Принц Модильяни

Анджело Лонгони, 2019

Мать звала его Дедо, друзья – Моди, а женщины – Принцем. Он прожил всего 35 лет – и это уже можно считать чудом: плеврит, тиф и неизлечимый в то время туберкулез не дали ему шанса. А он не собирался прикладывать усилий, чтобы хотя бы немного продлить свое существование. Он не хотел быть известным, не думал о деньгах, а упрямо жил так, как мечтал, – посвятив себя искусству. Он не подстраивался под моду, не принадлежал ни к одному течению, сам выбирал, с кем дружить и кем восхищаться. Он – Амедео Модильяни, неоцененный в свое время гений, а сегодня один из самых известных и популярных в мире художников. А это – биографический роман о его судьбе, его взглядах на искусство, его друзьях, покровителях и возлюбленных и, конечно, об уникальной художественной атмосфере Парижа начала XX столетия.

Семья

Когда я захожу домой, моя сестра Маргерита даже не здоровается со мной. Она бросает на меня презрительный взгляд и удаляется в гостиную. Я слышу, как она намеренно повышает голос, обращаясь к матери:

— Синьорино изволил вернуться.

Повисает пауза, тишину нарушает мамин вздох. Я слышу ее голос:

— Дедо.

Я захожу в гостиную и чувствую напряжение. Маргерита с суровым лицом стоит рядом с маминым креслом.

— Что такое?

Мама мне слегка улыбается, но тут же становится серьезной. Маргерита определенно еще больше раздражена.

— Что случилось?

Маргерите не терпится заговорить, но она уважительно молчит, ожидая маминых слов.

— Дедо, это правда, что говорят об Оскаре Гилья, с которым ты общаешься?

— Правда — что?

Маргерита возмущена: по ее мнению, мама начала слишком издалека, — и она решает вмешаться.

— Конечно, это правда. Думаешь, он тебе все расскажет?

— Оскар учится вместе со мной у маэстро Микели.

Маргерита уточняет:

— Он на восемь лет тебя старше.

— Да, и что с того?

Мама ходит вокруг да около.

— Дедо, когда ты решил бросить учебу в лицее ради живописи, мы нашли тебе лучшего преподавателя в Ливорно.

— Мама, Микели — единственный преподаватель в Ливорно.

— Вместо того чтобы ходить в школу со своими сверстниками и изучать латынь, ты получил эту свободу, но теперь ты ею злоупотребляешь.

— О чем ты говоришь?

Маргерита взрывается:

— Этот Оскар — мужчина, а ты — мальчишка, и не можешь делать то, что делают мужчины. Особенно если об этом узнаёт весь город.

Мама взглядом просит Маргериту успокоиться.

— Дедо, в твоем возрасте не посещают определенные места.

Она замолкает — и, кажется, она больше смущена, чем рассержена.

— Какие места?

Маргерита замечает колебание матери и переходит к делу:

— В твоем возрасте нельзя посещать бордель! Как минимум дважды ты заходил туда со своим дружком. Кроме того, ты курил! Тебя видели с сигаретой во рту.

— Вот именно, Дедо, — мама пытается вставить хоть слово, — учитывая твою болезнь, ты просто потерял рассудок.

Маргерита снова вмешивается.

— Кроме того, тебе не стыдно общаться с этим… этим…

Она уже произнесла слово «бордель» — и теперь хотела бы найти более вульгарное слово, но ее ежедневно практикуемая самоцензура явно мешает. В ее лексиконе нет ругательств, и уж тем более она никогда не произнесет сло́ва, хоть сколько-нибудь, пусть и очень отдаленно, связанного с половым актом. Моя сестра одинока, ее тело не знает ни радости, ни желаний. Ее никогда не видели с мужчинами. Все ее амбиции — быть «девушкой из хорошей семьи» и моралисткой.

— Общаться с этим… убогим.

Это самое сильное оскорбление в отношении Оскара.

— Убогий? Интересно ты судишь о людях. Может, ты забыла, что ты сестра представителя социалистов? И кто из нас двоих хуже? Я, потому что хожу в бордель, или ты, потому что называешь «убогим» работягу, который к тому же проявляет упорство в учебе? Могла бы найти более подходящее оскорбление для Оскара. Потаскун, бабник, кобель…

Маргерита оборачивается к матери:

— Мама, ты ничего не хочешь сказать?

Маме становится смешно, но она сдерживается. А я продолжаю цеплять Маргериту:

— Не можешь, верно? Твоя буржуазная мораль подавляет вульгарность. Разве не так? Оскар — бедный, и он готов браться за любую, даже самую тяжелую и грязную работу, только чтобы иметь возможность учиться и рисовать. Что плохого в том, что после этого он идет в бордель, чтобы немного расслабиться?

— Оскар пусть делает что угодно, но ты — не должен водить дружбу с тем, кто водит тебя к публичным женщинам.

— К проституткам, Маргерита. Мы их называем проститутками, или — шлюхами, потаскухами, путанами… Публичная женщина — это слишком приличное слово.

Маргерита собирается ответить, но мама прерывает нашу перебранку:

— Дедо! Послушай меня, пожалуйста. Ты знаешь, как опасна твоя болезнь…

— Мама, сейчас я прекрасно себя чувствую.

— Дедо, и все-таки не нужно подвергать свой организм испытаниям.

— У меня больные легкие, а не то, что ниже.

Маргерита в негодовании оборачивается к матери:

— Ты слышишь? Слышишь, как он разговаривает с матерью и сестрой?..

— Да, я был в борделе, и что?

Мама по-прежнему сохраняет доброжелательный тон:

— Дедо, тебе не следует курить. Это плохо для тебя, доктор ясно сказал об этом.

