Йерве из Асседо

Вика Ройтман, 2023

Пятнадцатилетняя Зоя впервые уезжает из дома, от любящей семьи и любимой Одессы, в Деревню Сионистских Пионеров – израильскую школу-интернат. Совсем недавно она не догадывалась о своих еврейских корнях, но после коллапса СССР ее жизнь, как и множества ее бывших соотечественников, стремительно меняется. Зое предстоит узнать правду о прошлом своей семьи и познакомиться с реальностью другой страны, которая, не стараясь понравиться, станет для нее не менее близкой. Девочка из Одессы отчаянно сражается с трудной задачей: открываясь новому, сохранить верность тому, что она оставила позади, – и остаться самой собой. В тонком, ироничном и очень человечном романе Вики Ройтман история взросления девочки-подростка, которая учится справляться с бурными чувствами и принимать самостоятельные решения, неотделима от атмосферы девяностых с ее острой смесью растерянности и надежд на пороге распахнувшегося мира. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава 12

Учительница

— Зоя… Зоя! ЗОЯ!

— А?

Перед моим взором возвышалась Милена, наша классная руководительница, по совместительству учительница иврита.

— Эйфо ат? — спросила она, что означало “ты где?”.

— Ани по, — ответила я, что означало “я здесь”.

— Нет, ты вовсе не здесь, моя хорошая, — заявила Милена и заглянула мне через плечо. — Что это ты все время пишешь?

— Э… ничего… переписываю слова с доски.

Я поспешно захлопнула тетрадь.

— Покажи, — потребовала Милена.

— Нет, — отказалась я и, вспомнив психологические уроки Виталия, добавила: — Это мои личные принадлежности, вам нельзя их трогать.

— На моих уроках твои личные принадлежности становятся моим достоянием, — возразила Милена.

И отобрала тетрадь.

— После урока останься в классе. Поговорим на перемене.

Я принялась ерзать и бросать отчаянные взгляды на Алену, делившую со мной парту.

— Не боись, — шепнула Алена. — Ничего она тебе не сделает, она добрая.

Училка действительно была доброй, хоть и одевалась очень строго, как какая-нибудь старуха-вдова или как религиозные женщины — всегда в длинных юбках, шароварах или в бесформенных балахонах, в которых тонула ее стройная фигура, и в клоунских башмаках. Мне хотелось выяснить у Натана Давидовича, почему она так выглядит, если на голове у нее нет ни парика, ни косынки, но я все еще на него злилась, потому что, после нашего опоздания и несмотря на перевыполненный план бычков, Тенгиз по-прежнему смотрел на меня волком.

У Милены было очень хорошее лицо и очень русское. Светлые брови и ресницы, внимательные голубые глаза, веснушчатая кожа, розовые щеки, которые краснели, когда училку захлестывали эмоции (что случалось с ней нередко), и длинная русая коса. Ей бы очень подошел кокошник вместо парика. Я долго не могла привыкнуть к ее имени, потому что подмывало назвать ее, например, Настенькой.

Милена любила обсуждать с нами всякие темы, не касавшиеся иврита, и всегда поддерживала “открытый диалог с классом”. Так что, если кто-нибудь посреди урока вдруг интересовался, почему арабы не любят евреев, зачем изучать Библию в обязательном порядке, если она тысячу лет уже не актуальна, — наверное, нас собираются силой превратить в религиозных, — или почему в Израиле Новый год празднуют осенью, она никогда не злилась за сорванный урок, а с радостью прерывала запланированное занятие и пускалась в “открытый диалог”. Когда Милена обращалась к классу, она называла нас “друзьями”.

Так что я вовсе не боялась наказания, а только ощущала страшный конфуз, как бывает, когда кто-то заходит в ванную, а ты голая. И оказалось, что нет на свете чувства неприятнее этого.

Урок все не заканчивался.

Арта опять выгнали из класса за то, что он положил ноги на стол и раскачивался на стуле. “Злая вы женщина, — с вызовом оскалился Арт. — Все изеры так делают, а нам нельзя, потому что мы, типа, гражданства не имеем, а значит, типа, бесправные?” — и хлопнул дверью. Аннабелла фыркнула и еще старательнее принялась выводить буквы справа налево в своей безупречной тетрадке с черным переплетом в разводах. Мультикообразная Вита и грудастая Юля, сидящие слева от нас, тоже принялись раскачиваться на стульях, но этого никто не заметил. София Ротару, которую в самом деле звали Соней, спросила, что такое “зона”. Натан Давидович повернулся со своей первой парты, где сидел один, посмотрел на меня, потом на Алену, потом на Соню.

Милена оторвалась от доски.

— Кто тебе такое сказал? — спросила учительница.

— Да так… услышала. — Соня в смущении принялась вертеть в руках карандаш.

— От кого? — нахмурилась Милена.

— Израильтяне на теннисном корте нам кричали, — пришла на помощь Соне Берта, ее лучшая подруга и соседка по третьей комнате.

