Глава 19
Многоводы
Так что, несмотря на кошмар, ужас, недоумение, причитания и уговоры, Трахтманам пришлось отвезти меня обратно в Деревню в самый канун субботы. Должно быть, они решили, что гойская семья совсем меня испортила, превратив в нелюдя.
Кажется, моим двоюродным досталось на орехи, потому что их посчитали косвенными виновниками моего внезапного побега. Но они не были ни в чем виноваты — просто мне всегда тяжело давались новые знакомства. К тому же запоздалая простуда наконец меня настигла, и после ужина в полупустом Клубе в компании Аннабеллы, Юры Шульца, литовок и Фридочки меня стало знобить, и я слегла с насморком.
Аннабелла куда-то подевалась вместе с Юрой, а у меня даже не было сил рассуждать, в самом ли деле решила она его соблазнить для пущей достоверности, или ей просто не хотелось от меня заразиться.
Часов в десять утра Фридочка заглянула ко мне с чаем, лимоном и вареньем, но я ей в сотый раз объяснила, что терпеть не могу чай. Тогда она приготовила мне гоголь-моголь.
Домовая попыталась в очередной раз выяснить, почему я не осталась ночевать у родственников, но у меня не было желания разговаривать. Фридочка не обиделась, но уходить не собиралась. Уселась возле моей кровати и принялась читать наши заповеди. На ее лице появилось задумчивое выражение, и она спросила, соблюдаем ли мы все пункты. Я пожала плечами. Потом она спросила, почему это мы решили никому ничего не рассказывать и друг друга ни о чем не расспрашивать, и как же доверительные отношения между членами одной семьи, коей мы теперь являемся?
— Не надо закатывать глаза, — пожурила меня Фридочка.
— Не надо читать чужие уставы, — парировала я.
Но домовая, вероятно, списала мою враждебность на счет болезни и измерила мне температуру. Градусник показал 37,9. Я заволновалась, потому что дома при таких результатах бабушка была бы на грани инфаркта, пила бы валидол и валерьянку, а мне бы вызывали врачей на дом, поили бы микстурами, ставили горчичники и банки, делали горячие ванны для ног и укутывали бы в уродливые и колючие пуховые оренбургские платки, ради таких случаев хранившиеся в чулане. К тому же я очень давно не болела — с тех пор, как начала заниматься акробатикой, — а воспоминания о таких событиях проистекали из очень раннего детства и окрашивались ощущением всеобщей тревоги, так что я была уверена, что домовая сейчас упадет в обморок или забьется в панических конвульсиях.
Однако Фридочка не выражала никаких признаков озабоченности и заверила меня, что это не температура, а детский лепет. Дала мне одну таблетку акамоля — главного израильского лекарства от всего на свете, включая месячные и гастрит, и наказала пить много воды. “Многоводы” было вторым главным лекарством в Израиле и тоже лечило от всех невзгод, вылетевших из ящика Пандоры.
Я послушно проглотила акамоль, запила его тремя стаканами воды и понадеялась, что теперь Фридочка оставит меня в покое, но не тут-то было.
Она принялась поигрывать массивными людоедскими бусами из лжеслоновой кости с таким видом, будто созревала для важного разговора, не решаясь его начать. В итоге она созрела, кто бы сомневался.
— Знаешь что, девулечка, я тебе скажу? Физические болезни иногда приключаются оттого, что на душе плохо.
Я моментально увидела за ее спиной тень психолога Маши и не могла больше отделаться от навязчивого видения — вероятно, дело было в температуре. Фридочка продолжила вдохновенно:
— Вот говорят, в здоровом теле здоровый дух. А я думаю, что все как раз наоборот: ослабленный организмик — это следствие ослабленного духа.
— Я знаю, — перебила я ее. — Это называется психосоматикой.
— Откуда ты знаешь? — В ушах домовой затряслись пятиярусные серьги.
