Йерве из Асседо

Вика Ройтман, 2023

Пятнадцатилетняя Зоя впервые уезжает из дома, от любящей семьи и любимой Одессы, в Деревню Сионистских Пионеров – израильскую школу-интернат. Совсем недавно она не догадывалась о своих еврейских корнях, но после коллапса СССР ее жизнь, как и множества ее бывших соотечественников, стремительно меняется. Зое предстоит узнать правду о прошлом своей семьи и познакомиться с реальностью другой страны, которая, не стараясь понравиться, станет для нее не менее близкой. Девочка из Одессы отчаянно сражается с трудной задачей: открываясь новому, сохранить верность тому, что она оставила позади, – и остаться самой собой. В тонком, ироничном и очень человечном романе Вики Ройтман история взросления девочки-подростка, которая учится справляться с бурными чувствами и принимать самостоятельные решения, неотделима от атмосферы девяностых с ее острой смесью растерянности и надежд на пороге распахнувшегося мира. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава 17

Девятая заповедь

Когда стулья заскрипели, сообщая о намерении сидевших на них людей покинуть кабинет, я стремглав отбежала в дальний темный угол коридора в здании директоров и начальников.

Первой из кабинета вышла Милена — раскрыла зонт и поспешно удалилась в дождь, хлюпая клоунскими башмаками. За ней на улицу выбежала Фридочка, завернувшись в шерстяную шаль.

Затем на пороге появились Тенгиз и психолог Маша. Такая она была субтильная, как будто никогда и не ходила беременной. Она застегнула куртку, натянула капюшон, достала из сумки связку ключей, но, словно не решаясь выйти в непогоду, засунула руки в карманы и принялась дрожать от холода, выстукивая зубами и ключами дробь.

Тенгиз возвышался над ней как телебашня, отчего психолог Маша выглядела совсем пушинкой, готовой оторваться от земли при первом дуновении ветра, и мне трудно было представить, как она может кого-то лечить с такой шаткой комплекцией.

— Не нужно ли нам с тобой поговорить с глазу на глаз? — осторожно спросила психолог Маша, высматривая что-то в ливне.

— Зачем? — спросил Тенгиз.

— Может быть, тебе бы хотелось… проработать… поделиться с кем-нибудь… просто не оставаться наедине… Ты когда-нибудь ходил на психотерапию?

— И не собираюсь, — ответил Тенгиз. — Хоть мне и не раз предлагали — от министерства обороны, как члену осиротевшего семейства, мне ведь полагается.

— Жаль, — вздохнула психолог Маша. — Ты не веришь в эффективность психологической помощи?

— Верю, — ответил Тенгиз. — Но не люблю, когда со мной разговаривают на этом вашем жаргоне, как будто я статистическое данное. Бесчеловечно это. Далеко и бессмысленно. Все психологи одинаковы. Думают, что только им известно, как все в человеке должно работать.

— А где твоя жена? — спросила психолог Маша.

— Мы довольно быстро разошлись. — Тенгиз щелкнул зажигалкой. — Невозможно было вместе жить после такого. Ну представь, как тут проживешь, если каждый день начинается с вопроса “кто виноват?”. Она вернулась в Батуми. Так лучше.

Психолог Маша снова вздохнула, и ее зубы застучали еще чаще.

— Что это мы все обо мне? — Тенгиз пустил облако дыма в холодный воздух. — Давно ты работаешь психологом?

— При чем тут я? — замялась Маша. — Здесь важен ты, потому что от твоего благополучия зависит благополучие наших ребят. А моя личность в данном случае никакой роли не играет.

— Вот именно поэтому я никогда и не обращусь к психологу, — заявил Тенгиз. — Езжай домой или куда там тебе. Поздно уже. Мне скоро на смену заступать. Пять человек остались, но это все равно что двадцать. Чем их меньше, тем их больше.

— Я интерн, — вдруг сказала психолог Маша. — Это третий год моей клинической интернатуры.

— Совсем зеленая, — усмехнулся Тенгиз. — Но в терминах шаришь. Зачем тебе все это?

— Я хочу помогать людям, находящимся в кризисных ситуациях. Я верю, что…

— Да ну брось. Зачем оно тебе?