Берта отличалась танцевальными способностями и любовью к коротким джинсовым юбкам и к ботинкам на шнуровке, с квадратными каблуками. На дискотеке, которую устроили в одну из пятниц в честь нашего прибытия в Деревню, они с Соней были звездами. Вокруг них образовался круг, девчонки в центре закидывали ноги друг другу на плечи, изгибались в мостиках, а Берта даже села на шпагат. Все рукоплескали и свистели, а потом с Бертой и Соней захотели познакомиться местные и увели их показывать потайные уголки Деревни, что очень польстило нашим.

— Друзья, — серьезно сказала Милена, отложив мел и отряхнув руки, — это ужасное слово. Никогда и никому не позволяйте себя так называть. Если услышите, сразу обращайтесь к кому-нибудь из старших.

— Че, крысить? — презрительно буркнул Миша из Чебоксар. — Сами разберемся.

— Что же это значит? — испуганно переспросила Соня.

— Зона — это женщина легкого…

— Шлюха, — перебил Милену Натан Давидович. — Проститутка. Шалава. Бл…

— Прекрати! — вдруг воскликнула учительница с таким видом, будто Натан Давидович обзывал ее саму.

— Зачем прекращать? Пусть знают правду. Милена Владимировна, слово есть, а шлюхи нет? Вы же учительница словесности. Русские девчонки, девушки и женщины — шалавы в глазах израильтян. Это тайна, что ли? Пусть знают, что о них думают и чего ожидают, когда приглашают прогуляться по Деревне.

— Офигеть! — совсем распоясался Миша. — Да я этих гребаных обезьян изувечу…

— Я с тобой, братан, — поддержал его атлетический Никита, сосед Арта по комнате.

— Натан! — Миловидное лицо Милены покрылось густыми красными пятнами, будто она переела клубники. — Как тебе не стыдно!

— С чего это мне должно быть стыдно? — спросил Натан. — Я всего лишь описываю факты.

— Я в шоке, — сказала Вита. — В полном шоке. Типа, если мы красивее всех этих черных уродок, так мы теперь шалавы?

Юля опустила глаза и застегнула верхнюю пуговицу на блузке.

— Не надо было надевать юбки, из-под которых видно декольте, — повернулась Алена к Соне и Берте.

— Ты идиот, Натан, — вдруг вмешалась Аннабелла и резко выпрямилась. — Женская сила заключается в соблазне. Эти местные просто никогда не встречали настоящих женщин. Вы видели, как одеваются эти израильские дуры? Видели, что творится у них на головах? Они вообще когда-нибудь причесываются? А эти жиры, выпирающие из боков? Эти ляжки? Это ужас какой-то! Неудивительно, что их мужчины готовы платить за то, чтобы быть с русской женщиной. И пусть платят подороже.

Натан расхохотался.

— Сколько же ты стоишь, Влада? — спросил черноглазый Марк, главный подпевала Арта и его второй сосед по комнате.

— Тебе никогда столько не накопить, — бросил Фукс.

— Давайте устроим аукцион, — предложил Леонидас.

— Обращайтесь, когда соберете на ламборгини, — с королевским достоинством заявила Аннабелла.

Поднялся шум, хохот, крики и визги.

— Тихо! — вскричала Милена. — Что вы за люди, десятый класс Деревни? Где вы воспитывались? Соня и Берта, я хочу знать, кто эти мальчишки, которые посмели оскорбить вас. Они должны быть наказаны. Они будут наказаны. Совершенно не важно, во что вы были одеты. Да даже если бы вы сами бросились им на шею…

Милена задохнулась, попыталась совладать с собой, но ей не удалось.

— Милена Владимировна, — снова подал голос Натан Давидович, — принести вам воды?

— Влада, — проигнорировала его слова учительница. — Ты тоже останься после звонка. Я сперва поговорю с Зоей, а потом с тобой.

— Без проблем, — спокойно улыбнулась Аннабелла.

Милена повернулась к доске, плечи ее дрожали.

Казалось, ожидание звонка стало для нее не менее мучительным, чем для меня.

Что хуже — прослыть шлюхой или андрогином? — невольно задалась я вопросом.

Звонок наконец прозвенел.

Все, кроме Натана и Алены, пулей вылетели из класса. Должно быть, потому, что каждый хотел оказаться первым, кто сообщит Арту о том, что он пропустил.

— Все будет окей, — сказала Алена, похлопала меня по плечу и тоже вышла.

Натан озадаченно смотрел на учительницу, резкими движениями вытиравшую губкой доску. Потом обратился к ней на иврите, но та по-русски попросила его покинуть класс.

Все еще клубничного цвета Милена села за учительский стол и сцепила руки на моей тетрадке. Я придвинула стул и уселась напротив.

— Не обращайте на них внимания, — на всякий случай сказала я. — Это обычные подростковые конфликты.

— Вернемся к нашим делам, Зоя, — отрезала Милена, заново обретая ровный тон. — Я не впервые замечаю, будто твоя голова постоянно чем-то занята. Такое впечатление, что ты не находишься здесь, в реальном мире.

