Принц Модильяни

Анджело Лонгони, 2019

Мать звала его Дедо, друзья – Моди, а женщины – Принцем. Он прожил всего 35 лет – и это уже можно считать чудом: плеврит, тиф и неизлечимый в то время туберкулез не дали ему шанса. А он не собирался прикладывать усилий, чтобы хотя бы немного продлить свое существование. Он не хотел быть известным, не думал о деньгах, а упрямо жил так, как мечтал, – посвятив себя искусству. Он не подстраивался под моду, не принадлежал ни к одному течению, сам выбирал, с кем дружить и кем восхищаться. Он – Амедео Модильяни, неоцененный в свое время гений, а сегодня один из самых известных и популярных в мире художников. А это – биографический роман о его судьбе, его взглядах на искусство, его друзьях, покровителях и возлюбленных и, конечно, об уникальной художественной атмосфере Парижа начала XX столетия.

Нина

Нина. Нина. Нина.

Имя, которое постепенно стало мифологическим в классе, где изучают живопись.

Я не знаю ее настоящего имени. Я даже не хочу его знать, потому что нельзя менять имя мифологическим персонажам. Нина может происходить от Антония, Антонина, Джованнина, Аннина — или же быть вымышленным искаженным уменьшительным именем, созвучным или рифмующимся с Анджелина, Антонеллина, Винченцина. Ее настоящее имя не имеет значения.

Что действительно имеет значение — так это магия звучания этого имени, наше нервное ожидание ее прихода, музыка, производимая звоном стаканов и графина с водой, льдом и лимоном, что она приносит нам, пока мы рисуем под солнцем.

Нина — красивая, изящная, невинная девушка. Ее черные волосы подчеркивают белоснежную прозрачную кожу. На шее можно различить светло-голубые вены. Она кажется ангелом во плоти, солнечным и светящимся. Она двигается легко, расстилает на траве в тени деревьев скатерть, на которую ставит все необходимое, чтобы утолить нашу жажду.

Этими простыми жестами она способна вызвать в нас мечты о сексе и свободе. Кошачья мягкость ее движений возбуждает. Нина обладает красотой тонкой — и в то же время очень мощной, которая есть у совсем юных девушек. Нина — абсолютное вожделение и даже больше, потому что она совершенно не осознает, что способна его вызывать.

Оскар, самый смышленый и самый старший из нас, давно утверждает, что Нина неравнодушна ко мне. Я никогда этого не замечал, потому что она сдержанна, молчалива и застенчива. Во время ее быстрых визитов она не показывает особой расположенности к кому-либо.

Когда она появляется, можно почувствовать, как все мои товарищи трепещут. Кто-то прямо-таки хочет на ней жениться, кому-то достаточно увидеть ее обнаженной, кто-то хочет пригласить ее прогуляться по деревне и всего лишь ей обладать, а некоторые по уши влюблены в нее. Я избегаю комментариев, потому что чувствую себя самым слабым, самым уязвимым, и мне кажется, что у меня с ней нет шансов. Однако физические ощущения, которые я испытываю при ее появлении, болезненны: сердце учащенно бьется, я чувствую жар в груди, появляется одышка, я прихожу в замешательство и начинаю волноваться.

Оскар говорит, что она смотрит на меня с особым вниманием.

— Амедео, ты нравишься Нине.

— Откуда ты знаешь?

— Я вижу.

— Как ты это видишь?

— Вижу и все, а ты дурак и ничего не замечаешь.

— Ты ненормальный.

— Это ты будешь ненормальным, если упустишь шанс.

Маэстро Микели скучный, но не глупый. Он хорошо знает, что Нина вносит смятение в среду учеников. Я уверен, что сексуальные фантазии, которые мелькают в наших головах, не особо отличаются от фантазий нашего учителя. Если бы Микели мог дать выход своей природе, он бы вмиг набросился на это юное тело. Но даже в этом маэстро — скучен, безволен и нерешителен, в точности как его живопись.

Он сдерживается, потому что — будучи в глубине души моралистом — боится сплетен.