— Виталий нам рассказывал на групповых занятиях. Он говорил, что советские дети часто болеют, вместо того чтобы переживать кризисы эмоционально, и телом выражают душевный стресс.
— Обалдеть можно, — выразила Фридочка свое восхищение. — Это то, чем вы занимаетесь с Виталиком? Я думала, вы изобретаете символы группы и играете в “Крокодила” на сплочение.
— Не, он нам рассказывает про подростковые конфликты, чтобы мы знали, чего нам ожидать от своего ослабленного стрессом духа.
— Шикарно! Так что же, Зоенька, лежит у нас на душе? — вкрадчиво спросила Фридочка. — Что заставило такую спортивную девочку захворать?
— Дождь, ветер и резкая перемена погоды, — ответила я. — Я еще не адаптировалась к средиземноморскому климату.
— Ты же из Одессы, — заметила Фридочка. — Там климат не сильно отличается от нашего.
— Ну и что, — мудро возразила я.
— Что же мы тогда имеем? — сдвинула Фридочка брови над голубыми тенями.
Я промолчала.
— Окно в уборной сломали, подрались с Юрочкой, поругались с Тенгизом, поссорились с бабушкой и дедушкой, которые нас так любят и так ждали. По-моему, Зоенька, тебе не очень весело.
— Я ни с кем не ругалась, — снова пришлось мне возражать. — Но мне редко когда бывает очень весело. Постоянно весело может быть только дуракам.
— Тебе грустно! — набросилась Фридочка на след эмоции, и я подумала о том, что нашим мадрихам больше всего на свете нравилось охотиться на наши чувства и любое их проявление являлось для них чем-то вроде победного трофея.
— Мне не грустно. — Я начинала раздражаться. — Я просто заболела. Я же не подделала свою температуру. А вы обвиняете меня в том, что я симулянтка.
— Боже упаси! — Фридочка схватилась за бусы. — Я тебя ни в чем не обвиняю, девулечка моя! Я пытаюсь понять…
— Нечего тут понимать, — сказала я. — Меня пересекают шизоидные линии, вот и все.
Трудно описать то выражение лица, которое появилось у Фридочки после этой фразы. Наверное, так выглядел голодный Торопыжка, когда проглотил утюг холодный.
— Где ты набралась такой блажи? Это Виталик вам диагнозы ставит? Да он вообще не психолог!
Я обиделась от имени Виталия, которого очень уважала. Разговор опять уходил не в ту степь, и я невольно задумалась о том, как же так получалось, что каждый раз, когда я с кем-нибудь заговаривала, в итоге оказывалась в тупике недоразумения и недопонимания. В самом деле, лучше было быть немой.
— Как дела у Тенгиза? — решила я сменить тему, понимая, что от домовой просто так не отделаться.
— Что ты имеешь в виду? — опять насторожилась Фридочка. — Он на тебя не сердится за происшествие с окном, если ты это имеешь в виду.
— Да ничего я не имею в виду! — повысила я голос и закашлялась. — Я просто спрашиваю, как у него дела. Он же мой мадрих! Неужели только вам можно вечно лезть к нам в душу, а нам нельзя даже поинтересоваться, как вы поживаете?
— Позвать к тебе Тенгиза? Ты хочешь с ним поговорить?
— Нет! — вскричала я. — Не хочу! Чего вам всем от меня надо? Почему вы не можете оставить меня в покое? Я что, выгляжу как сумасшедшая? Веду себя как сумасшедшая? Я не нарушаю школьные правила, не встречаюсь с мальчиками, не пью, хорошо кушаю. Почему вы вечно подозреваете меня в каких-то скрытых грехах?
Фридочка, кажется, перепугалась. Дернула бусы слишком сильно, и они порвались. Рассыпались пластмассовые костяшки, заскакали по плитам. Она бросилась их собирать, распихала по карманам зеленого сарафана.
Конец ознакомительного фрагмента.
