Принц Модильяни

Анджело Лонгони, 2019

Мать звала его Дедо, друзья – Моди, а женщины – Принцем. Он прожил всего 35 лет – и это уже можно считать чудом: плеврит, тиф и неизлечимый в то время туберкулез не дали ему шанса. А он не собирался прикладывать усилий, чтобы хотя бы немного продлить свое существование. Он не хотел быть известным, не думал о деньгах, а упрямо жил так, как мечтал, – посвятив себя искусству. Он не подстраивался под моду, не принадлежал ни к одному течению, сам выбирал, с кем дружить и кем восхищаться. Он – Амедео Модильяни, неоцененный в свое время гений, а сегодня один из самых известных и популярных в мире художников. А это – биографический роман о его судьбе, его взглядах на искусство, его друзьях, покровителях и возлюбленных и, конечно, об уникальной художественной атмосфере Парижа начала XX столетия.

Флоренция. 1901

— Синьора! Тот, кто снес часть городской стены, — просто сумасшедший.

В гостинице, где мы сняли комнату, портье изливает душу моей матери.

Оказывается, когда-то Флоренция была столицей Италии; я не знал об этом. Недолго, но была^[4]. В те годы здесь затеяли масштабные работы по перепланировке^[5] старого города: сносили целые кварталы, прокладывали новые улицы. Флорентинцы говорят, что раньше было лучше, — но, как известно, люди всегда предпочитают, чтобы ничего не менялось.

— Наш город был таким красивым!..

— Он и сейчас красивый.

— Флорентинцы так любили городские стены и Меркато Веккьо!^[6] Не было никакой необходимости перестраивать город, как это сделал Поджи.

— А кто это?

— Архитектор, точнее — «градостроитель», как он сам себя называет… Его все ненавидят.

— Я не могу оценить разницу между «до» и «после» этого Поджи. Но во Флоренцию приезжает много людей, и для владельцев гостиниц современный и обновленный город — это же хорошо?

— Нас и так много, а из-за туристов стало вообще не продохнуть! Знаете, сколько нас? Только флорентинцев — около пятидесяти тысяч. Плюс иностранцы, которые приезжают в отпуск, плюс те, кто сюда переехал насовсем из-за красоты города, и те, кто живет в окрестностях. Особенно много англичан, скоро тут будут одни англичане…

Мы не спеша прогуливаемся, наблюдая за жизнью флорентинцев, и не находим подтверждения словам портье в том, что видим вокруг: люди — мирные, трудолюбивые, спокойные. Рабочие в синей или коричневой спецодежде спешат на фабрики и стройки, мебельщики выставляют посреди улицы свои столы и шкафы для посуды. Мама говорит, что особенно славятся своим мастерством флорентийские портные и те, кто работает с кожей. В каждом квартале — свои ремесленники: например, ювелиры располагаются на Понте-Веккьо^[7], а плотники — на виа Маджо.

Мужчины и женщины здесь интереснее и привлекательнее, чем в Ливорно. Дам сопровождают внимательные и деликатные спутники, открывающие перед ними двери и подающие руку с искренним уважением. Я озираюсь по сторонам — как провинциал, который всему изумляется.

— Мама, мне здесь все нравится!

— Ты еще ничего не видел, — смеется она. — А теперь пойдем есть десерт.

Мы идем в кафе Delle Colonne. Его так назвали, потому что богато украшенный потолок подпирают четыре пилястры. Здесь чудесная, полная жизни атмосфера.

И у меня еще ни разу не случился приступ кашля. Может быть, средство для излечения чахотки — это красота?

Я чувствую запах тосканских сигар — тот же аромат, что у сигары, которую мне подарил утонченный синьор в том роскошном борделе. Мне очень нравится этот запах — это все равно что курить шоколад.

Мне хочется курить. Но я не скажу об этом маме; я никогда никому не расскажу об этом.

Следующее кафе — Paszkowski^[8], в стиле парижских и венских кофеен. Освещение масляными лампами и табачный дым создают теплую атмосферу с золотистым свечением. Здесь делают отменные десерты и мороженое с множеством вкусов. Я наедаюсь до отвала.