Когда Нина испытала легкое недомогание из-за жары, Микели увидел, как все ученики столпились в тени дерева вокруг девушки с искренним намерением помочь ей. Из-за такой интимности и близости маэстро почувствовал смертельную ревность. Было понятно, что он бы хотел быть единственным ее спасителем. Разве мог подвернуться более удобный случай коснуться этого беззащитного юного тела, распростертого на траве? Микели побагровел. Он отправил ее домой и даже пообещал пару выходных. Сразу после этого он с некоторой агрессивностью заметил мне, что считает такую физическую близость неприличной.

Оскар потом припомнил мне этот случай:

— Микели не такой дурак, как ты, он понял, что ты ей нравишься.

— Я нравлюсь Нине? Она даже не смотрит на меня.

— Ты ничего не почувствовал, когда держал Нину за руку?

— А что я должен был почувствовать?

— Не почувствовал ее трепет?

— Ее рука была вспотевшая и вся дрожала.

— Вот видишь? Амедео, давай, продолжай быть идиотом… Но помни: под лежачий камень вода не течет.

Теперь я знаю, что умру — уже познав разницу между любовью за деньги и тем, что происходит с подлинным, взаимным и искренним желанием давать и получать наслаждение.

Я не отрекаюсь от своего опыта в борделе; наоборот, он был мне очень полезен для практики и избавления от стыда и неуклюжести. Половое влечение подростка — это беспорядочный маразм из фантазий и наивных предположений о женском теле. Девушки, которым я платил, терпеливо раскрывали мне маленькие тайны телесной любви.

Но то, чем я занимаюсь сейчас, — это абсолютное наслаждение. Это одновременно чудо, магия — и идеально выполненный химический опыт, в котором два вещества становятся одним целым. Два тела, которые долгое время смотрели, выслеживали, наблюдали, желали, добивались друг друга, — наконец встречаются, соприкасаются, наслаждаются. И нет другой причины для того, что происходит, кроме как молодость, удовольствие и взаимное притяжение.

Я настолько потрясен прелестью ощущений, которые испытываю, что совершенно растерян. Кожа, глаза, голос, волосы, запах, вкус — все это доставляет удовольствие, к которому добавляются действия, реакции, взгляды, слова, улыбки, ласки. Это как школа — но с самостоятельным обучением, без учителей.

Мы нашли небольшой сеновал для наших встреч. Заниматься любовью в таком месте просто восхитительно. К естественному запаху тела Нины примешивается аромат сена, травы и деревни. От нее пахнет цитрусами и детским мылом, любой запах способен меня возбудить. Ее белоснежная кожа немного краснеет из-за жары, поцелуев и ласк. Ее тело извивается от наслаждения, а лицо искажает боль.

Нина наслаждается — и не стыдится этого, наоборот, выражает чувства, не сдерживая себя. Иногда она задерживает дыхание — кажется, что она может умереть от удушья; я переживаю, смотрю на нее с беспокойством и хочу остановиться, чтобы избежать смерти от остановки дыхания. Но, как только я перестаю двигаться, она распахивает глаза и говорит мне: «…нет, прошу тебя, не останавливайся!», или: «Еще, еще!» Даже когда мне кажется, что я не делаю ничего особенного, она постоянно повторяет одно и то же. «Да, да, да… продолжай». Самое странное и пугающее — когда она закатывает глаза: зрачки исчезают за веками. Кажется, что она сейчас лишится чувств или даже умрет.

В борделе девушки притворялись, что наслаждаются, — их услуги мужчинам предусматривают и актерскую игру, иллюзии тут включены в стоимость. Даже слова, которые они шептали или кричали, мольбы, уговоры, вульгарные и непристойные фразы, — все это было частью сценария.

Реальность значительно лучше, чем фальшивые представления в борделе. Проститутки — жалкие дилетантки, их любительский спектакль даже рядом не стоит с бурной страстью Нины.

Я только сейчас начинаю понимать, какие наслаждения мужчина способен вызвать в теле женщины. Можно сказать, что я пришел к Нине практически девственным.

Подлинное и взаимное желание очень далеко от обмана, предлагаемого борделем. Как может мужчина, у которого был искренний секс, вновь посещать подобные места? Никогда в жизни я больше не буду платить женщинам.

