Рассказы. Повести. Эссе. Книга вторая. Жизненный экстрим

Владимир Гамаюн

Гамаю́н – в славянской мифологии вещая птица, поющая людям божественные песни и предвещающая будущее тем, кто умеет слышать тайное. Гамаюн знает всё на свете. Когда Гамаюн летит с восхода, приходит смертоносная буря. Птица Гамаюн считается созданием с особым даром – ей доступны все скрытые знания обо всем, обо всех живых существах. По преданию, эта птица является посланницей бога Велеса. Каждый, кто услышит крик Гамаюна, обретет счастье.

Мой друг, романтик и мечтатель

Время шло, мы всё больше узнавали жизнь, мы уже давно испытали крепость мужской дружбы и горечь предательства, любовь и коварство женщин, этим мы переболели, как дети скарлатиной, тяжело, но не опасно. Жить вот так, безо всяких стрессов и душевных болячек, Бонифацию давно стало пресно и неинтересно, оттого, наверное, в самой глубине его львиной души сначала появился маленький зародыш любви к незнакомой, прекрасной женщине, а потом родилась и сама сладкая мечта, ставшая уже опасно навязчивой.

Ему уже не нужна была водка, он ловил кайф, часами валяясь на своём лежбище, уставясь глазами в потолок и мечтая о той, которая станет с ним одним целым. Он ещё не знал, какая она будет, но уже любил её до боли в сердце, любил её всю: от кончиков розовых ноготков, до нежных ушных мочек. Он покрывал её тело поцелуями, не зная, где остановится, но больше всего его почему-то привлекала грудь и всё то, что было ниже. Он отчётливо, как на яву видел всё и осязал, только вот её лицо расплывалось словно в воде, поддёрнутой рябью. Ещё в своих любовных грёзах Боня видел, как, почти не касаясь земли ногами, он на вытянутых руках, будто боясь прижать к груди хрупкую, дорогую ношу, несёт ту воздушно-невесомую женскую плоть, такую желанную и родную, как облачко, готовое вот-вот растаять в небесной синеве.

Это уже было на грани паранойи и становилось опасным, он был как художник, умерший от любви к созданому им образу. Но в нашем случае всё кончилось хорошо, тащась и млея от своих грешных мыслей, он почти воспарил над своим, продавленным не одним поколением трудяг, тунеядцев и алкашей, диваном, но вовремя шмякнулся о палубу гостиничного номера. Посмотрев на свои, всё ещё вытянутые руки, он пару раз хлопнул в ладоши, глаза его прояснились, и он захохотал. «Болезнь» прошла, а своё выздоровление Боня отметил хорошей пьянкой, поставив при этом сам себе диагноз: «Нельзя любить ни красавицу, ни тем более уродку на сухую, может и шкуры как в пургу с яранги сорвать, а тогда точняк, пиши-пропало».

Откуда я всё это знаю? В некоторых случаях я был рядом с ним, а о других его душевных страданиях я узнавал из его пьяных исповедей, заблудшего и чуть не погрязшего в смертном грехе Бонифация, с обязательным правом нарушения исповеди когда-нибудь, кому-нибудь об этом рассказать, что я и делаю. Это же я буду делать и в дальнейшем, потому что это лишь начало его, как он считает, грешной исповеди.