Мама постоянно смеется, ей весело; я очень давно не видел ее такой спокойной. Для нее важно, чтобы я съел как можно больше. Она считает, что туберкулез лечится едой. Я не очень-то верю в это, потому что, когда я переедаю, у меня вздувается живот — и мне тяжело дышать. Но мама настаивает, и если для ее счастья я должен есть — то буду есть, пока не лопну.

— Дедо, давай вернемся в гостиницу, я хочу спать. Твоя мама уже не девочка.

— Моя мама — настоящий генерал! Во сколько ты завтра встречаешься с издателем?

— Я могу прийти в любое время.

— Можно я погуляю, пока у тебя будет встреча?

— Если только в центре.

— Да, конечно, я буду в центре.

— А после обеда пойдем в Галерею Уффици — так что ты не должен быть уставшим, хорошо?

Слышу мамино тяжелое дыхание, она похрапывает. Я, как обычно, не могу заснуть. Кроме того, я переел и все еще возбужден тем, что увидел за день.

Я должен выпить. Если я не выпью, я не усну и буду фантазировать до самого утра. Не представляю, как это сделать. Дома все просто — я тихо проскальзываю на кухню, пью и возвращаюсь в постель. А тут что мне делать?

Я поднимаюсь, тихонько подхожу к двери, отпираю замок и медленно, бесшумно открываю дверь. Мама спит. Я выхожу из номера, спускаюсь по лестнице и подхожу к стойке. Там сидит портье, который нас заселял, и что-то пишет в регистрационном журнале. Он поднимает взгляд и замечает меня.

— Чем могу помочь?

— Я не могу уснуть.

— А твоя мама?

— Она спит, везет ей.

— А ты почему не спишь?

— Я объелся.

— Хочешь воды?

— Да, спасибо.

Портье поднимается, исчезает на пару секунд за шторкой и вновь появляется с бутылкой воды и стаканом.

— Вот.

У меня нет никакого желания пить воду, но я делаю над собой усилие.

— А вы не будете пить?

— Я? — Он улыбается и указывает на стоящий рядом с журналом, в котором он делает записи, стакан с янтарным напитком.

— Что это такое?

— Это французская вещь. Все, что произведено во Франции, — просто отличное. Это называется арманьяк.

— Похоже на имя мушкетера.

— Кого?

— Атос, Портос, Арамис и Арманьяк… Знаете «Трех мушкетеров»? Французский роман Александра Дюма.

— Ты шутишь?

— Нет. Первые три — это настоящие имена. И еще есть Д’Артаньян.

— О нем я слышал.

Я улыбаюсь и смотрю на его стакан.

— Арманьяк вкусный?

— Отличный, легко пьется, просто чудо.

Он делает глоток и испускает глубокий вздох.

— Крепкий?

— Да.

— Какой у него вкус?

— Вкус арманьяка. Вкус, который есть только у него.

— Можно мне понюхать?

Он протягивает мне стакан, я подношу его к носу и вдыхаю аромат. Это что-то похожее на смесь лакрицы, шоколада, табачного дыма, дерева и меда.

— Здорово…

— Когда вырастешь, тоже будешь пить арманьяк. — Он забирает стакан и отхлебывает еще, а я стою молча и не ухожу.

— Можно я останусь здесь? Составлю вам компанию.

— Мне нужно закончить работу. Много расчетов, а я не так уж хорошо справляюсь с цифрами.

— А я — да. Я могу вам помочь.

— Правда? Спасибо.

Он улыбается и дает мне взглянуть на тетрадь с расчетами.

— Доходы и расходы. Это отчетность для хозяина, она ему нужна завтра утром.

— Я могу сделать, если хотите.

— Нет, я не могу тебе это доверить… Если ты ошибешься, хозяин мне завтра глаза выцарапает.

— Давайте тогда я посчитаю, а вы проверите?

— Да, так, пожалуй, будет проще… Раз уж ты в этом понимаешь.

Я склоняюсь над тетрадью и протягиваю руку за стаканом воды, делаю глоток и ставлю стакан рядом с арманьяком.

— Давайте начнем с расходов. У вас есть карандаш?