— Амедео Модильяни, Амедео Модильяни, Амедео Модильяни… Похоже на имя значительного человека.

— А не на имя какого-то идиота?

— Нет. Амедео… мне не верится, что я с тобой.

— Это мне не верится, что я с тобой.

— Знаешь, я все время на тебя смотрела.

— Я тоже все время на тебя смотрел.

— Я знаю.

— Вот видишь? Вы, женщины, всегда всё замечаете. А я думал, что тебе нравится мой друг Оскар.

— Кто? Гилья? Ты с ума сошел? Он взрослый, неучтивый, и он уже мужчина.

— А я не мужчина?

— Ты юноша. Ты моего возраста, и ты красивый.

— Я красивый?

— Не прикидывайся, ты это знаешь.

— Нет, мне никто не говорил, что я красивый.

— Ты врешь.

— Амедео Модильяни красив. Дамы и господа, это Амедео Модильяни, красивый художник.

— Ну ты и дурак… Ты издеваешься надо мной?

— Амедео Модильяни, художник… неспособный, бесталанный, но красивый. Самый красивый художник Ливорно. Что я говорю, дамы и господа, это самый красивый художник Тосканы, даже не так — самый красивый художник Италии! Больше того, этот самый красивый художник на сеновале занимается любовью с Ниной, самой красивой девушкой на свете.

— Глупый…

— Да, я глупец… я сумасшедший, которого ты сделала счастливым.

— Почему ты так говоришь? Я всего лишь служанка.

— Всего лишь? Ты — лучшее, что у меня было в жизни.

— Амедео, ты еще мальчишка. Твоя жизнь только начинается. Кто знает, сколько у тебя будет таких лучших.

— Сейчас ты — лучшая. Нина, ты не понимаешь. Ты сделала меня счастливым.

— А ты — меня.

— Тогда давай скажем это друг другу тысячу раз. Нина, ты делаешь меня счастливым.

— Амедео, ты меня делаешь счастливой.

— Хорошо бы сделать фотографию: какие мы сейчас, молодые, обнаженные, среди сена, в летнюю жару, вокруг цветы, деревня…

— Нет, не надо фотографию. Представляешь, что будет, если ее увидят? Моя семья, твоя, маэстро Микели…

— Если бы нашу фотографию увидели — какие мы сейчас, здесь, — все бы поняли, как мы счастливы, и захотели бы быть такими, как мы.

— Нет, с нас бы захотели снять шкуру и поколотить.

— Ты восхитительна, твоя кожа прекрасна, ты благоухаешь, твои глаза — лучшее, что есть в этом мире, и ты умеешь быть такой…

— Такой?

— Возвышенной.

— Что это значит?

— Возвышенная? Ты не знаешь?

— Нет, я необразованная.

— Тот факт, что ты не знаешь, что означает «возвышенная», делает тебя еще более возвышенной.

— Боже мой, ты меня запутал.

— Возвышенная — это более высокий духовный уровень, понимаешь?

— Нет.

— Ты — за пределами человеческих границ, ты — самое совершенное, что существует в природе. Ты возвышенная девушка.

— Это же не что-то вульгарное, верно?

— Совершенно противоположное. Это означает, что ты — совершенная, интенсивная экспрессия страсти.

— То есть? Это когда мы занимаемся любовью?

— Да.

— А после?

— Остаешься возвышенной; ты всегда возвышенная. Даже когда задаешь мне эти вопросы с таким выражением лица и с таким взглядом.

— Но я всего лишь служанка, которая ничему не училась…

— Чтобы быть возвышенной, не нужно учиться этому; это было бы слишком просто. Чтобы быть возвышенной, не нужно знать, что это и как, — достаточно просто быть такой.

— Ты всегда так сложно говоришь… я не понимаю.

— Я приведу пример. Знаешь, что еще возвышенное? Природа. Разве в природе есть что-то лучше человеческого существа? А среди человеческих существ разве есть что-то лучше женщины?

— Но я ничего не сделала, чтобы быть возвышенной.

