Стражи огня

Дарья Савицкая (2024)

Того, кто погасил священный огонь, ждёт лишь одно наказание — мучительная смерть. Таково условие возвращения святыни на Очаг. Авлу везут в столицу на суд, что почти наверняка обернётся казнью. Вот только она не прикасалась к Очагу, а внезапно пришедший на помощь незнакомец уверяет, что священный огонь невозможно потушить, а значит, он был украден. И пока ещё не поздно попытаться вернуть украденное.

Глава 6

Первые деньги за нелёгкий труд прачки Авла получила, когда ей было девять лет. Увязалась за старшей сестрой, что трижды в неделю ходила стирать к госпоже Мелус в больницу. К постирочному двору, как называли свою часть здания сами прачки, стекались ленивые горожане, несли узлы с несвежими простынями и затасканные плащи, и взвешивали принесённое у ворот на больших, потемневших весах. По весу платили, сбрасывали мелкие монеты в широкий карман на фартуке старшей прачки.

Стирка Авле понравилась. Молодую, здоровую кожу ещё не разъели щелочи и едкие порошки, в которых замачивали бельё. Полоскаться в воде, дуть на сероватую пену, клочьями летящую от лоханей, «вжикать» тканью по колючей стиральной доске, слушать смех и сплетни взрослых девушек — Авле всё было в новинку, и довольно-таки тяжёлый труд по первости сгодился за развлечение. Ей разрешили заодно постирать принесённые из дому фартуки, а в полдень, когда случился перерыв, дали мягкий больничный коржик и кружку сладковатого мятного чаю. В конце же дня старшая прачка пошарила в своём чудесном кармане и выудила плату за день — мелкую тёмную монетку, «цыпку», как про них говорили в народе из-за чеканки с одним из столичных курганов, очертаниями похожим на цыплёнка. На «цыпку» купить можно было немного — но уж на пирожное из «Золотого порога» хватило бы в любом случае.

Авла бежала, держа свою «цыпку» в кулаке, перепрыгивала через неглубокие лужи. Оберег-лисичка, пришитый к поясу, привычно бил её по бедру. Выбившиеся из кос пряди слиплись от попавшей на них мыльной воды, висели сосульками.

Авла хорошо помнила, как приплясывала, стоя в очереди за своим пирожным. Она провоняла постирочным двором, но ничуть не стыдилась резкого запаха, на который нет-нет да оборачивались люди в очереди. Ей самой казалось, что так пахнет чистота — травами, жирным мылом, щелочью и лавандовым порошком.

А разочарование пахло сухой глазурью из взбитых белков, горькими корочками с противня — так же, как руки торгашки, что пренебрежительно щёлкнула по выложенной на прилавок «цыпке» толстым ногтем и заявила «убери это дерьмо и принеси нормальную монету». Сперва Авла растерялась, начала оттирать монету рукавом — нет, нет, это настоящая «цыпка», просто грязная, тут хватит на сахарную горочку с черникой, взгляните. Торгашка злобно пояснила, что настоящей «цыпкой» этот мусор был лет пять назад, а сейчас, когда с монеты стесали чеканку и отхватили четверть веса, она за эту дрянь не даст даже леденцового камушка. Авла заспорила — и торгашка грубовато отпихнула её от прилавка, ткнула ладонью в лицо.

На улице уже смеркалось. Авла стояла у края улицы и безобразно ревела. Монетка в самом деле оказалась порченной — цыплёнок на месте, а вот цифры с номиналом нет, гладкий бок, и не хватает кусочка сверху. Самой девочке казалось, что такая щербина ничуть не умаляет ценности монетки, но заставить торгашку принять порченные деньги она не могла. «И ничего не четверть, ничего не четверть, осьмушечки не хватает, осьмушечки» — приговаривала Авла. Может быть, монетку примут в другой лавке, но она уже настроилась на сахарную горку с черникой.

А мимо ещё, как назло, прошёл жующий мальчишка.

Авла бы даже головы к нему не повернула, но мальчик отвратительно чавкал и распространял запах маковой запеканки. Светловолосый, тощеватый, чем-то похожий на журавля своей тонкой, сутуловатой фигурой и привычкой высоко поднимать ноги при ходьбе, он сперва прошёл мимо. «Тебе небось не платят битыми монетками, тебе небось хорошей новой цыпкой заплатили, да?» — прокричала Авла ему в спину. Мальчик остановился, медленно обернулся. Ломоть запеканки, обёрнутый в восковую бумагу, был здоровенный, наверняка стоил не одну, а две цыпки. «Пусть у тебя морда треснет столько жрать, вот!» — выпалила Авла и снова расплакалась. Орать на мальчишку чуть-чуть старше её самой было не так страшно, как на злобную торгашку.

Она ждала, что в ответ её пошлют на ледяное дно ада, плюнут жёванной запеканкой или даже пнут — но мальчишка хрюкнул от смеха и подошёл ближе. И вблизи оказался почему-то выше, чем Авле показалось поначалу. Истеричная храбрость сразу её оставила. Вот сейчас отберёт и эту битую «цыпку»…

Через пять минут Авла уже жестикулировала, указывала на «Золотой порог» кулаком, в котором зажимала злосчастную «цыпку», жаловалась на обман старшей прачки и тупую жестокость торгашки. Мальчишка слушал, ел запеканку, мычал согласно. К уголкам губ у него пристали маковые зёрнышки, и Авле всё казалось, что он наелся чёрной мошкары.