Пока он отворачивается, чтобы взять карандаш, я притворяюсь, что тянусь за стаканом воды, в действительности же быстро хватаю арманьяк и делаю большой глоток. Спустя мгновение будто тысяча иголок впивается в меня. Я кашляю, внутри вспыхивает пожар. Я не ожидал ничего подобного.

— Ты водой поперхнулся?

–…Да.

— Я всегда говорил, что от воды нет пользы.

— Тогда… дайте мне арманьяк?

— Что?.. Об этом не может быть и речи.

Он передает мне карандаш. Я подсчитываю и записываю число в конце столбца.

— Готово.

— Уже сделал? Какой ты шустрый.

— Перейдем к другой колонке?

Мы с портье подружились — и вскоре стаканов с арманьяком уже два. Я обнаружил ошибки в предыдущих расчетах, и теперь он считает меня своим персональным героем.

Наконец мы заканчиваем подсчеты. Я выпил достаточное количество алкоголя и уже могу вернуться в комнату с надеждой уснуть, — но почему-то медлю, не ухожу и продолжаю слушать портье, который пьет и говорит без остановки. Он довольно пьян и погружен в себя, налил мне арманьяк три раза, даже не обращая внимания на это, — он как река, вышедшая из берегов.

— Завтра утром я буду гулять один в центре.

— А твоя мама?

— У нее встреча по работе.

— Только не ходи по ту сторону Арно. Не переходи через мосты. Если окажешься в квартале Сан-Фредиано, можешь попасть в беду.

— Сан-Фредиано?

— Да, это по соседству с большим кварталом Санто-Спирито. Его называют «темным» районом. Держись от него подальше. Мама тебе не говорила об этом?

— Нет. Это опасное место?

— Очень опасное. Это самый проклятый район Флоренции. Полон преступников, настоящий гадючник. Представляешь, даже полиция не может за ними уследить. О «темном» районе не надо было бы рассказывать приезжим, потому что у всех возникает непреодолимое желание отправиться туда. Особенно у англичан, которые убеждены, что их ничем не удивишь. В Сан-Фредиано идет война: с одной стороны спекулянты, которые хотят все снести и выгнать жителей, чтобы реконструировать квартал, а с другой — живущие там люди, которые обороняются от нападок собственников строительных компаний.

— Они против собственников? Значит, они социалисты, как мой брат.

— Командуют анархисты в черных рубашках и красных платках. Если там появятся социалисты, их прогонят дубинками.

— Но социалисты тоже против собственников.

— На словах. В этом районе недостаточно быть социалистом, нужно быть бунтарем. Пятая часть населения стоит на учете в полиции.

— А вы откуда всё это знаете?

— Я из этого района, я там родился и вырос. Знаешь, что они делают с такими, как ты? Избивают, забирают одежду, а если человек умирает — прячут тело. Полиция может вмешаться, только если отправит туда десятки агентов; если их будет слишком мало, их просто уничтожат.

Он подливает себе арманьяк и, не задумываясь, хочет наполнить и мой стакан.

— Нет, спасибо, мне достаточно.

Охваченный возбуждением, он продолжает рассказывать:

— Как только приближается полиция, сотни разъяренных вооруженных мужчин и женщин выходят на улицу, они блокируют улицы.

— А кто там живет?

— Воры и убийцы. Беспринципные люди, но хорошо организованные. Могут ускользнуть от любого надзора благодаря тайным переходам и убежищам.

Я смотрю на него, восхищенный и околдованный этой историей преступного мира.

— Все крыши соединены, и преступники их используют, чтобы скрыться.

— Вы сказали, что выросли там, но вы не похожи на жителя этого района…

— Я порядочный человек! Но я не всегда был таким. И кое-кто не должен меня там видеть, иначе мне перережут глотку. Я могу приходить только инкогнито.

— У вас там остались родственники?

— Только тетя; она колдунья.

Это слово еще больше возбуждает мою фантазию! Колдунья может многое, даже предсказывать будущее.

— Колдунья? Настоящая колдунья?

— Единственная во Флоренции, кто умеет предсказывать судьбу; она никогда не ошибается.

— И она — ваша тетя?..

— Тетя моего отца. Она очень старая.

— И она угадывает?

— Всегда. Дотрагивается до тебя — и уже все о тебе знает.

— Я хочу с ней встретиться.