— Поэтому ты и есть такая. Ты как буря, как ураган, как вихрь. Они тоже ничего не сделали, чтобы быть таковыми. Они не знают, что они настолько сильные, и тем не менее они такие есть.

— Но буря не думает.

— Вот именно. Нет необходимости думать.

— Это не очень хорошо… Мне кажется, что ты хочешь меня обидеть.

— Постой. По-твоему, какое-либо произведение искусства: статуя, картина, церковь… думают?

— Нет.

— Однако они являются произведением искусства. А лучшие произведения искусства…

— Возвышенные. Значит, это комплимент?

— Верно. Чтобы быть возвышенной, тебе не нужно что-либо делать, тебе достаточно просто быть собой. Только подумай, какая удача.

— А ты? Разве ты не возвышенный?

— Нет, я — нет.

— Почему?

— Как максимум, я могу создать что-то возвышенное. Но создать не означает быть.

— Модильяни, для подростка ты ведешь слишком сложные разговоры.

— Я приведу пример. Ты — возвышенная, я напишу тебя здесь, на сеновале, я создам картину. Если картина сможет отразить ту возвышенность, которая есть в тебе, тогда и картина будет возвышенной.

— А если нет?

— Тогда это будет ерунда. Но ты все равно останешься возвышенной.

— На всю жизнь?

— Если ты не изменишься.

— Но все меняются, мы стареем.

— Можно и в старости быть возвышенными.

— Но я буду некрасивая.

— Кто тебе это сказал? Может быть, ты будешь за пределами представлений о красоте. Будешь глубокая и сильная.

— Амедео, как же тебя сложно понимать иногда…

— Потому что я — не возвышенный. А вот ты — да, и поэтому тебя легко понимать.

— Амедео Модильяни, ты просто помешанный!

— Помешанный, но не возвышенный.

— Для меня — возвышенный.

— Нина, ты великолепна.

— Великолепная это меньше, чем возвышенная?

— Нет, одно без другого не бывает. Они неразлучны.

Я возвращаюсь домой — и вижу на столике в прихожей мужскую шляпу. Дверь в гостиную закрыта, оттуда доносится мамин голос, на который я поначалу не обращаю внимания. Я делаю несколько шагов и снова слышу ее голос, на этот раз — громкий, резкий и сухой. Плохой знак.

— Дедо!

Я останавливаюсь и некоторое время остаюсь неподвижен.

— Дедо!

Теперь я знаю, что она должна мне сказать что-то неприятное: тон и твердость голоса не оставляют сомнений. Я подхожу к закрытой двери гостиной и стучусь.

— Заходи.

У моей матери беспокойный вид. У Маргериты слегка прищурены глаза и сморщен кончик носа, как будто она чует жертву и знает ее судьбу. В комнате находится еще один человек, которого я никак не ожидал здесь увидеть, — маэстро Микели. Он смотрит на меня как на опасного преступника. Я решаю свести к минимуму свое удивление.

— Добрый день.

Мне никто не отвечает. Мама неподвижна, она застыла, словно статуя. Глядя на сестру, я не могу не думать, что если бы она сама занялась чем-то слегка безнравственным, то уделяла бы меньше внимания моим проступкам. В этой обвинительной тишине мне приходится сдерживать смех, потому что, глядя на сидящих рядом Маргериту и Микели, я понимаю, что они в чем-то похожи. Губы, сложенные уточкой, придают обоим вид тех, кто приговаривает себя ко многим лишениям.

Наконец мама нарушает молчание:

— Дедо.

— Да, мама.

— Ты знаешь сеновал, который находится в деревне недалеко от того места, куда вы ходите рисовать с другими учениками маэстро Микели?

— Сеновал?

— Да.

Я делаю вид, что не понимаю.

— Сеновал?

— Ты прекрасно понял.

Я начинаю испытывать неприятные физические ощущения: у меня учащается сердцебиение, я покрываюсь потом, меня бросает то в жар, то в холод. Комната вращается вокруг меня, лицо моей сестры увеличивается в гримасе и становится огромным. Кажется, я на грани краха.