— Да так, — в третий раз вздохнула психолог Маша. — Я недобрала баллов, чтобы поступить на медицинский, с математикой у меня вечно были нелады. Вообще-то меня всегда тянуло в искусство, но мои родители не хотели, чтобы я становилась художницей. А учителя слишком мало зарабатывают.

— Видишь, как все просто, — усмехнулся Тенгиз. — Не надо мудрить. Родители всегда виноваты, а работа с людьми — это вид искусства.

— То же самое говорит мой мадрих, — сказала психолог Маша.

— Про родителей?

— Про искусство.

— У тебя тоже есть мадрих? — удивился Тенгиз. — Я думал, это привилегия детей и подростков.

— Супервизор. У каждого психолога должен быть мадрих. Вообще у каждого человека должен быть мадрих.

— И кто твой супервизор?

— Ты его знаешь, раз работаешь в программе “НОА”. Он наш главный психолог.

— А! Ну конечно знаю. Кто ж его не знает. Хороший мужик. Теперь я спокоен. Ты в надежных руках.

— Не спорю.

— Вот и хорошо. Езжай домой. Наше время подошло к концу.

— Ты ни в чем не виноват, — неожиданно выдала психолог Маша. — Я знаю, что тебе так не кажется, и все равно ты ни в чем не виноват. Иногда судьба это просто судьба.

— Откуда ты знаешь? — спросил Тенгиз странным голосом.

— Знаю, — ответила психолог Маша. — Некоторые вещи я просто знаю.

— Ясно, — задумчиво протянул Тенгиз.

— Пока, — сказала Маша. — Если что, я всегда здесь. Помни об этом.

— Помню.

Маша растворилась в ливне, а Тенгиз все стоял, прислонившись к дверному косяку, и курил. Выстрелил окурком в ночь, а потом закурил еще одну сигарету. И еще одну. Я думала, это никогда не закончится и мне суждено остаться ночевать в здании директоров.

После четвертой сигареты Тенгиз выключил свет в кабинете, запер его на ключ, затянул шарф на шее и наконец удалился.

Я подождала пару минут. Потом вышла из своего укрытия. Подобрала окурки, которые он выбросил, и выкинула в урну.

Дождь лил как из ведра, и я побежала обратно в общежитие, прикрывая голову руками.

Я твердо знала, что нашу девятую заповедь не нарушу — Тенгиз не должен ничего знать. Я больше не думала о Владе, я думала о нем.

Аннабелла уже не слонялась по комнате, а чинно сидела на стуле у своего стола, нарядившись в стильный черный спортивный костюм.

Ее взгляд опасливо нашаривал кого-то за моей спиной. Видимо, она ожидала, что вся воспитательская команда Деревни ворвется следом за мной в комнату со смирительными рубашками и шприцами. Ее страшно удивило, что я вернулась одна.

— Где они? Ты что, никого не нашла?

— Никого не нашла.

На какой-то миг мне показалось, что у Аннабеллы разочарованное выражение лица. Но оно моментально сменилось ожидаемым облегчением, так что, должно быть, мне померещилось.

— А завтра? Ты им расскажешь завтра?

— Ничего я никому не расскажу. Очень мне надо, чтобы ты самоубилась.

— Да не собираюсь я самоубиваться, — флегматично произнесла Аннабелла, достала из ящика стола пилочку и принялась как ни в чем не бывало подпиливать уголок изящного ногтя. — Не надо мне верить. Я всегда рассказываю страшные истории, когда мне плохо, но это просто мое воспаленное воображение.

— Ты резала себя, — сказала я, не позволяя, чтобы меня сбили с толку. — Я видела, как ты себя резала бритвой. Я все еще способна отличить воображение от реальности.

На самом деле в данный момент я вовсе не была в этом уверена.

— Это не называется “резать”. Фу, какое противное слово. Это кровопускание — очень действенный метод. Ты же читаешь книжки, Комильфо! Когда-то врачи считали такой способ панацеей от всех проблем. А то, что сегодня так не считают, так это только потому, что наука всегда связана с идеологическими тенденциями и модой и научные выводы меняются без всякой связи с реальным положением дел. Вот, например, когда-то девушки выходили замуж в четырнадцать лет, а сегодня это вне закона. Так что это значит? Что девушки за двести лет поменялись? Ничего подобного. Просто мода изменилась. Вот и все. Пройдет еще сто лет, и все опять станут жениться в четырнадцать и пускать себе кровь, когда болеют.