Он лишь смеется в ответ:

— Твоя мама тебе не разрешит.

— Тогда я пойду с ней.

— С кем? С мамой?

Снова громкий смех.

— Нет, вы слишком добропорядочные, рискуете плохо кончить.

— Пойдемте вместе? Я и вы.

— Мы вдвоем? Нет, это опасно. Я тебе говорил, что ко мне там… неблагосклонны.

— Ваша тетя на самом деле предсказывает судьбу?

— Конечно.

— Я должен ее увидеть. Мне непременно нужно знать.

— Что знать? Ты еще сопляк.

— Я не сопляк!

— Ты мальчишка.

— Нет!

Я закричал — и он смотрит на меня ошеломленно.

Я чувствую нестерпимый жар в висках, спина и лоб покрываются потом, глаза наполняются слезами. Во взгляде портье появляется встревоженость.

— Тебе плохо?

— Да, мне плохо. Мне очень плохо. Вы не представляете себе насколько!

Я плачу и с трудом дышу, начинается кашель. Со мной происходит что-то непонятное, это меня пугает. Он пытается меня успокоить.

— Ничего страшного. Это из-за арманьяка, мне не нужно было тебе наливать, я болван. Если твоя мать узнает, она сделает все, чтоб меня уволили.

— Я плохо себя чувствую. Помогите!

— Не кричи, ты так всех разбудишь!

— Я боюсь.

— Ты не должен бояться. Ложись на диван.

Я кашляю и плачу, теряю равновесие, у меня кружится голова. Арманьяк дает другой эффект в отличие от вина, которое я пью дома. Одно дело — выпить бокал вина, чтобы уснуть, и другое — совершенно опьянеть. Я встаю, шатаюсь, хватаюсь за все, что мне попадается на пути, роняю стул. Портье подходит ко мне, поддерживает и сажает на диван рядом со стойкой.

— Ложись потихоньку.

Я падаю плашмя, чувствую, как меня швыряет вперед и назад. Все вокруг меня кружится, на меня падает стена, я кричу. Я закрываю глаза — но мне кажется, что я перемещаюсь по воздуху, я парю.

— Мне плохо! Все двигается.

— Нет, ничего не двигается, ты лежишь неподвижно. Сейчас все пройдет.

— Я боюсь.

— Подожди немного, потерпи.

— Я хочу к маме!

— Твоя мама спит. Тише.

— Разбудите ее! Я умираю.

— Бедная женщина, не надо ее будить. Ты просто немного пьян. Скоро все пройдет. Если ты сейчас успокоишься, завтра утром я отведу тебя к своей тете, договорились?

— Нет, это обман.

— Это правда. Только если ты никому не скажешь об этом.

— Я вам не верю! Я хочу к маме!

Я начинаю плакать навзрыд, безудержно.

— Давай без глупостей, если твоя мать узнает, что я тебя напоил, я потеряю работу.

— Я сейчас умру.

— Из-за арманьяка не умирают, поверь.

— Меня сейчас вырвет…

— Прямо сейчас?

— Меня сейчас вырвет…

— Подожди.

— Мне нужно это сделать немедленно…

Я чувствую позыв к рвоте и кашляю. Портье бежит за стойку, возвращается с металлическим ведром. Еще один рвотный позыв. Он подносит ведро.

— Я умираю…

— Нет, тебя просто вырвет.

С третьей попытки из меня выходят арманьяк, мороженое, обед и все остальное, что я съел за день.

— Вот так, молодец. Сейчас тебе станет лучше.

— Господи, мне плохо, я умираю…

Четвертый рвотный позыв оказался действительно освобождающим. Внезапно я ощутил легкость, без стеснения в груди. Я падаю на диван, обливаюсь потом, но чувствую себя лучше.

— А теперь будь умницей. Успокойся.

Если быть пьяным — это вот так, то я не понимаю, как люди могут добровольно доводить себя до такого состояния.

— Я хочу к маме.

— Нет, подожди.

— Я сказал, что хочу к маме!

— Завтра я тебя возьму с собой. Обещаю. А сейчас веди себя хорошо и успокойся. Договорились?

