Неточные совпадения
Она
чувствовала, что в душе ее всё начинает двоиться, как двоятся иногда
предметы в усталых глазах.
Вероятно,
чувствуя, что разговор принимает слишком серьезный для гостиной характер, Вронский не возражал, а, стараясь переменить
предмет разговора, весело улыбнулся и повернулся к дамам.
Все присутствующие,
чувствуя тоже, что что-то случилось, говорили оживленно о посторонних
предметах.
Долли
чувствовала себя смущенною и искала
предмета разговора. Хотя она и считала, что с его гордостью ему должны быть неприятны похвалы его дома и сада, она, не находя другого
предмета разговора, всё-таки сказала ему, что ей очень понравился его дом.
Собакевич все слушал, наклонивши голову, — и что, однако же, при всей справедливости этой меры она бывает отчасти тягостна для многих владельцев, обязывая их взносить подати так, как бы за живой
предмет, и что он,
чувствуя уважение личное к нему, готов бы даже отчасти принять на себя эту действительно тяжелую обязанность.
Он и знание — не знал, а как будто видел его у себя в воображении, как в зеркале, готовым,
чувствовал его и этим довольствовался; а узнавать ему было скучно, он отталкивал наскучивший
предмет прочь, отыскивая вокруг нового, живого, поразительного, чтоб в нем самом все играло, билось, трепетало и отзывалось жизнью на жизнь.
Когда общее веселье перешло в сплошной гвалт и мельница превратилась в настоящий кабак, Привалов ушел в свой флигель. Он тоже был пьян и
чувствовал, как перед глазами
предметы двоились и прыгали.
Но он сам
чувствовал, что едва сидит, а по временам так все
предметы начинали как бы ходить и вертеться у него пред глазами.
Что-то больно ударило меня в лицо, и в то же время я
почувствовал посторонний
предмет у себя на шее.
С оника, после многолетней разлуки, проведенной в двух различных мирах, не понимая ясно ни чужих, ни даже собственных мыслей, цепляясь за слова и возражая одними словами, заспорили они о
предметах самых отвлеченных, — и спорили так, как будто дело шло о жизни и смерти обоих: голосили и вопили так, что все люди всполошились в доме, а бедный Лемм, который с самого приезда Михалевича заперся у себя в комнате,
почувствовал недоуменье и начал даже чего-то смутно бояться.
Быстрая и нелепая ссора Платонова с Борисом долго служила
предметом разговора. Репортер всегда в подобных случаях
чувствовал стыд, неловкость, жалость и терзания совести. И, несмотря на то, что все оставшиеся были на его стороне, он говорил со скукой в голосе...
Все смеялись, говоря, что от страха у меня язык отнялся, но это было не совсем справедливо: я был подавлен не столько страхом, сколько новостью
предметов и величием картины, красоту которой я
чувствовал, хотя объяснить, конечно, не умел.
Но, может быть, меня обманывала в этом отношении моя излишняя восприимчивость и склонность к анализу; может быть, Володя совсем и не
чувствовал того же, что я. Он был пылок, откровенен и непостоянен в своих увлечениях. Увлекаясь самыми разнородными
предметами, он предавался им всей душой.
Во всем этом разговоре о братьях Юлия Ардальоновна не приняла никакого участия, как будто бы говорилось о совершенно постороннем и нисколько не занимающем ее
предмете. Вихров опять
почувствовал необходимость хоть о чем-нибудь поговорить с ней.
Сила любви никак не зависит ни от взаимности, ни от достоинства любимого
предмета: все дело в восприимчивости нашей собственной души и в ее способности сильно
чувствовать.
Он
чувствовал, что если Настенька хоть раз перед ним расплачется и разгрустится, то вся решительность его пропадет; но она не плакала: с инстинктом любви, понимая, как тяжело было милому человеку расстаться с ней, она не хотела его мучить еще более и старалась быть спокойною; но только заняться уж ничем не могла и по целым часам сидела, сложив руки и уставя глаза на один
предмет.
— Вот это прелестно, милей всего! — продолжала восклицать Екатерина Петровна, имевшая то свойство, что когда она разрывала свои любовные связи, то обыкновенно утрачивала о
предметах своей страсти всякое хоть сколько-нибудь доброе воспоминание и, кроме злобы, ничего не
чувствовала в отношении их.
— Решительно все это исполнили и со мной!.. Конечно, я
чувствовала сильное волнение и еще больше того — благоговейный страх; но ритору моему однако отвечала с твердостью, что я жена масона и должна быть масонкой, потому что муж и жена в таком важном
предмете не могут разно мыслить!
Словно он инстинктивно
чувствовал, что дело будет щекотливое и что объясняться об таких
предметах на ходу гораздо свободнее.
