глупы, и от глупости бедны. А ещё — недоверчивы. Вот ты отличишь лисью печёнку от собачьей? А тут… — Хеумит повернул голову, почти скрытую капюшоном с тонкой тесьмой по краю, — упаковка не даст соврать. Пойдём.

Авла нехотя поднялась. Грязь, впитавшаяся в юбку, за прошедшие дни успела высохнуть, стала пятнышками-панцирями. По некоторым можно было даже стучать.

«Схватят как оборванку и вернут в камеры» — мрачно подумала девушка, следуя за провожатым по шумной улице. Что делать в случае стычки со стражей, она не знала. С надеждой, что хеумита подослали с дружинного двора вызволить пленницу и попытаться найти настоящего вора, простилась ещё в первую ночь. Никто не считает, что её оправдали, просто к проступку разорения Очага прибавилась попытка избежать правосудия и искупить злодеяние смертью. Поймают — могут и ногу сломать, чтоб уж точно не бегала.

— Эй… — Авла поравнялась с хеумитом, хотя поспевать за его широким шагом было, мягко говоря, нелегко. — Мне нужна чистая одежда. Очень нужна, правда.

— Ты уже не в столицу к князюшке идёшь. Твой мужик, думаю, тебя и в засранных тряпках обнять не побрезгует.

— На меня косятся люди.

— Больше, чем на меня?

— Да! — прошипела Авла, ощутив вдруг злое желание схватить спутника за рукав и как следует дёрнуть. Всё же плен, пусть и короткий, притушил её вспыльчивый характер, «размягчил хребтину», как говорил некогда Кейлес, зачастую Авла просто боялась подать голос. Вспышка быстро потухла, и девушка с изумлением повторила: — Да. Да… Слушай, они что, не заметили у тебя…

Чуть пружинистая, мягкая поступь хеумита не слишком бросалась в глаза, а хвост он заправил в пришитую к правой штанине тканевую тубу. Но ведь оставались самые очевидные признаки — кошачья башка с плосковатой мордой, мохнатые лапы со слишком тонкими когтями и фалангой-когтем…

Руки. Из рукавов свободного одеяния виднелись мужские руки — чуть волосатые на тыльной стороне ладони, с выпирающими фалангами пальцев. Авла успела решить, что спутник незаметно побрил лапки перед входом в город, но тут заметила ногти. Обычные, синевато-розовые ногти.

Не удержавшись, Авла схватила спутника за капюшон — и чуть не упала от хлёсткого удара.

— Убери руки, лысая! — прорычал он знакомым гортанным голосом. Только голос смог Авлу успокоить.

Лицо тоже оказалось человеческим. Нос остался тёмно-розовым, на вид шершавым, но теперь смотрелся как последствие частого прикладывания к винной бутылки, чем как кошачья черта. Клочковатая щетина, рыжая и русая вперемешку, полные губы, мясистые щёки и лоб, почти скрытый короткими прядками рыжеватых волос.

— Ты умеешь… — севшим голосом произнесла Авла.

— Молчать, — рыкнул хеумит. Даже его странный, измятый голос теперь казался не эхом звериной ипостаси, а травмой — горло прочертил плотный, белый рубец. — Я умею молчать и тебе советую научиться. Пошли. Нужно купить еды.

Авла прижала ко лбу прохладную ладонь. Слыхала она, что хеумиты видят в кромешной тьме и слышат удары сердца за семьдесят шагов, прыгают с третьего этажа и не калечатся, могут спать на голой земле и взбираться по стенам, как белки.

Никогда прежде она не слышала, что хеумиты — оборотни.

***

Они поели жидкой сырной похлёбки и молочных булочек, стоя прямо на углу улицы. От закопченного котла, из которого разливали похлёбку, вился перистый парок, грузная баба в переднике, с черпалом размером с человеческую голову, то и дело подпихивала тлеющие под котлом поленья прямо носком башмака.

Городишко, стоящий на перекрёстке двух крупных дорог, держался на плаву благодаря мелким торговцам из ближних селений. Авла уже успела выяснить, что кругом раскинулась дюжина крупных деревень и два города — стоящий на болотах Пайруп и жмущийся к лесу Ажем. До обоих городов день пешему, и это с поклажей и по плохой погоде.

Хеумит, не оценивший булочек по достоинству, отдал свою Авле — на тонкой, мягкой корочке цвета чая с молоком обнаружились рытвинки, явно оставленные когтями. Девушка попыталась проследить за руками провожатого — вдруг получится заметить, как мелькнут когти — но не преуспела.