Я смотрю в одну точку на потолке; если я фиксирую взгляд, то стены перестают шевелиться. Лицо портье побагровело, его редкие волосы встали дыбом. Он разглядывает меня, как будто увидел покойника.

— Вот видишь? Видишь, что тебе стало лучше?

После этого все погружается во тьму.

— Дедо, Дедо…

Слышу мамин голос, который доносится словно из глубокой пещеры в моей голове.

Открываю глаза и вижу, что мама склонилась надо мной. Я все еще лежу на диване напротив стойки портье. Я накрыт шерстяным одеялом, под головой у меня подушка.

— Дедо, я проснулась и не увидела тебя… Я чуть не умерла от страха. Почему ты здесь?

Портье появляется за спиной мамы, он выглядит свежим и отдохнувшим, улыбается, как будто хорошо выспался.

— Мальчик хотел пить, я дал ему воды; он присел на диван — и уснул. Мне не хотелось его будить. Я накрыл его одеялом и положил ему подушку под голову. Я был здесь всю ночь рядом с ним, он спокойно спал. Как ты, парень?

Портье подмигивает мне, напоминая о нашем уговоре. Я потихоньку поднимаюсь и пытаюсь поставить ноги на пол.

— Все хорошо.

Я начинаю кашлять, мама садится рядом со мной.

— Ты кашлял ночью?

— Он кашлянул пару раз, а потом заснул.

— Вы должны были меня позвать, — мама обращается к портье твердым тоном. — Вы не должны себе позволять такие вольности.

— Да, синьора. Прошу прощения.

— Мама, он тут ни при чем.

— Я сейчас иду на встречу, а ты поднимайся в комнату и поспи еще.

— Но я уже проснулся! Я хотел погулять.

— Об этом не может быть и речи.

— Мама, я же не спать приехал во Флоренцию!

К счастью, мама находится не так близко — и не чувствует исходящий от меня запах алкоголя. Я ей ангельски улыбаюсь.

— Ну хорошо. Тогда увидимся здесь в полдень. И если пойдешь гулять, будь поблизости, ладно?

— Конечно! Я лишь немного прогуляюсь в центре.

Рассказы портье слишком сильно привлекли меня ночью — но теперь я об этом уже жалею.

Наконец-то он мне представился: его зовут Лоренцо, но для меня — просто Энцо. Чтобы сопроводить меня в «темный» район, он притворится мясником, который должен отнести пожилой синьоре завернутый в газету кусок мяса.

Он надвигает берет на глаза и поднимает воротник куртки. Во рту — частично выкуренная тосканская сигара, которая искривляет его лицо. Должен сказать, что я с трудом бы узнал в нем вчерашнего портье. Он напряжен, обеспокоен и опускает глаза всякий раз, встречаясь с кем-то взглядом. Что же он сделал такого ужасного, что так боится нападения? Теперь, когда мы оказались здесь, его страх передается и мне.

Это место по ту сторону Арно хуже любого рассказа и любой фантазии. «Темный» район — это клубок узких улочек, переполненных сомнительными типами. Тут отвратительно воняет протухшей рыбой и прочими отходами. Повсюду столы, лавки, расстеленные прямо на земле простыни, на которых выставлены различные бытовые предметы, ножи, канаты, рабочие инструменты; местами виднеется оружие — винтовка, штык, кастет. По всей видимости, торгуют украденным, и скупщики находятся начеку: их лица напряжены и осторожны, глаза контролируют каждое движение.

Меня переполняют физические ощущения: учащенно бьется сердце, выступает пот, дрожат руки. Хотя у меня и нет никакого желания принадлежать этому миру, я им очарован, как будто живу в приключенческом романе. Меня все привлекает, это ощущение мерзости и опасности лишь подстегивает мое любопытство.

Я бросаю взгляд внутрь одного из домов. Дверь открыта, я вижу обнаженного старика на кровати в компании двух очень молоденьких, тоже обнаженных, девушек. Эта мимолетная сцена отпечатывается у меня в голове; гнусное и отвратительное зрелище. Чуть дальше мужчина ругается с женщиной, за долю секунды появляется лезвие ножа… Я даже не успеваю понять, кто из них схватился за нож, как Лоренцо меня одергивает:

— Ты слишком много смотришь по сторонам. Ты слишком любопытен. Тут так нельзя.