Матвей
чувствовал, что за всеми перечисленными
предметами в душе остается еще что-то, какой-то неясный осадок… Мелькнуло лицо Анны…
Хотя он часто думал, что вот накопит денег и купит себе именье, но теперь, глядя на все, что ему показывали, он видел только грубые и неопрятные
предметы, не
чувствовал их жизни и не понимал их связи и значения в хозяйстве.
Правитель краснеет и извивается, как вьюн на сковороде. К счастью, помпадур, исчерпав один
предмет, уже
чувствует потребность перейти к другому.
Тут все бросали свою работу и бежали спасать старушку, которая, не
чувствуя уже никаких преград под ногами, торжественно продолжала свое шествие. Взглянув на усердие и бережливость, с какими таскала она и ставила горшки свои, можно было подумать, что судьба нового жилища единственно зависела от сохранности этих
предметов.
Литвинов
чувствовал, что начать беседу с
предметов маловажных значило оскорбить Татьяну; она, по обыкновению, ничего не требовала, но все в ней говорило:"Я жду, я жду…"Надо было исполнить обещание. Но он — хотя почти всю ночь ни о чем другом не думал, — он не приготовил даже первых, вступительных слов и решительно не знал, каким образом перервать это жестокое молчание.
Елена видела, что полученная телеграмма очень успокоила князя, а потому, полагая, что он должен был
почувствовать некоторую благодарность к Жуквичу хоть и за маленькую, но все-таки услугу со стороны того, сочла настоящую минуту весьма удобною начать разговор с князем об интересующем ее
предмете.
Потому что, если б предоставили Дракину вести на общественный счет железные пути, во-первых, он, конечно, не оставил бы ни одного живого места в целой России, а во-вторых, наверное, он опять
почувствовал бы себя в обладании"
предмета", и вследствие этого сердце его сделалось бы доступным милосердию и прощению.
Начинается перепрыгиванье с одного
предмета на другой, попреки: «ну, да это давно известно, всегда так: ты сказал…», — «нет, я не говорил», — «стало быть, я лгу!..»
Чувствуешь, что вот-вот начнется та страшная ссора, при которой хочется себя или ее убить.
Обыкновенно думают: если есть или может быть
предмет X выше находящегося у меня под глазами
предмета А, то
предмет А низок; но так только думают, не так
чувствуют в самом деле, и, находя Миссисипи величественнее Волги, мы продолжаем, однако, считать и Волгу величественной рекою.
Действительно, его краткость кажется недостаткам, когда вспомним о том, до какой степени укоренилось мнение, будто бы красота произведений искусства выше красоты действительных
предметов, событий и людей; но когда посмотришь на шаткость этого мнения, когда вспомнишь, как люди, его выставляющие, противоречат сами себе на каждом шагу, то покажется, что было бы довольно, изложив мнение о превосходстве искусства над действительностью, ограничиться прибавлением слов: это несправедливо, всякий
чувствует, что красота действительной жизни выше красоты созданий «творческой» фантазии.
Но никто, в свою очередь, не овладевал мною так сильно, как Гейне своею манерой говорить не о влиянии одного
предмета на другой, а только об этих
предметах, вынуждая читателя самого
чувствовать эти соотношения в общей картине, например, плачущей дочери покойного лесничего и свернувшейся у ее ног собаки.
Вследствие положительной своей беспамятности я
чувствовал природное отвращение к
предметам, не имеющим логической связи.
Ераст. Нет, зачем же-с! Да мне ни серебра, ни золота, никаких сокровищ ка свете не надо, только б ласку видеть да жалел бы меня кто-нибудь. Вот теперь ваш подарок, конечно, я очень
чувствую; а ведь для души тут ничего нет-с. Для меня только ласковое слово, совет, наставление для жизни в тысячу раз дороже всяких подарков. А ежели пожалеть, утешить в горе, заплакать вместе… об таких
предметах зачем и мечтать! Потому этого никогда не дождешься…
Она указывала Русским Авторам новые
предметы, вредные пороки общества, которые должны осмеивать Талии; черты характера народного, которые требуют кисти таланта; писала для юных Отраслей Августейшего Дому Своего нравоучительные повести; но всего более,
чувствуя важность отечественной Истории (и предчувствуя, что сия История должна некогда украситься и возвеличиться Ею!), занималась Российскими летописями, изъясняла их, соединяя предложение действий с философскими мыслями, и драгоценные труды Свои для Публики издавала.
— Я говорю, что
чувствую: выслушайте меня и взгляните на
предмет, как он есть. Я знаю: вы любите вашу Мари, вы обожаете ее, — не так ли? Но как же вы устраиваете ее счастье, ее будущность? Хорошо, покуда вы живы, я ни слова не говорю — все пойдет прекрасно; но если, чего не дай бог слышать, с вами что-нибудь случится, — что тогда будет с этими бедными сиротами и особенно с бедною Мари, которая еще в таких летах, что даже не может правильно управлять своими поступками?