В словах Аннабеллы было разумное зерно. В самом деле, в моих любимых книгах врачи любили пустить кровь бледным дамам, изнемогающим от недугов душевных и физических.

— Я не ненормальная. — Аннабелла почувствовала во мне понимание. — Сама подумай. Если столько людей в течение стольких лет так поступали, разве может быть, что они кругом ошибались?

— Не знаю, — честно призналась я. — Ты меня напугала.

— Это ты меня напугала, — сказала Аннабелла своим обычным надменным тоном. — Где это видано так врываться к человеку в личное пространство? Ты сломала окно в туалете. Что мы теперь будем делать без окна?

Приходилось признать, что метод Аннабеллы работал: от ее недавней хандры не осталось и следа.

— Починим окно, — сказала я. — Ты точно больше не хочешь умереть?

— Я же тебе говорю, что никогда не хотела умирать. Почему ты мне не веришь?

— Потому что я тебя совсем не знаю и ты полна сюрпризов. Если бы ты видела себя час назад, ты бы сама себе не поверила.

— Все мы полны сюрпризов, — мудро заметила Аннабелла. — Ты просто очень наивная, Комильфо. Я же знаю, что ты большая фантазерка и воспринимаешь любую обыденную мелочь как великую драму и начинаешь строить из себя рыцаря в блестящих доспехах, который всех хочет спасти. Но я вовсе не нуждаюсь в спасении, как не нуждалась в нем и тогда, когда ты с какого-то перепугу наехала на Арта. Так что я прощаю тебе сломанное окно и вторжение в мое пространство, потому что тому виной не ты, а то, что никто тебя не научил разбираться в людях.

В этом тоже был резон. И как бы там ни было, ей все же удалось окончательно сбить меня столку.

— Никого не слушай, — заявила Аннабелла. — Я сама научу тебя жизни. Поверь, я через многое прошла.

— Чему это ты собралась меня учить?

— Ну, например, про мальчиков.

— Что про мальчиков?

— Ты же даже никогда не целовалась.

Я пожала плечами. Это ни для кого не было тайной.

— Так давай я тебя научу, чтобы ты не была застигнута врасплох, когда дело дойдет до настоящего поцелуя, и не начала пинать кавалера ногами, придумав, что он посягает на твою честь или что ты там любишь себе воображать по своим романтическим книжкам.

— Как это? — оторопела я.

— Ну вот так. Иди сюда. Я тебя поцелую.

— Ты опять с ума сошла? Ты же девочка!

— Господи, Комильфо, что за ханжество? Ты что, никогда не читала Анаис Нин? Женская любовь ничуть не хуже двуполой. Хочешь, я тебе дам почитать? Тебе понравится. В свое время она открыла мне целый мир. И “Лолиту” дам.

Можно было подумать, что Аннабелле не пятнадцать лет, а все сорок.

— Ты мне отказываешь? — состроила мне глазки сорокалетняя женщина и взмахнула неухоженным каре. — Ты же час назад читала мне лекцию о том, что все мужики козлы.

Аннабелла протянула ко мне руки, и я застыла на месте, словно меня загипнотизировали. Ее взгляд пронизывал до костей. Мне стало холодно. Я чихнула.

— Я такого не говорила, — запротестовала я. — Я сказала, что Арт козел.

— Комильфо, ты ведь никому не расскажешь про бритву? — ласково прошептала Аннабелла. — Узколобые люди не способны это понять. Они решат, что я больная на голову, но ты ведь понимаешь, что это не так. Что я должна сделать, чтобы ты сохранила мою тайну? Скажи, чего ты от меня хочешь, и я это выполню.

Странной девушкой была Аннабелла, раз ей казалось, что должна платить такую цену за одолжение. Еще более странным было, что она посчитала, будто я интересуюсь ею, как мальчики. Но я решила не обижаться.

— Влада, я от тебя ничего не хочу. Только помочь, но не знаю как. Может, тебе стоит обратиться к психологу? Знаешь, сюда приезжает одна женщина, ее зовут Маша…

— Никто меня не любит, — прошелестела Аннабелла с глубокой печалью. — Даже ты меня не любишь и хочешь сплавить какой-то Маше. Ты точно такая же, как… мой папа!