— Сеновал?

— Перестань повторять одно и то же. Ты знаешь тот сеновал?

Слово само по себе вырывается из моего рта, я им не управляю.

— Сеновал?

Моя мать не верит своим ушам; она бросает взгляд на Микели, будто прося его проявить еще немного терпения.

До меня доносятся звуки… скрип деревянного пола. Это шаги моей сестры, которая поднялась с дивана и подходит ко мне с насмешливой улыбкой.

— Дедо. Ты знаешь, что такое сеновал? Это место, где хранится сено.

Маргерита, улыбаясь, гладит меня по волосам, затем отводит руку — и торжествующе показывает всем пару золотистых соломинок.

— Сено. Как вот это.

Доказательства вины были прямо на мне, в моих волосах. Я едва не теряю сознание, но собираю все оставшиеся силы.

— Сено?

Тишина. Все затаили дыхание.

Маргерита, как искушенная актриса, после эффектного выступления уходит с авансцены и занимает свое место на диване. Моя мать теперь вдвойне смущена: с одной стороны, из-за меня, с другой — по вине Маргериты, которая, открыто выступая против меня, выставляет нас в дурном свете в глазах Микели.

— Итак? Дедо, что ты можешь сказать?

Мама предоставляет мне еще один шанс выйти из затруднительного положения.

— Не знаю… Что я должен сказать?

— Дедо, не оскорбляй наши умственные способности. Мы же все поняли, о чем идет речь.

Я больше не могу стоять на ногах. Чтобы усмирить тахикардию и нехватку воздуха, я сажусь в кресло. Я тяну время, хотя теперь уже ничто не может спасти меня от неприятностей. Вопрос моей матери звучит как выстрел из ружья.

— Девушка была девственницей?

Я понимаю, что меня застали врасплох этими вопросами и мне не хватит времени выстроить оборонительную стратегию.

— Дедо, ответь.

В долю секунды я выбираю действовать под знаменем правды.

— Да, она была девственницей.

Микели подпрыгивает в кресле, он закрывает рукой лоб и глаза, как будто хочет стереть ту боль, которую ожидал, но все же надеялся избежать.

— Вот… она была девственницей.

В его словах слышится не сожаление — а скорее раздражение в отношении меня, потому что я его опередил. Бедный Микели! Как знать, сколько времени он осторожно «работал» над этим проектом и ждал удобного момента.

— Ты воспользовался моим расположением!

Я смотрю на него, пытаясь понять, чего он хочет от меня и от моей семьи.

— Нет, маэстро, не вашим, разве что расположением Нины.

Микели едва не теряет дар речи от такого наглого ответа.

–…Ты хочешь сказать, что девушка… была расположена?

— Более чем.

— То есть? Она этого хотела?

— Очень.

— Очень?..

— Я бы сказал, страстно.

Микели кашляет, вытаскивает из кармана платок и вытирает рот, затем промокает капли пота, выступившие на лбу.

— И я тоже этого хотел. Так же страстно.

— Эта девушка работает у меня! Ты должен был избежать случившегося хотя бы из уважения ко мне.

— Я вас уверяю, что мы долгое время пытались этого избежать всеми способами, но в определенный момент это стало невозможно.

— Я несу ответственность за эту девушку, ее семья доверила мне ее!

— Вы несете ответственность за то, что Нина делает после работы?

— Да! Если на ее честь посягает мой ученик, то да.

— Нина отдает себе отчет в своих действиях.

— Я не думаю. Она была подчинена.

— Мной? Вы ошибаетесь. Скорее, это я был подчинен ею, поверьте.

— Ты хочешь сказать, что она… взяла инициативу?

— Я бы сам никогда не осмелился.

Он кашляет, чтобы скрыть зависть.

— Это… это уже слишком. Значит, она тебя соблазнила?

— Я бы не стал использовать это выражение, но если вам, маэстро, так угодно…

— Ты надо мной издеваешься?

— Совсем нет. Если бы я не почувствовал эту… возможность, я бы никогда не набрался смелости…

— Для чего?