У доктора Арбузов
чувствовал себя почти здоровым, но на свежем воздухе им опять овладели томительные ощущения болезни. Голова казалась большой, отяжелевшей и точно пустой, и каждый шаг отзывался в ней неприятным гулом. В пересохшем рту опять слышался вкус гари, в глазах была тупая боль, как будто кто-то надавливал на них снаружи пальцами, а когда Арбузов переводил глаза с
предмета на
предмет, то вместе с этим по снегу, по домам и по небу двигались два больших желтых пятна.
Почувствовав позыв и стремительное желание хоть взглянуть на нее, я, когда отпотчивали Дидону сделанном ей чести, отшлепав триумфально в ладоши, я тут, узнав способ выкликать и свой
предмет, закричал, как обваренный...
Когда я предъявляю претензию, чтобы и другие
чувствовали то, что я, тогда я признаю уже, следовательно, что
предмет, возбудивший во мне те или другие чувства, действительно способен их возбуждать сам по себе, а не по случайным отношениям, исключительно для меня только имеющим значение.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних
предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени
чувствовало это живее!
Хотя рассказчик этой повести
чувствует неизъяснимое наслаждение говорить о просвещенных, образованных и принадлежащих к высшему классу людях; хотя он вполне убежден, что сам читатель несравненно более интересуется ими, нежели грубыми, грязными и вдобавок еще глупыми мужиками и бабами, однако ж он перейдет скорее к последним, как лицам, составляющим — увы — главный
предмет его повествования.
Мы
чувствуем, что читатели уже недовольны нами за то, что мы так долго останавливаем их внимание на
предмете, не имеющем ни малейшего соотношения ни с одним из животрепещущих вопросов, волнующих современное общество.
Иначе мы будем смотреть на
предмет и не видеть; перерезанный нерв будет раздражаем всеми возможными средствами, и мы не будем
чувствовать боли, потому что нерв разобщён с мозгом.
Как душа может
чувствовать голод, когда руки ощупывают
предмет тёплый непосредственно после горячего? и т. д.
Было так темно, что на самом близком расстоянии невозможно было определять
предметы; по сторонам дороги представлялись мне то скалы, то животные, то какие-то странные люди, и я узнавал, что это были кусты, только тогда, когда слышал их шелест и
чувствовал свежесть росы, которою они были покрыты.
Степан Петрович
чувствовал небольшой жар и не то задумывался, не то дремал, нехотя и не скоро отвечал на различные вопросы и замечания, посредством которых Борис Андреич надеялся постепенно перейти к настоящему
предмету разговора…
В те дни, когда от огненного взора
Мы
чувствуем волнение в крови,
Когда тоска обманчивых желаний
Объемлет нас и душу тяготит,
И всюду нас преследует, томит
Предмет один и думы и страданий, —
Не правда ли? в толпе младых друзей
Наперсника мы ищем и находим.
Ресницын
чувствовал себя выбитым из колеи, а потому сердился и нервно играл моноклем. Он не прочь был бы назвать Елену невестой, и ее холодность казалась ему грубостью. А Елену более, чем когда-либо прежде, утомляло в его разговоре легкомысленное порхание с
предмета на
предмет. Она сама говорила всегда сжато и точно, и всякое многоречие людское было ей тягостно. Но люди почти все таковы, — распущенные, беспорядочные.
Венгерович 1. Говори тише! Сколько я передавал тебе денег, так это ужас, а ты этого не
чувствуешь, как будто мои деньги камни или другой какой-нибудь ненужный
предмет… Ты позволяешь себе дерзости, воруешь… Отворачиваешься? Не нравится правда? Правда глаза колет?
Помещение и хозяин оказались в действительности выше всех сделанных им похвал и описаний, так что я сразу
почувствовал себя здесь как дома и скоро полюбил моего доброго хозяина Василья Коныча. Скоро мы с ним стали сходиться пить чай, начали благо беседовать о разнообразных
предметах. Таким образом, раз, сидя за чаем на балкончике, мы завели речи на царственные темы Когелета о суете всего, что есть под солнцем, и о нашей неустанной склонности работать всякой суете. Тут и договорились до Лепутана.
И режущим глаза контрастом представляется это одинокое страдание, служащее
предметом равнодушных объяснений и упражнений; кто другой, а сам больной
чувствует этот контраст очень сильно.
Граф Маржецкий в течение целого вечера служил
предметом внимания, разговоров и замечаний, из которых почти все были в его пользу. Русское общество, видимо, желало показать ему радушие и привет, и притом так, чтобы он, высланец на чужбину,
почувствовал это. Но главное, всем очень хотелось постоянно заявлять, что они не варвары, а очень цивилизованные люди.