Неточные совпадения
Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были
чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить
землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса.
Итак, мог же, стало быть, этот молодой человек иметь в себе столько самой прямой и обольстительной силы, чтобы привлечь такое
чистое до тех пор существо и, главное, такое совершенно разнородное с собою существо, совершенно из другого мира и из другой
земли, и на такую явную гибель?
Океан в золоте или золото в океане, багровый пламень,
чистый, ясный, прозрачный, вечный, непрерывный пожар без дыма, без малейшей былинки, напоминающей
землю.
Но если польское мессианское сознание и может быть поставлено выше русского мессианского сознания, я верю, что в самом народе русском есть более напряженная и
чистая жажда правды Христовой и царства Христова на
земле, чем в народе польском.
Вечером солон убил белку. Он снял с нее шкурку, затем насадил ее на вертел и стал жарить, для чего палочку воткнул в
землю около огня. Потом он взял беличий желудок и положил его на угли. Когда он зарумянился, солон с аппетитом стал есть его содержимое. Стрелки начали плеваться, но это мало смущало солона. Он сказал, что белка — животное
чистое, что она ест только орехи да грибки, и предлагал отведать этого лакомого блюда. Все отказались…
Но, на его горе, всегда в таких случаях словно из-под
земли вырастала Марья Маревна и в один миг водворяла его на
чистую половину.
— Гляди — звезда упала! Это чья-нибудь душенька
чистая встосковалась, мать-землю вспомнила! Значит — сейчас где-то хороший человек родился.
При тихой погоде, особенно при мелком дожде, только в полдень слетают тетеревиные стаи на
землю, на поляны и
чистые места, где бы не беспокоили их дождевые капли, падающие беспрестанно с мокрых древесных ветвей.
Больше о глухаре я ничего особенного сказать не могу, а повторяю сказанное уже мною, что он во всем остальном совершенно сходен с обыкновенным тетеревом, следовательно и стрельба молодых глухих тетеревят совершенно та же, кроме того, что они никогда не садятся на
землю, а всегда на дерево и что всегда находишь их в лесу, а не на
чистых местах.
Иногда ручей бежит по открытому месту, по песку и мелкой гальке, извиваясь по ровному лугу или долочку. Он уже не так чист и прозрачен — ветер наносит пыль и всякий сор на его поверхность; не так и холоден — солнечные лучи прогревают сквозь его мелкую воду. Но случается, что такой ручей поникает, то есть уходит в
землю, и, пробежав полверсты или версту, иногда гораздо более, появляется снова на поверхность, и струя его, процеженная и охлажденная
землей, катится опять, хотя и ненадолго,
чистою и холодною.
Но кроме врагов, бегающих по
земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется, в
чистых полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий на копну сена, почерневшую от дождя, когда сидит на стогу или на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет на бедного зайца внезапно из облаков, унесет в длинных и острых когтях на далекое расстояние и, опустясь на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
Красный лес любит
землю глинистую, иловатую, а сосна — преимущественно песчаную; на
чистом черноземе встречается она в самом малом числе, разве где-нибудь по горам, где обнажился суглинок и каменный плитняк.
Для получения добычи необходимо, чтоб зверь или птица находились в известном положении, например: надобно, чтоб заяц или лиса выбежали в
чистое поле, потому что в лесу борзые собаки ловить не могут; надобно, чтоб зверь полез прямо в тенета, а без того охотник и в двадцати шагах ничего ему не сделает; надобно, чтоб птица поднялась с
земли или воды, без чего нельзя травить ее ни ястребами, ни соколами.
И горные ключи и низменные болотные родники бегут ручейками: иные текут скрытно, потаенно, углубясь в
землю, спрятавшись в траве и кустах; слышишь, бывало, журчанье, а воды не находишь; подойдешь вплоть, раздвинешь руками чащу кустарника или навес густой травы — пахнет в разгоревшееся лицо свежею сыростью, и, наконец, увидишь бегущую во мраке и прохладе струю
чистой и холодной воды.
А деревья в саду шептались у нее над головой, ночь разгоралась огнями в синем небе и разливалась по
земле синею тьмой, и, вместе с тем, в душу молодой женщины лилась горячая грусть от Иохимовых песен. Она все больше смирялась и все больше училась постигать нехитрую тайну непосредственной и
чистой, безыскусственной поэзии.
Все притихли. Высокий ветер,
чистый и свободный от испарений
земли, тянулся в пролеты, шевеля веревки, и, заходя в самые колокола, вызывал по временам протяжные отголоски. Они тихо шумели глубоким металлическим шумом, за которым ухо ловило что-то еще, точно отдаленную невнятную музыку или глубокие вздохи меди. От всей расстилавшейся внизу картины веяло тихим спокойствием и глубоким миром.