— Выступить с инициативой… Про остальное, маэстро, вы хорошо знаете, вы сами не раз замечали, что ваши ученики пускали слюни… И не только ученики. Нина очень красивая.

Всеобщее молчание. Все сидят неподвижно и безмолвно.

— Что ты себе позволяешь? — наконец взрывается Микели. — На что ты намекаешь?

— На то, что Нина нравится всем.

Маргерита выступает, разумеется, в пользу Микели:

— Дедо, ты усугубляешь ситуацию. Понимаешь?

Я смотрю на маму, которая продолжает сидеть неподвижно, как статуя; она наблюдает за происходящим, чтобы понять, как и в какой момент занять свою позицию.

Я хочу использовать каждую деталь во вред Микели, поэтому я еще раз пытаюсь поставить его в затруднительное положение:

— Нина — особенная девушка, верно? Вы же согласны со мной в отношении ее достоинств, иначе вы бы не взяли ее на работу.

— О каких достоинствах ты говоришь?

— Обо всех, которыми Нина обладает и которые вы не могли не заметить.

Единственная, кто приходит на помощь маэстро, — это моя сестра. Маргерита невозмутимо продолжает поддерживать нашего гостя:

— Дедо… ты отдаешь себе отчет, что ты оскорбляешь маэстро?

— Нет, не отдаю.

— Твои намеки неприятны.

— Это не намеки. Нина — воспитанная, милая девушка, она неутомимо работает и обо всех заботится, кроме того, она очень красивая.

— И что?

— А то, что все ее… ценят.

— Ты немного больше, чем остальные, если я не ошибаюсь.

— Мне просто повезло больше, чем остальным.

— Зато ей повезло меньше. — Маргерита старается быть еще более неприятной, чем она есть.

Моя сестра саркастично улыбается — и я боюсь, что понимаю ход ее мысли. Маргерита намекает на возможность заражения девушки по причине близости со мной. Когда мне напоминают о болезни — я бы предпочел, чтобы это было по веской причине. Сейчас эта фраза неуместна. Всю свою злость я выливаю на Микели.

— Маэстро, скажите, почему вы решили вовлечь мою семью в это дело?

Микели встает с кресла и пристально смотрит мне в глаза.

— Я больше не желаю тебя видеть на своих занятиях.

— А вы не могли мне это лично сказать? Так было бы проще.

— Твоя наглость не имеет границ.

— Да, она уступает только вашей зависти. Все ученики заметили, как вам было досадно, что Нина разговаривала с учениками и ей нравилось наше общество.

— Это простые меры предосторожности. Все знают, что может произойти, если оставить солому рядом с огнем…

— Солома рядом с огнем загорается, это точно. Дело именно в этом. А вы — солома или огонь? Или только мы, ученики, рискуем обжечься?

Маргерита тут же набрасывается на меня:

— Что ты себе позволяешь?

— Я не желаю с вами говорить.

— Это не ты будешь решать!

— Повторяю: я не собираюсь с вами говорить. И не читайте мне нотации про секс, ведь вы даже не знаете, что это такое.

— Ты думаешь, достаточно несколько раз побывать в борделе, чтобы это узнать?

Моя мать прерывает нашу перебранку, повышая голос:

— Сейчас же прекратите, оба! Замолчите!

Она переводит взгляд на меня и начинает допрос:

— Сколько длится эта история?

— Пару месяцев.

— Ты помнишь, что мы должны были уехать?

— Да.

— Ты попросил меня подождать, ты захотел отложить поездку, ты придумал тысячу причин… все из-за этого? Чтобы быть с этой девушкой?

— Да.

— Ты влюблен?

Я не знаю, что ответить.

Микели буквально нависает надо мной в ожидании узнать все подробности, включая самые интимные.

— Дедо, ты мне ответишь?

— Мама, я не знаю. Со мной этого никогда не случалось. Что означает быть влюбленным? Я знаю только то, что мы бы хотели всегда быть вместе.

— Даже ценой откладывания путешествия, которое мы запланировали?

— Да.

— Девушка может быть беременной?

— Нет.

— Почему нет?

— Я уверен.

В этот момент в разговор вступает Микели:

— Как ты можешь быть уверен? У вас не было полового акта?