При этих словах моя сестра просто взрывается:

— Мама! Получается, что проблема в курении?

— Конечно: он болен.

— А как же позор на нашу семью из-за того, что этот мальчишка посещает дома терпимости? Это не в счет?

— Ты боишься, что из-за меня не найдешь мужа?

Эта фраза — словно пощечина для Маргериты.

— Что ты себе позволяешь? После всего того, что для тебя делается, ты не можешь так со мной разговаривать.

— Знаешь, публичные женщины, как ты их называешь, — очень приятные и человечные. Уверен, что ты их представляешь себе порочными. Это не так. Может, тебе самой сходить в бордель? Станешь менее черствой…

— Мама, ты должна вмешаться! Скажи ему!

— Дедо, как ты разговариваешь со своей сестрой?

— Все совсем не так, как вы себе это представляете. Если думать только о культуре, переводах и детях — настоящую жизнь не узнаешь.

Маргерите хочется выцарапать мне глаза.

— Значит, настоящую жизнь можно узнать в таких местах? Слова великого человека, который познал жизнь! Ты должен быть благодарен, что вообще жив. Многие умерли из-за подобных болезней.

— Спасибо, что напомнила, сестренка. Но, знаешь, есть много разных способов умереть. Один из них — не понимать мир. Ты думаешь, что проститутки хуже нас?

— Разумеется.

— А вот и нет. Они знают о мире гораздо больше тебя и способны разговаривать без криков и заносчивости.

— Конечно, крики они берегут для клиентов.

— По крайней мере, они не такие непреклонные, как ты.

Маргерита пытается дать мне пощечину, но я успеваю сделать шаг назад и увильнуть.

— То, что ты болен, не дает тебе право говорить все, что ты думаешь!

— Дедо, тут Маргерита права.

— Ты позоришь наш дом!

— Маргерита, не преувеличивай… — Мама пытается смягчить, но сестра продолжает:

— У тебя что, нет чувства стыда?

— Нет.

— Хватит ругаться! Разве нельзя разговаривать спокойно?

— С этим идиотом, у которого еще молоко на губах не обсохло?

Мама не слушает ее и терпеливо обращается ко мне:

— Дедо, ты должен пообещать, что больше не будешь курить.

Маргерита снова взрывается:

— Хорошо, я поняла: проблема в курении! Испорченная репутация не считается.

— Какая испорченная репутация?

— Тебя все видели! Ты даже не можешь вести себя осторожно.

— Ах, теперь проблема в осторожности? Делать, но чтоб никто не видел?

— Да, так тоже можно.

— Лицемерка! Все были в борделе. Кто там не был, тот ничего не знает о жизни.

— Ты пару раз спустил штаны — и уже знаешь, как устроен мир?

— Можно подумать, что ты знаешь, — выглядывая из-под маминой юбки и желая, чтоб все тебя называли синьориной.

Маргерита снова подходит ко мне, чтобы ударить. На этот раз она предвидит мой маневр, и я получаю по полной. В ответ я начинаю смеяться.

— Знаешь, синьоринами называют и проституток, а не только незамужних девушек.

Она впечатывает мне еще одну пощечину, но я даже не чувствую боли. Мама встает с кресла и вмешивается:

— Вы меня утомили. Я не хочу присутствовать при этих сценах, понятно? Дедо, мне неинтересно, что думают люди. Я знаю, что мужчины посещают эти места с той же легкостью, с которой идут в церковь или синагогу. По какой-то причине, которую я никогда не смогу понять, этих синьорин…

Я не даю ей закончить: это слишком заманчивый момент. Я поворачиваюсь к Маргерите:

— Видишь? Даже мама их называет синьоринами.

Маргерита не успевает ответить. Мама продолжает:

— Не знаю, почему их посещают, но они всех привлекают, и я не хочу знать, что они делают. Меня пугает, Дедо, что в таких местах можно заболеть. А неоправданных рисков необходимо избегать. И тебе не следует курить. У тебя слишком слабые легкие. Ты не такой, как твой друг. Некоторые вещи ты не можешь себе позволить. Уверена, что ты еще и пил.

— Нет.

— Не лги.

— Бокал вина.

— Тебе нельзя даже бокал вина, ты должен это понять. И я хочу кое-что сказать по поводу нравственности.

— Ну наконец-то! — Маргерита ликует.

— Я знаю, что в такие места ходят все мужчины, и не исключаю, что твой отец делает то же самое на Сардинии.

— Мама!

— Маргерита, не перебивай меня! Самое страшное — эти девушки добрые и любезные с клиентами, потому что обязаны такими быть. Проституток используют, и если б они могли, то не занимались бы этим. Ты слишком образованный, чтобы не замечать социальную несправедливость. Знаешь, что говорит Эмануэле? Что буржуа используют женщин пролетариата в том числе и для того, чтобы они раздвигали ноги.

— Женщине платят, как платят рабочему. Понимаешь? — Я не могу упустить шанс уколоть Маргериту.

— Все мужчины, которые посещают такие места, — невозмутимо продолжает мама, — делают вид, что этого не знают, а потом, за пределами борделя, презирают этих женщин, и чем больше их презирают — тем с большей легкостью их посещают. Никто не должен покупать тело. Я знаю, ты молодой и следуешь своим инстинктам. Сладострастие препятствует размышлениям, но сейчас самое время задуматься об этом. Тебе все понятно?

— Да, мама.

— Ты должен позаботиться о своем теле, оно у тебя одно и уже многое испытало. Пообещай, что будешь держаться подальше от таких мест.

— Обещаю.