— Я уверена, что твой папа тебя очень любит, — сказала я, вспомнив о посылках, которые Аннабелла получала чуть ли не каждую неделю.

— Чушь. Человек, который тебя любит, никогда не позволит тебе уехать из дома.

Тут я подумала о том, что и попытки моего папы воспрепятствовать мне сводились к одной-единственной, и я поверила, что меня тоже никто не любит и что и я никому не нужна, кроме Аннабеллы. Должно быть, моя соседка обладала магической способностью заставлять людей чувствовать то же самое, что чувствовала она сама. Только с Артом ей этот трюк не удавался.

— Эх… — выразительно вздохнула Аннабелла. — Но я не хочу говорить о своем прошлом. Я никому не нужна. Даже тебе, раз ты хочешь, чтобы меня вытурили из нашего нового общего дома. А ведь мы теперь одна семья и ты мне как сестра! Как же ты можешь?

Внутри у меня растекалась черная пустота. Я опять чихнула.

— Кажется, ты заболела, — проникновенно сказала Аннабелла.

И, совершив задуманное, обняла меня крепко. Только непонятно было, дарила ли она мне объятие или пыталась вызвать на ответное. В любом случае я не шелохнулась.

— Что я могу для тебя сделать? — спросила я.

Аннабелла выпустила меня из объятий:

— Позвони Арту.

— То есть как?

— А вот так. Раз ты хочешь мне помочь, позвони ему и скажи, что ты застала меня целующейся с Юрой Шульцем.

— Что?! Зачем?

— Он приревнует меня и сразу поймет, что я ему нужна. Это всегда срабатывает.

— Но я… никогда не общаюсь с Артом. Он знает, что я его терпеть не могу. Он мне не поверит и вообще не поймет, с какой стати я ему звоню.

— А ты придумай что-нибудь.

— Что?

— Да я не знаю. У тебя богатая фантазия.

— Влада…

— Ты же обещала мне помочь! Неужели ты хочешь, чтобы мне опять стало плохо и я опять взялась за бритву?

— Хорошо, я ему позвоню, — согласилась я. — Но кабинет вожатых сейчас закрыт. Не идти же мне к автомату. Там страшный ливень. Можно завтра?

— Я тебе дам зонт. Комильфо, я не могу больше ждать. Мне очень плохо.

И, не дожидаясь дальнейших пререканий, Аннабелла начеркала на бумажке номер телефона, всучила мне карточку, клетчатый зонт и свой фирменный плащ от Берберри.

— Иди скорее, пожалуйста!

Я снова вышла в дождь. Добежала до автомата. Ледяными руками защелкала по кнопкам. Мне ответила пожилая женщина. Я попросила Артема.

— Артемушка, тебе какая-то барышня звонит, — услышала я. — Подойдешь?

— Да, Лариса Яковлевна, — непривычно вежливо отозвался козел. — Я сейчас.

Взял трубку и сказал “але”.

— Арт, это Зоя. — Я попыталась придать голосу отстраненность и деловитость.

— Какая Зоя?

— Комильфо. Из Деревни. Соседка Влады.

Будь я на месте Арта, я сама была бы шокирована.

— Ну? — сказал Арт, справившись с первичным шоком.

— Ну, короче, я тебе звоню по такому делу. Влада и Юра Шульц целовались сегодня вечером в курилке.

— Чего?! Как? Почему? — засыпал меня вопросами рогатый герой-любовник.

— Я случайно проходила мимо и заметила. Я думаю, тебе стоит поскорее вернуться, иначе Влада от тебя уйдет.

— Че… погоди… я не понял… Что, серьезно, что ли?

— Серьезно.

— Да ни фига не может быть. — Арт понизил голос. — Ты их с кем-то перепутала.

— Я не слепая.

— Ты шизанутая.

Мне хотелось на это ответить, что я очень надеюсь, что Аннабелла… то есть Влада уйдет от него к Юре Шульцу, но сдержалась.

— Мне плевать, что ты обо мне думаешь. Я не ради тебя стараюсь.

— А ради кого?

— Я имею свои виды на Юру Шульца, — заявила я очень доверительно. — Не хочу, чтобы Влада его у меня увела. Вот так вот.

— Так, — сказал Арт в глубокой задумчивости. — Меня не было в Деревне всего одну неделю. Офигеть просто.