Вот он, тот долгожданный для него вопрос. Требование подробностей. Я — с определенным удовлетворением — не упускаю возможности ответить:

— Да, конечно, был. Много раз.

Микели обессиленно падает на стул. Я продолжаю:

— Но не произошло ничего такого, чего вы опасаетесь.

Микели трет лицо.

— Что я теперь скажу ее семье?

Моя мать наконец бросает на этого жалкого мужчину взгляд, полный нетерпимости:

— Маэстро, вы ничего не скажете.

— Простите, синьора Гарсен, я не расслышал?

— Вы прекрасно слышали. Нет никакой необходимости разговаривать с ее семьей.

— Но это моя ответственность!

— Вовсе нет. Это история двух подростков, которые подверглись соблазну. Они ровесники. Тут не замешан никто из взрослых, никто не воспользовался чужой наивностью, не было никакого насилия и никакой несправедливости.

— Но как?.. Вы слышали, что сказал ваш сын? Он сам признался, что девушка была девственницей.

— Вот именно, была.

Наступает длительное молчание, во время которого все наблюдают друг за другом. Микели выглядит растерянным и опечаленным, но мне кажется, что больше всех приведена в замешательство Маргерита. Она, очевидно, ожидала от мамы, что та займет более решительную позицию против меня.

— Через неделю мы с Амедео отправимся в путешествие и длительное время будем находиться вдали от Ливорно.

Я делаю попытку сопротивления.

— Нет, мама…

— Помолчи. Ситуация наладится. Девушка вернется к своей обычной жизни, а у вас, маэстро, будет возможность проконтролировать, чтобы не было негативных последствий произошедшего.

— И я должен быть этим удовлетворен?

— Да. Вы не отец этой девушки.

— Но я несу за нее ответственность!

— За что именно? За ее личную жизнь? За ее физическую неприкосновенность? За ее девственность? Вы хранитель ее девственной плевы?

Микели вскакивает со стула.

— Синьора Гарсен! Вы меня оскорбляете.

— Это вы оскорбляете мой интеллект — а для меня это неприемлемо.

— Я больше ни секунды не останусь в этом доме.

Маргерита испытывает безудержную потребность поддержать несчастного мужчину:

— Маэстро, извините, у нас не было намерения вас оскорбить. Мама не хотела.

Но моя мать — точно не та, кого заставит замолчать собственная дочь.

— Маргерита, я, кажется, не спрашивала твое мнение.

— Мама, это нелепо, что ты всегда защищаешь своего сына!

— Я его не защищаю, я смотрю на факты и полагаюсь на свой опыт. А теперь и ты помолчи.

Микели, человек нерешительный во всем, стоит и не уходит, хотя оставаться он был не намерен.

Мама строго к нему обращается.

— Маэстро, вы можете вести себя так, как считаете необходимым. Что касается меня, то я готова встретиться и с этой девушкой, и с ее семьей. Но я сильно сомневаюсь, что, если вы расскажете о случившемся, ее родители позволят ей продолжать работать на вас. Если я правильно поняла, вы не заинтересованы в том, чтобы отказываться от присутствия девушки с таким количеством достоинств. Я думаю, это было бы слишком болезненно для вас. Я вас понимаю.

Мне хочется рассмеяться, но я знаю, что мама этого не одобрит.

— У вас есть неделя на принятие и исполнение решения. После этого нас с сыном не будет в Ливорно.

Рассуждения моей матери безупречны, ей снова удалось продемонстрировать всем, насколько хорошо она знает мужчин.

— Маргерита, проводи маэстро Микели.

Моя сестра подходит к бедному художнику, поставленному в неловкое положение тем же способом, который он сам хотел использовать.

— До свидания. — Микели сдержанно кивает и уходит в сопровождении Маргериты.

— Мама, мне жаль.

— Всякое бывает. Но я больше не хочу слышать отговорки. Через несколько дней мы уезжаем.

— Хорошо.

— Эта девушка настолько красивая?

— Очень красивая.

— Дедо, во время путешествия нам нужно будет о многом поговорить.