«Это она вредничает, конечно, у нас бы такую приняли» — сказал он, когда выдохшаяся девчонка предъявила злосчастную «цыпку». И неожиданно предложил поменяться. Цыпку на цыпку — в его тряпичном кошелёчке отыскалось порядка семи таких монет, недоступное Авле богатство.

Новая «цыпка» блестела, как начищенная. Авла шмыгала носом, вертела новую монетку между пальцев и не понимала, что ей теперь делать. Вроде вот и решена твоя проблема — новая чистая монетка с целыми краями, но возвращаться в «Золотой порог» не хотелось. Ну её, эту корзинку и злобную бабу, что корзинку не продала.

Мальчишка, сообразив, что несчастная никуда не уходит и стоит на обочине дура-дурой, подождал минутки полторы и со вздохом протянул покусанную запеканку. Авла осторожно приняла угощение, проворчала, что лучше бы, конечно, медовая с крошкой, но и такая пойдёт.

Он в ответ улыбнулся — все зубы покрыта чёрными крапинками мака. И представился, хотя имя у него никто не спрашивал.

Кейлес.

***

— Мы когда-то поменялись монетами: я не могла ничего купить за битую монетку, и поругаться не могла, потому что была совсем мелкая, даже не работала на том дворе, — рассказывала Авла, осторожно ступая по сухой полосе у глубокой лужи. — Кейлес тоже ничего не смог на неё купить, и тогда повесил на пояс, как оберег.

— Никогда о таком не слышал.

— Никто не слышал. Но у меня была железная лисица, а у него не было. И он повесил эту монетку… как игрушечный оберег, что ли. А на следующий день его взяли подмастерьем в хорошую лавку. Денег не платили, но кормили так, что он бока отрастил, и купили одежду, и домой разрешали забирать всякие мелочи — бутылки из-под масла, например, отец Кейлеса из них фонари делал. Потом Кейлес принял от покупателя монетку, где кто-то нацарапал князю… короче, неприличное нацарапал… Его хозяин выбранил и заставил принести из дома чистую монету, а эту ему отдал, Кей повесил её к первой. И на следующий день у его отца богатый человек купил весь лоток с товаром, и ещё переплатил малость… И Кейлес сказал, что каждая порченная монета это его удача. Сначала искал битые, потом начал искать и просто отличные, где чеканка кривая или старинная, фальшивки тоже собирал… Я ему несколько раз монеты носила. И собаку эту я нашла — она ценности не потеряла, но придиры могут заподозрить фальшивку, так что…

Хеумит, всё так же хранящий своё имя в тайне, фыркнул. Идущая следом девушка больше глядела на чавкающую грязь под босыми ногами, чем на провожатого. Нырни в чащу — не сразу заметит. Совсем потерялась в собственной памяти.

— Ты ему фальшивые деньги, он тебе фальшивую дружбу. Подставил и не моргнул.

Авла не ответила. Он устала повторять, что ничего пока не указывало, что Кейлес вправду её подставил. Зная Кейлеса, он скорее не озаботился о том, чтобы вправду выбрать крайнего. Оставил всё на волю случая — и едва ли был бы доволен его выбором.

Всё же к Авле он как будто относился неплохо. Без большой любви, с некоторым неуважением — как к существу по умолчанию младшему, глуповатому, вздорному — но уж точно не желал ей мучительной смерти.

— Куда твой мужик мог податься?

— Он не… — девушка махнула рукой, решив, что объяснять прямоходящему кошаку свои отношения с приятелем дело бесполезное. — Я не знаю. Кейлес жил рядом, и никогда не уезжал из города… по крайней мере надолго. День-другой — и всегда я его встречала, хотя бы мельком.

— Зайдём с другого боку. Чем промышлял? Воровал? Продавал краденое? Магов покрывал?

— Нет! — громче нужного ответила Авла. — Ничем… он не слишком-то благородный был, но… не вор.

— Но огонь украл.

— Или потушил случайно, испугался смерти и сбежал.

— Я тебя сейчас укушу, — пригрозил хеумит, оглянувшись. — Нельзя потушить огонь. Вспоминай всё, что сможешь вспомнить, на следующем привале мне нужно знать, куда он мог пойти, по чьей указке работал… — упрямое молчание стало ему ответом, и хеумит злобно прошипел: — Очнись, лысая. Либо ты его найдёшь и подаришь князю, либо рано или поздно князь живьём сожжёт тебя, как главную подозреваемую. Что тебе, шкура мужика дороже собственной?

— Конечно, нет, — шёпотом ответила Авла.

— Тогда подсказывай, где мне его найти!

Она обернулась, словно вправду рассчитывала заметить вора на другой стороне размытой дождями дороги. Ясно представила, как Кейлес поднимает руку, мимоходом приветствуя её, как чавкают по грязи его сапоги.

Хеумит за прошедший день неоднократно стращал её сожжением заживо. Треск дров и красное пламя уже мерещились Авле.

Она не знала, где искать Кейлеса.