— Артемушка, жаркое остывает! — послышалось из далекого далека. — Мы ждем тебя к столу!

— Влада от тебя реально уйдет, если ты ею не займешься, — поспешила я его надоумить. — Позвони ей, что ли. Или пошли ей цветы.

— Цветы?! Да как она вообще могла с этим лошарой…

— Арт, — сказала я самым лицемерным тоном, на который была способна, больно вонзив ногти в свои ладони. — Ты самый нормальный пацан в нашей группе. Это каждому ясно. Юра тебе не конкуренция. Докажи это, вот и все.

— Докажу, докажу, не сомневайся, — злобно сказал самый нормальный пацан. — Спасибо, что просветила. Покедова.

И бросил трубку.

Я вернулась в комнату, промокшая до нитки. Ветер искорежил остов клетчатого зонта, вывернув наизнанку. Никакие зонты не выдерживают иерусалимской осени.

— Ну что? Ну как? — бросилась ко мне Аннабелла.

Я вкратце пересказала нашу великосветскую беседу.

И мы стали ждать.

— Давай пойдем спать, — спустя бесконечное время предложила я, зевая и изнемогая от усталости.

Аннабелла выключила свет и залегла на мою кровать.

— Ложись рядом, я не хочу спать одна. Тут слишком холодно из-за сквозняка, который ты учинила. Мы погреемся. Ну что тебе стоит?

Мне это ничего не стоило, кроме нарушенного уговора не посягать на личное пространство каждой из нас, но все заповеди и так были перечеркнуты самой Аннабеллой.

— Ты же сама говорила, что не любишь, когда к тебе прикасаются, — сказала я. — Встань, пожалуйста, с моей кровати.

Но она меня не послушалась,

— Мне нужно человеческое тепло, — заявила Аннабелла. — Мне холодно и одиноко. Ты же обещала мне помогать.

Так что мне пришлось лечь рядом. Аннабелла взяла меня за руку и с силой вцепилась в пальцы. Я так и не поняла, притворялась она или в самом деле была в отчаянии.

Некоторое время я пролежала с открытыми глазами, но потом усталость все-таки преодолела беспокойные мысли и тяжкие сомнения и я, кажется, задремала.

Дверь в комнату распахнулась, а от порыва сквозняка отворилась и дверь туалета. Я зажмурилась от света, лившегося из коридора.

На пороге стоял грозный памятник графу Воронцову, и я испугалась, что он пришел по мою душу.

Но в самом скором времени выяснилось, что это был всего лишь Тенгиз, который явился сообщить Владе, что ей звонит Арт и пусть она возьмет трубку в кабинете вожатых.

Влада перескочила через меня и пулей вылетела из комнаты, босиком.

— Почему вы спите в одной кровати? — громко спросил Тенгиз.

Я сделала вид, что продолжаю спать, но номер не прошел. Ветер гулял по комнате. Вожатый включил свет и прошагал в туалет. Дождь заливал подоконник и занавеску с оленями.

— Как это понимать? — спросил, высунувшись в зияющую дыру оконного проема. — Что здесь происходит?!

Лысина заблестела от воды, и глаза тоже заблестели — недобро.

— Кто сломал окно?!

Я никогда не видела Тенгиза в ярости. А может быть, то была тревога или затянувшееся состояние аффекта.

— Что это за вандализм? Кто посягнул на имущество Деревни? Кто к вам влез?!

— Никто к нам не влез, — поспешила я его успокоить. — Это я сломала окно.

— Зачем?!

— Аннабелла застряла в туалете, и нужно было ее вызволять, — придумывала я на ходу.

— Как это застряла?

— Ну, ключ в скважине заело.

— Ключ, значит, заело.

Тенгиз развернулся и с видом ищейки принялся разглядывать банки, склянки, расчески и диспенсеры на полочках под зеркалом.

Он кивнул на бурое пятно возле унитаза. Мне стало дурно.

— Это кровь, — уверенно сказал Тенгиз.

— Кровь, — подтвердила я. — И что в этом такого?

— Ты с ума сошла?! — заорал вдруг вожатый незнакомым страшным голосом.

Я сделала вид, что очень смущена, и сказала:

— Мы же девочки, в конце концов, у нас бывают… ну… ты знаешь.