Он поправляет куртку и проверяет, чтобы воротник был поднят как можно выше.

Двое полураздетых детей играют в луже. Женщина с красными губами подмигивает мне, улыбается и обнажает наполовину гнилые зубы. Рядом с ней стоит другая, помоложе, она поднимает широкую красную юбку, демонстрируя свои мощные ноги. Другие женщины, на редкость безобразные, продают себя у дверей своего дома и одновременно готовят еду. Мне показалось, что я увидел на столе зубчатый капкан, который используют для охоты на оленей и кабанов. По дороге катится несколько бочек под контролем подростков. Цирюльник стрижет волосы прямо посреди улицы. Повсюду безнадежные люди, воинственно настроенные, за гранью закона. Мужчина опустился на колени перед сидящей на стуле женщиной; он залез к ней под юбку и ритмично двигается; ее лицо выражает безразличие. Девушка сидит на корточках и мочится прямо на дороге. Собаки свободно бродят и едят остатки пищи, курицы и другие домашние животные роются в земле. Никто не обращает внимания на зловоние. Мужчина зашивает рану над глазом мальчика.

Я нахожусь в кругу ада.

Здесь у людей другие заботы и потребности. Страдания воспринимаются не так, как в нашей жизни.

Повсюду слышны приступы кашля и стоны, хоть и не видно, кто их издает. У меня ощущение, что тут я могу заразиться любой болезнью; здесь чахотка — это самая незначительная зараза, которую можно подхватить.

Группа мужчин разговаривает между собой. На них черные рубашки, на шее повязаны красные платки; они соответствуют описанию анархистов, о которых говорил Лоренцо.

— Не смотри на них.

Я отвожу взгляд — и замечаю, как мальчик вырывает из пасти собаки жирный кусок мяса, чтобы его съесть. Я с трудом сдерживаю рвотный позыв. Лоренцо бросает на меня укоряющий взгляд.

— Спокойно… Мы пришли.

Лоренцо сворачивает в переулок и подходит к двери с открытой створкой, занавешенной армейским одеялом. Мы заходим внутрь.

Дом небольшой; закопченная скудная деревянная мебель, кухня пропитана запахом фасоли и лука.

На стуле сидит уродливая, высохшая, улыбающаяся старуха. Я никогда не встречал настолько старого человека. На вид ей минимум сто лет, но у нее живой взгляд, и она абсолютно в своем уме. Лоренцо приветствует ее:

— Тетя, как вы?

— Хорошо. Я тебя ждала.

— Я принес вам мясо.

— Положи его в кастрюлю.

Лоренцо вынимает из газеты кусок мяса весом в пару килограммов и опускает его в большой котел, стоящий на огне. После этого он пытается представить меня тете.

— Я привел мальчика…

— Я вижу.

— Тетя, он хотел с вами познакомиться.

— Я знаю.

У старухи, похоже, нет проблем ни со зрением, ни со слухом, ни с пониманием. Она смотрит на меня и делает знак рукой, чтобы я подошел поближе. Я хочу уйти из этого места: тут ужасно воняет, мне сложно дышать из-за высокой влажности — исходящий от котла пар заполняет комнату. Старуха наводит на меня страх, несмотря на ее улыбку. Она безобразна.

— Я уродливая, да?

Она читает мои мысли. Мне не хватает смелости ответить: я не хочу показаться невежливым, но и врать тоже не могу, и не хочу признаваться, что я напуган. Она поворачивается к племяннику.

— Твой друг боится.

— Он не привык.

— Я не боюсь.

— Конечно, боишься; все боятся.

Отрицать бесполезно.

— Иди сюда. Садись.

Старуха указывает мне на табуретку, я присаживаюсь без возражений. Она протягивает свою тощую узловатую руку и берет мою.

— Люди больше боятся безобразного, чем красивого, правда?

Я уверен, что любой мой ответ будет неправильным, поэтому молчу. Она продолжает.

— Тем не менее красота не вечна. А вот уродство — да. Оно вечно. Ты не думал об этом?

Я смотрю на нее и не знаю, что ответить.

— Красивое — уродливо, а уродливое — красиво. Так даже поэт сказал^[9].