— Я думала, мы пойдём в Пайруп, — заметила Авла, когда обед завершился и странники отправились вверх по улице. — Говорят, Пайруп — большой город… И там много работы…

— Последнее, что будет заботить твоего мужика, если одна рука занята краденным — это как бы найти второй руке работы, — отозвался хеумит. — В Пайрупе много работы, потому что они не могут всё повытравить из подвалов изнаночных ёжиков — всегда найдется дурак, что с легкостью прикончит полдюжины тварей, войдёт во вкус и окажется сожран… Нет, если не совсем дурак, в Пайруп не пойдёт, Пайруп заражён тварями, они же будут шарахаться, и кто-то заметит странности. И в Ажем, если не дурак, не пойдёт — Ажем это крепость, к ним из леса всё подряд ползёт.

— А людей много?

— Много. Но все друг друга знают через двух-трёх свояков, город обособленный, так что быстро пойдут сплетни. А вот здесь может и схорониться. Походим по дворам, поищем. Вдруг нам улыбнётся удача?

Авла хотела расспрашивать дальше, но шумный участок улицы закончился, теперь их было проще подслушать. Конечно, искать знакомца, а то и вора, что умыкнул у тебя сапоги или кошель, никто им запретить не мог, но в обсуждении тварей или Очагов очень легко было споткнуться языком и ляпнуть опасные слова.

Украденный огонь.

— Одежда, — напомнила она тоскливо.

— На тебе есть одежда.

— Грязная.

— Постирай.

— Где? В луже?

Хеумит на треть минуты обернулся. Видимо, хотел оскалиться, но человеческим лицом получилось только поджать губы, словно рядом пахнуло навозом. Человеческая морда у него оказалась сытая, нагловатая, губастая — одним словом, купеческая. В паршивом торговом городке он смотрелся как завсегдатай.

По двум дворам прошлись впустую. «Боится ползучих ласточек, пока все углы не обнюхает — не согласится» — пояснял хеумит, стоя у порога. Авла честно ходила по залу, поднималась под недовольные взгляды хозяев на верхние этажи. Давала богам шанс за шансом — явите свою милость, дёрните настоящего преступника за ремень, заставьте выглянуть в коридор и попасться на глаза искателям. Боги молчали, но куда вероятнее — Авла и её спутник искали не там. По счастью, находились то ли следы гнёзд, то ли просто посветлевшие сырые подтёки, и давали уважительную причину отказаться от постоя.

На третьем дворе Авлу не пожелали пустить даже в обеденный зал — сказали, что вход в хлев в пятидесяти шагах от крыльца, шла бы ты, свинья, на своё место. Грубый отказ вдруг подломил остатки самообладания у девушки — до четвёртого двора она шла, роняя слёзы и сцепив зубы так, что заболели щёки.

Как назло, на следующем дворе попалось зеркало — мутноватое, треснутое у рамы, но себя саму Авла разглядела ясно. Драная, грязная, как вылезшая из канавы собака, с остриженными волосами, что уже свалялись около ушей в бусинки мелких колтунов. Не сошла синева кровоподтёка с угла губ, щёки покрылись красной сыпью, отёкшие веки делали взгляд пьяноватым, неприятным.

Вылитая лиса, привязанная под прилавком звероловов на ржавую цепь. Только что нога не поросла грибообразными опухолями.

Пришлось изображать кашель, прятать подступивший к горлу спазм. Красавицей Авла никогда не считалась, но и явным уродом себя ощущать не привыкла. Хеумит, по счастью, что-то понял — а может, просто устал таскаться, или побоялся что избитую, да ещё и заплакавшую девку примут за невольницу и кликнут стражу.

Он заплатил за постой, брезгливо бросив крупную монету на столик у дверей, масляно улыбнулся, отказавшись от сдачи: мол, может, решусь задержаться на вторую ночь, лучше сразу рассчитаюсь. Странную пару пустили в холодную комнатку, расположенную на углу дома — зимой её едва ли сдавали, да и летняя ночь обещала быть неуютной.

Пытаясь отвлечься от своих мелких горестей, Авла рассматривала хеумита. Старалась думать о том, что приобщилась великой тайны — нет никаких кошек-переростков, есть оборотни, тоже имеющие человеческий облик. Рассуждения покоя не принесли — ей вдруг стало неуютно и горько от того, что до сих пор хеумит не назвал своего имени. Одно дело не знать, как кличут огромного кота — всё же краем сердца Авла воспринимала его именно как кота, бездумную скотину, которой имя не особо и надо. И другое — смотреть на щекастого мужика, что тебя, оказывается, вывел из темниц, и не знать его имени.