Тенгиз опустился на закрытую крышку унитаза, как будто сдулся в одно мгновение. Поскреб лысину ногтями.

— Девочки не выдирают створки с мясом. Кто окно сломал, я спрашиваю?

— Я сломала, я уже тебе ответила. Я сильная. Я же бывшая акробатка. Низшей позиции.

Наверное, это могло прозвучать смешно. Но не теперь.

— Почему ты не позвала старших, вместо того чтобы окна ломать?

— Я вас искала, но не нашла, — соврала я.

— Никого не нашла? Во всей Деревне?

— Никого.

— Слушай меня, Зоя, ты заплатишь за окно.

— Заплачу, — с готовностью согласилась я. — Сколько окурков мне собрать?

— Не нужны мне твои окурки! — снова рассвирепел Тенгиз, а я вовсе была не рада, хоть столько времени и усилий тщетно потратила недавно, чтобы вывести его из себя. — Просто не попадайся мне больше на глаза.

Я хотела спросить: “Вообще никогда?”, но сдержалась.

Тенгиз резко встал и ударился головой о шкафчик, который висел над унитазом. Он чуть не обматерил шкаф, но тоже сдержался.

Я понимала, что сейчас Тенгизу очень хотелось поругаться со мной, но не могла доставить ему такого удовольствия. Мне было бесконечно жаль его — отсюда до самой Стены Плача.

— Я починю окно, клянусь мамой, — поспешила я успокоить Тенгиза. — Не надо так переживать.

— Да при чем тут чертово окно!

Если бы Тенгиз в гневе встретился мне в одесской подворотне, я бы неслась от него прочь с криками “Караул!”, но сейчас я его не испугалась. Ведь я понимала, в чем дело.

— Вы же взрослые люди! Вас отобрали в эту программу, потому что вы доказали свою самостоятельность и ответственность! Вас что, нельзя оставить одних на два часа? — Тенгиз вдруг внимательно на меня посмотрел. — Что это у тебя на лице?

Я спохватилась и отвернулась.

— Что у тебя на лице, Зоя?

— Я поцарапалась о гвоздь, когда лезла в окно, — снова соврала я. — Ничего страшного, всего лишь ссадина.

Тенгиз, кажется, очень старался взять себя в руки.

— Я не знаю, что ты от меня скрываешь, но это просто глупо. Я же все равно узнаю.

“Не узнаешь”, хотелось мне возразить. Отчасти из сострадания, отчасти назло.

— Зайди в кабинет и продезинфицируй царапину, — приказал Тенгиз. — Немедленно.

Гигантскими шагами покинул комнату. Я пошла за ним.

В кабинете Аннабелла вертела в руках провод телефона, зажав трубку между ухом и плечом, и выглядела так, будто победила в конкурсе красоты. Трудно было поверить, что несколько часов назад она занималась кровопусканием, а потом утверждала, что ее никто не любит.

Тенгиз достал аптечку и всучил мне вату и йод.

— Может, хватит болтать? — со злостью бросил он Аннабелле. — Вы скоро увидитесь.

— Целую-обнимаю, солнце, — проворковала она в трубку, и ее взгляд счастливо затуманился.

— Кто сломал окно в туалете? — спросил Тенгиз у Аннабеллы. — А ты молчи, — бросил он мне.

— Это перекрестный допрос?

— Тише! Отвечай, Влада.

Аннабелла встала со стула с таким апломбом, словно на ней был не спортивный костюм, а королевская мантия.

— Юра Шульц сломал окно, — заявила Аннабелла. — Он хотел влезть ко мне в комнату, а я его не пускала.

— Юра?! — У Тенгиза глаза на лоб полезли.

— Ну да. Комильфо пыталась ему воспрепятствовать, а он ее ударил. Случайно.

Я потеряла дар речи и ничего больше не могла сказать, ни правду, ни ложь. Аннабелла воспользовалась моим замешательством.

— Помогите Юре, Тенгиз. Он нуждается в моральной поддержке и в психологической помощи.

— Юра?! — Тенгиз тоже готов был потерять дар речи. — Это правда, Зоя?