Она разглядывает меня, сжимает мою руку — и я чувствую, как ее обломанные грязные ногти врезаются в мою кожу.

— То, что снаружи, не делает красивой или уродливой душу. Знаешь, что делает вещи красивыми или уродливыми?

— Нет.

— Воображение и слова. Достаточно сделать небольшое усилие — и уродливое становится красивым.

Она улыбается мне и ласково гладит мои волосы.

— Ты обрезанный.

Она произносит эту фразу так, как будто заметила что-то очевидное для всех, неопровержимое. Как если бы сказала: ты блондин, у тебя борода, ты низкорослый.

— Да. Откуда вы знаете?

— Я вижу людей обнаженными.

Она смеется — ее забавляет мое напуганное лицо.

— Не то чтобы они мне нравились обнаженными… Я их вижу без защиты. Все носят бесполезную одежду, которая их скрывает. Ты тоже.

— А вы правда видите будущее?

Она вдруг становится серьезной.

— Не позволяй жить той, которая практикует магию. Так написано.

Она заливается смехом, и я пугаюсь еще больше.

— Колдуны, ведьмы, гадалки. Они на всех наводили страх, не только на священников. Нас сжигали на костре, потому что мы заменяли Бога. Но это неправда. Проблема была в том, что мы заменяли их, священников. Вы, евреи, тоже им не уступали.

Я молча киваю в знак согласия.

— Ты так молод, но так обеспокоен. Не лучше ли просто жить?

— Я не знаю, могу ли…

Она меня прерывает.

— Жить? О, конечно же, можешь. Ты не знаешь, сколько проживешь. Но никто этого не знает. Ты ничем не отличаешься от других.

— Я…

— Да, я знаю. Знаю.

Что она обо мне знает? Она не дала мне даже сказать.

— Я тоже могу умереть, но я сижу здесь и разговариваю с тобой.

— Это не одно и то же.

— Потому что ты молодой, а я старая?

У меня не хватает смелости ответить «да».

— У меня стоит кипящая кастрюля на огне. Что это означает?

— Что вы голодны?

— Нет. Это значит, что я буду есть. В будущем. У меня запланирован ужин. У тебя есть планы на ужин?

— Не знаю.

— Я могу умереть, но я не думаю об этом.

— Вы не больны.

— Нож убийцы тоже может стать болезнью. Я знаю, что умру, — но я готовлю ужин.

— Я еще молодой и…

Старухе не нужно слышать фразу целиком, она с двух слов понимает, что я хочу сказать.

Она поднимает глаза на племянника и улыбается ему. Я понимаю, что этот полный нежности взгляд относится не к Лоренцо, а ко мне. Как если бы она хотела сказать, что я ей нравлюсь и вызываю симпатию.

— Моя дверь всегда открыта. Видишь?

Она указывает мне на вход, занавешенный одеялом.

— В этом и состоит секрет. А твоя дверь — открыта?

Очевидно, что теперь она говорит о символической двери. Я поражен ее манерой речи. Если бы она не погрязла в этой вони и нищете, если бы не была такой старой, костлявой и безобразной, одетой в лохмотья, то могла бы показаться начитанным ученым человеком.

— В эту дверь может зайти любой, даже смерть.

Чувствую, как ее рука все крепче сжимает мою, ее острые неровные ногти впиваются мне в ладонь.

— Ты должен ожидать неожиданного. Хорошо смотри по сторонам. Секреты спрятаны. Если ты не веришь, то не найдешь их.

— Но я…

Она меня прерывает:

— Ты хочешь знать, что тебе делать с твоими страхами. В этом твой вопрос.

— Да.

— Ты умрешь. Как и все.

— Когда?

— «Когда» — это просто слово.

— Сколько у меня времени?

— Это зависит от того, чем ты наполнишь время. «Сейчас» — это настоящее, «когда» — в том числе и бесконечность.

— Простите, но я не понимаю.

— Ты не создан для «когда». Ты создан для «навсегда». Не всем дана такая удача.

— Но вы сказали, что я умру. И когда именно — это все меняет.

— Ты меня не слушаешь… Часть тебя никогда не умрет.

— Я болен.