— А где я нахожусь?

— Это только тебе одной известно.

— Здесь я нахожусь, — заверила я Милену. — В Иерусалиме, в Деревне Пионерских Сионистов.

— Сионистских Пионеров, — поправила меня Милена. — Скажи мне, Зоя, тебе здесь плохо? Ты скучаешь по дому? По маме? Как ты вообще справляешься с адаптацией?

“Адаптация” была термином, к которому все взрослые в Деревне испытывали чувства даже более нежные, чем к слову “савланут”, что означало “терпение”, и “леат-леат”, что означало “потихоньку”, и использовали его при каждом удобном случае, несмотря на то, что оно звучало так мерзко, будто кто-то водил ногтем по наждачной бумаге. В уродстве с “адаптацией” могла потягаться только “абсорбция”.

Оба этих слова превращали нас из людей в химические элементы.

— Хорошо справляюсь, — ответила я. — Не скучаю. Все у меня окей и беседер.

Милена посмотрела на меня внимательными глазами:

— А почему же ты все время отключаешься? Как ты думаешь, что тебе мешает?

— Ничего мне не мешает. Я всегда такой была. И никому это тоже никогда не мешало. Верните мне, пожалуйста, мою тетрадь.

— Может быть, в этом и заключается проблема.

— В моей тетрадке?!

— В том, что никому это никогда не мешало.

— Не вижу никакой проблемы. Если вам это мешает, я буду внимательнее слушать вас на уроке. Но, честно говоря, лучше отключаться, чем выслушивать эту чушь про куртизанок и смотреть на провокации Арта, который срывает все уроки, чего никак не скажешь обо мне.

Милена нервно кашлянула:

— Хочешь рассказать мне о том, что ты пишешь?

— Нет, не хочу.

— Мне очень интересно, правда.

— Ничего интересного там нет.

— Можно посмотреть?

— Нет!

— Ты этим занимаешься на уроках, Зоя, вместо того чтобы ментально, а не физически присутствовать в классе. Тебя как будто ничего больше не интересует. Но если ты не участвуешь в обсуждении общих проблем, ты не сможешь стать интегральной частью коллектива?

“Интеграция” была третьим отвратительным словом, от которого начинало чесаться все тело и наступала фрустрация.

— Не все обязаны становиться интегральной частью чего бы то ни было, — возразила я. — На свете существуют свободные частицы. Мне хватает моей собственной кинетической энергии.

— Тебя интересует физика? — смягчилась Милена.

— Меня не интересует физика. Ею интересовались мой брат и папа, который учитель математики. Но и брата она тоже больше не интересует. Он учится на журфаке.

— Как интересно, — улыбнулась Милена. — А что же интересует тебя?

Я пожала плечами.

— Можно получить тетрадь обратно?

— Давай договоримся: я отдам тебе тетрадь, а ты взамен задашь мне один вопрос. Хоть о чем-то, что тебя в самом деле интересует.

Странные педагогические методы практиковались в Деревне Сионистских Пионеров. Мне ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

Милена протянула мне тетрадь:

— Спрашивай.

— Тенгиз здесь давно работает? Почему он не познакомил нас со своей семьей, как Фридочка? У него есть образование? Сколько ему лет? И сколько лет вам?

Тут Милена снова покраснела. Но на этот раз как-то иначе, с розоватым оттенком и вдобавок на ушах.

— Ученикам не следует интересоваться личной жизнью воспитателей, — смутилась училка. — Это не…

— Комильфо, — подсказала я.

— Вот именно.

— А что тогда комильфо? Делать вид, что меня интересует то, что не интересует, и что не интересует то, что интересует, как все?

— Признаться, я не подозревала в тебе такой…

— Наглости?

— Искренности.

Я встала и специально поволокла стул по полу к парте, чтобы его железные ножки мерзко заскрежетали по плитам.

— Оставь стул, — сказала Милена. — Я жду Владу. Вы же с ней соседки?

— Ну?

— Зоя, ты не замечала ничего странного в ее поведении? Чего-то, что могло бы обеспокоить старших?

Тут я чуть не потеряла дар речи.

— Вы что, предлагаете мне стучать на мою соседку, тогда как не ответили на элементарные вопросы, которые я задала о вашем коллеге?! Вы решили вести со мной открытый диалог, чтобы выпытать информацию о Владе?

Милена внимательно посмотрела на меня.

— Зоя, — сказала она, — прошу тебя, если ты когда-нибудь почувствуешь страх за свою подругу, за других ребят в этой группе, за саму себя… Если вам будет угрожать какая-либо опасность, не оставайся со своим страхом наедине, расскажи о нем Тенгизу, Фридочке, мне, кому угодно, только не скрывай. Ваши родители далеко. Кроме нас, некому вас оберегать. Нет ничего благородного в скрытности. Нет ничего взрослого в недоверии. В умении доверять и просить о помощи заключается…

— Понятно, — перебила я этот выспренний монолог, — вы уже успели забыть, как это — быть в нашем возрасте. И еще не успели родить своих детей.