— Скажи… — она осеклась, сообразив, что требовать чего-то не стоит, лучше уж просить. — Если нет какой-то страшной тайны, ты, может, мне имя скажешь? Хоть какое, пусть и выдуманное?

— Если сгодится выдуманное, выдумай сама, — он пристроил узел с вещами на широком стуле, постучал ногами по половицам. Авла не успела даже понять, когда он разулся — вместо сапог (а откуда, кстати, у него взялись сапоги?..) уже были знакомые, уродливые лапы-ступни. Задний палец у хеумита рос как шпора, длинный, кожистый, с тупым сточенным когтем, он поддерживал при ходьбе. Авле казалось, что сломать его можно одним ударом.

Он уселся на выбранную койку, скинул капюшон. Кошачья голова, уши с примятыми кисточками. На ладонях появились наросты-подушечки, кончики пальцев стали когтями.

Девушка опустилась на пол — пачкать юбкой чистое покрывало ей было неловко. С минуту разглядывала хеумита, что сбрасывал и вешал на спинку стула плащ, распутывал у горла завязки рубашки.

— Я даже не заметила, как ты перекинулся. Что сейчас, что в городе. А ведь пожалуй, ты уже не раз тихонько менял облик когда отходил? — Хеумит медлил с ответом, и Авла продолжила: — Я думала, если оборотни и есть… они кувыркаются хотя бы… или корчатся… а ты чихаешь громче, чем меняешь шкуры.

— Оборотни? — переспросил хеумит презрительно. Огляделся по сторонам, словно искал, кому бы пожаловаться на Авлу, заприметил крупного жука на стене и обратился к нему со всей серьёзностью: — Ты гляди, какая дура! Оборотней выдумала!

— Ты меняешь облик.

— Облик. Не тело.

Хеумит вытянул руку-лапу, растопырил пальцы. Сперва Авла решила, что на ярком свету чуть рябит в глазах, но нет — из рукава, из-под шерсти вдруг потекли едва заметные нити дыма или пара. Снова возникла человеческая рука, быстро истаял редкий дымок, чтобы спустя секунду появиться снова. На этот раз вместо мужской руки появилась жёлтая птичья лапа, за ней — пушистая медвежья пятерня, потом женская, изящная ручка.

Кот встал, медленно подошёл к сидящей на полу Авле и коснулся изящными пальчиками её лба. Иллюзия — девушка ощутила прикосновение чуть сточенных когтей, как будто лицо укололи тупыми иглами. Она в самом деле почуяла запах дыма и палёной шерсти — призрачная рука истаяла, снова стала растопыренной лапой с облезлыми пальцами и бугристой ладошкой. Между пальцев розовели тонкие, нежные перепонки, как у настоящих кошек.

— Ясно, — шепнула девушка, не став спорить дальше. — Что там насчёт одежды?

— У тебя есть одежда. На улице лето, тебе не нужен ещё один слой шкуры. — Хеумит вернулся на свою койку, принялся стаскивать рубашку через голову. Прежде Авла не видела, чтобы он раздевался, и взгляд невольно задержала.

Без рубашки хеумит оказался куда более тонкокостным и хрупким, чем ей представлялось. Очертания рёбер виднелись даже сквозь короткую шерсть, зато имелось небольшое дряблое пузико — Авла даже заподозрила, что её спасла кошка, чей живот испорчен множеством беременностей. Девушка против воли прыснула, не сдержав смешка.

— У тебя снова исправилось настроение, как погляжу, — хеумит потянулся, окончательно выдавая свои звериные повадки, помял лапами подушку и свернулся на покрывале калачиком. — Самое время повспоминать, где там бродит твой мужик.

— Если ты не хочешь купить мне одежду, попроси, чтобы мне дали лохань с водой и мыло. И дай, в чём ходить, пока моя одежда не высохнет. — Небрежным движением лапы хеумит швырнул Авле свою рубашку — такую же грязную, только пахнущую не потом, а кошачьей блевотой. Следом за рубашкой на пол просыпалось несколько блестящих монет. Деньги хеумит сыпал небрежно, будто бросал зерно птицам.

— Делай, что хочешь. Только найди мне своего мужика и, ради милости божьей, не вляпайся в неприятности. Походи по городу, осмотрись. Может, заметишь его…

Авла подобрала монеты, рубашку и, помедлив, выскочила из комнаты, даже не попрощавшись. Поймала себя на том, что невольно перебирает, ощупывает отданные хеумитом монетки, ищет сколы, неровности, гладкие пятна. Ничего. Ни одной удачной монеты.

«Вроде хватит и на юбку, и на блузку…» — рассудила Авла, пересчитав монетки. И, совсем уж не к месту, вдруг задумалась: «А хватит ли на облезлую лису?».