— Мы все больны. Однако ты — будешь жить вечно. Магия и красота заключены в тебе. Довольствуйся этим.

Старуха улыбается, обнажая верхнюю десну, полностью лишенную зубов за исключением двух потемневших обломков. Она молчит, хотя я ожидаю каких-то важных слов, — но она их не произносит. Мы молча смотрим друг на друга. Она продолжает крепко сжимать мою руку без намека ее отпустить — поэтому я предполагаю, что она хочет сказать что-то еще. Лоренцо робко пытается поторопить ее.

— Тетя…

— Помолчи.

Старуха пристально смотрит на меня, она как будто читает по глазам.

— Пользуйся легкостью. Вес легкости приводит к глубине. Почему ты хочешь быть тяжелым? Моя жизнь ничего не стоит, а твоя стоит такого богатства, которого мир еще не изобрел. К сожалению, это не то богатство, которого ты жаждешь. Ты хочешь другого. Легкость приводит к глубине — и ты должен идти туда.

— Но я не знаю, хватит ли мне времени.

— Я тебе уже ответила. Ты умрешь, как и все, и, как все, не узнаешь, когда именно. Наполни свое время так, чтобы оно стало «вечным». Это и есть твой способ не умереть.

Наконец она замолкает, оставив меня с ощущением неудовлетворенности и разочарования. Все ее слова путают и не дают мне никакой надежды. Хотя все, что она сказала, и имеет смысл, — но разговор только символами не дает мне настоящей уверенности. Этот язык слишком непонятный, слишком сложный для толкования, и я сам должен быть прорицателем, чтобы понять его тайный смысл.

Старуха внезапно отпускает мою руку, она выглядит оскорбленной.

— Я тебя разочаровала, верно? Ты хотел узнать дату, которую напишут на твоей могиле. Разочарование — это то, что многие испытают из-за тебя. Разочаровывать других станет для тебя единственным способом не предавать собственные идеи. Ты будешь причинять боль, чтобы оставаться собой. Теперь уходи!

Она впервые говорит с презрением, как будто желая показать мне, что только потеряла со мной время.

— Забирай своего друга и больше никогда не приводи его сюда.

— Да, тетя.

Лоренцо берет меня под руку и тянет к двери.

— Спасибо за мясо.

— Не за что, тетя.

Лоренцо опускает берет на глаза, поднимает воротник куртки и тащит меня за занавеску, в тот же ад, что и прежде.

Примечания

4

Шесть лет, с 1865 по 1871 годы, Флоренция была официальным центром Итальянского королевства — вслед за Турином, первой столицей объединенной Италии, и вплоть до присоединения Рима.

5

Недолгий период в статусе столицы оставил большой и неоднозначный след в облике города: была снесена часть исторического центра («чрева» города) с еврейским гетто, рынком и множеством высоких жилых башен. На этом месте (нынешняя Площадь Республики) был задуман помпезный и чуждый флорентийской архитектуре квартал в пьемонтско-туринском стиле.

6

Mercato Vecchio (итал. Старый рынок) — бывшая площадь во Флоренции, где располагался главный рынок.

7

Ponte Vecchio (итал. Старый мост) — единственный из исторических мостов Флоренции, не разрушенный во время Второй мировой (прочие были взорваны немцами). Расположен в самом узком месте реки Арно — первый деревянный мост появился здесь еще в древнеримскую эпоху; с тех пор мост несколько раз перестраивался, разрушался наводнениями и восстанавливался, «современная» его версия была построена в 1345 году. Отличительная черта Понте-Веккьо — дома и торговые лавки, теснящиеся по обеим его сторонам.

8

Paszkowski («Пашковски») — историческое кафе, одна из главных культурных точек на карте Флоренции последние 150 лет. Paszkowski открылся в 1846 году на площади Республики как пивная, вскоре сменил формат на кафешантан, а к началу XX века стал модным литературным салоном Италии, местом встреч писателей и интеллектуалов, политиков и художников. В 1991 году был объявлен национальным памятником. Сейчас здесь по вечерам на террасе проходят живые концерты местных групп с совершенно непредсказуемым репертуаром — от оперы до трибьютов Фредди Меркьюри.

9

Цитата из трагедии «Макбет» У. Шекспира.