Все это перестало быть комильфо и превращалось в ужасный, кошмарный моветон. Но Аннабелла кидала на меня такие взгляды, а Тенгиз был настолько выпотрошен и измучен психологической помощью, что я ответила:

— Ну… Юра давно ухаживает за Владой, но она ему отказывает, а он обижается. Он ничего дурного не замышлял. Честное слово. Это недоразумение. Пожалуйста, не ругай Юру! Я сама заплачу за окно, мы же договаривались!

— Ты выгораживаешь человека, который на тебя напал! — загремел Тенгиз. — Ты хоть понимаешь, что это значит?

Отступать было поздно, а с каждым новым шагом я все глубже вязла в трясине.

— Он на меня не нападал, я просто пыталась удерживать оборону окна… — Я чихнула, а потом закашлялась.

— Комильфо, — Тенгиз посмотрел на меня с такой опаской, что мне опять стало его невыносимо жаль, и мне тоже немного захотелось самоубиться, — что с тобой такое? Ты хочешь поговорить со мной?

Я больше всего на свете хотела с ним поговорить и меньше всего на свете этого хотела.

— Все в порядке, — продолжала я врать. — Это всего лишь окно.

— Стойте здесь и не шевелитесь. Я позову Юру.

Тенгиз вышел. Я посмотрела на Аннабеллу, и мне стало очень страшно. Я больше не понимала, чего я боюсь, кого или за кого.

Через пару минут Тенгиз вернулся в сопровождении заспанного Юры с всклокоченными светлыми кудрями на гениальной голове.

— Кто сломал окно? — спросил Тенгиз.

Юра взглянул на меня, потом на Аннабеллу и, должно быть, все вычислил. Недаром он был компьютерным гением. И настоящим джентльменом.

— Я сломал окно, — взял на себя Юра чужую вину.

— Ты ударил Комильфо?

Юра снова посмотрел на Аннабеллу:

— Я ударил Комильфо.

— Случайно, — пришла я ему на помощь.

— Совершенно случайно, — поддакнула Аннабелла.

— Зачем ты это сделал? — спросил Тенгиз.

— Я хотел поговорить с Владой, но она сопротивлялась, так что мне пришлось лезть в окно, а Комильфо просто попалась под руку. Я прошу прощения.

— Прощения! — Тенгиз сел на стол. — Вы хотите свести меня с ума?

— Нет! — вскричала я. — Не хотим!

— Я прощаю Юру, — поспешно проговорила Аннабелла. — Я сама виновата, я не должна была запираться от него в туалете, он всего лишь хотел помочь мне с математикой, а я обиделась на него за то, что он всегда оказывается прав и тычет меня носом в мои ошибки.

— Я не ожидал от тебя, Юра, — сказал Тенгиз строго, но как-то неестественно. — Ты никогда так себя не вел. Что с тобой происходит?

— Любовь, — пискнула я.

Юра бросил на меня благодарный взгляд, и мне стало невероятно досадно, что я никогда прежде с ним не общалась. И что я вообще себе думала, когда оболгала его перед Артом? Юра Шульц был живым человеком, а не каким-нибудь выдуманным персонажем, с которым можно вытворять все что угодно. Неужели я и других людей подобным же образом не замечала?

Меня захлестнула огромная вина, и я готова была перекинуть ее на Аннабеллу, но, в конце концов, разве она заставляла меня что-либо делать? Я сама так решила.

— Поскольку ты никогда прежде не был замечен в хулиганстве и насилии, — продолжал Тенгиз, — и потому что ты признался, считай, что это первое предупреждение. Все будет записано в твое дело. Тебя ожидает беседа с Фридманом, и пусть он тебя наказывает. Но еще один проступок — и ты отправляешься домой без всяких разбирательств, потому что то, что ты сегодня натворил, и так превысило меру дозволенного. Это тебе понятно?

— Понятно, — с достоинством ответил гениальный Юра, а Аннабелла незаметно для Тенгиза послала ему воздушный поцелуй. — Я заслужил.

— А вы, красавицы, впредь не выгораживайте тех, кто с вами так поступает. Нашлись самоотверженные. — Тенгиз перевел дух. — И это называется каникулы! Осень только началась! Что же дальше будет? Вы смотрите у меня: помните о зимнем обострении тоски, хандры и ностальгии и не поддавайтесь ему. Говорите обо всем, вместо того чтобы окна ломать. Говорите с нами! Какими еще словами это до вас донести?

И провел рукой по лицу.