— Вот не могу на
земле спать, — сокрушалась Пульхерия от
чистого сердца. — Плоть свою не могу усмирить… Мышей боюсь.
Он был из числа тех людей, которые, после того как оставят студенческие аудитории, становятся вожаками партий, безграничными властителями
чистой и самоотверженной совести, отбывают свой политический стаж где-нибудь в Чухломе, обращая острое внимание всей России на свое героически-бедственное положение, и затем, прекрасно опираясь на свое прошлое, делают себе карьеру благодаря солидной адвокатуре, депутатству или же женитьбе, сопряженной с хорошим куском черноземной
земли и с земской деятельностью.
Я даже думаю, что самая система вознаграждения рабочих, в форме участия в
чистой прибыли, есть штука очень хитрая, потому что она заставляет рабочего тщательнее относиться к своей работе и тем косвенно содействует возвышению ценности
земли.
— Старик говорит, — вы меня знаете! Тридцать девять лет работаю здесь, пятьдесят три года на
земле живу. Племянника моего, мальчонку
чистого, умницу, опять забрали сегодня. Тоже впереди шел, рядом с Власовым, — около самого знамени…
— Вообще — чудесно! — потирая руки, говорил он и смеялся тихим, ласковым смехом. — Я, знаете, последние дни страшно хорошо жил — все время с рабочими, читал, говорил, смотрел. И в душе накопилось такое — удивительно здоровое,
чистое. Какие хорошие люди, Ниловна! Я говорю о молодых рабочих — крепкие, чуткие, полные жажды все понять. Смотришь на них и видишь — Россия будет самой яркой демократией
земли!
Ночь была полна глубокой тишиной, и темнота ее казалась бархатной и теплой. Но тайная творческая жизнь чуялась в бессонном воздухе, в спокойствии невидимых деревьев, в запахе
земли. Ромашов шел, не видя дороги, и ему все представлялось, что вот-вот кто-то могучий, властный и ласковый дохнет ему в лицо жарким дыханием. И бы-ла у него в душе ревнивая грусть по его прежним, детским, таким ярким и невозвратимым вёснам, тихая беззлобная зависть к своему
чистому, нежному прошлому…
У него дом больше — такой достался ему при поступлении на место; в этом доме, не считая стряпущей, по крайней мере, две горницы, которые отапливаются зимой «по-чистому», и это требует лишних дров; он круглый год нанимает работницу, а на лето и работника, потому что
земли у него больше, а стало быть, больше и скота — одному с попадьей за всем недоглядеть; одежда его и жены дороже стоит, хотя бы ни он, ни она не имели никаких поползновений к франтовству; для него самовар почти обязателен, да и закуска в запасе имеется, потому что его во всякое время может посетить нечаянный гость: благочинный, ревизор из уездного духовного правления, чиновник, приехавший на следствие или по другим казенным делам, становой пристав, волостной старшина, наконец, просто проезжий человек, за метелью или непогодой не решающийся продолжать путь.
Так что все его требования относительно
земли, как надельной, так и арендуемой, ограничиваются тем, чтоб результаты ее производительности доставались ему даром, составляли
чистую прибыль.
— Со вчерашнего вечера я обдумал дело, — начал он уверенно и методически, по-всегдашнему (и мне кажется, если бы под ним провалилась
земля, то он и тут не усилил бы интонации и не изменил бы ни одной йоты в методичности своего изложения), — обдумав дело, я решил, что замышляемое убийство есть не только потеря драгоценного времени, которое могло бы быть употреблено более существенным и ближайшим образом, но сверх того представляет собою то пагубное уклонение от нормальной дороги, которое всегда наиболее вредило делу и на десятки лет отклоняло успехи его, подчиняясь влиянию людей легкомысленных и по преимуществу политических, вместо
чистых социалистов.
Но чаще думалось о величине
земли, о городах, известных мне по книгам, о чужих странах, где живут иначе. В книгах иноземных писателей жизнь рисовалась
чище, милее, менее трудной, чем та, которая медленно и однообразно кипела вокруг меня. Это успокаивало мою тревогу, возбуждая упрямые мечты о возможности другой жизни.
Чистый прозрачный водоем ключа похож на врытую в
землю хрустальную чашу.
Такие же люди, только добрее. Такие же мужики, в таких же свитках, только мужики похожи на старых лозищан, еще не забывших о своих старых правах, а свитки тоньше и
чище, только дети здоровее и все обучены в школе, только
земли больше, и
земля родит не по-вашему, только лошади крепче и сытее, только плуги берут шире и глубже, только коровы дают по ведру на удой…
Земли довольно, коровы дают молока по ведру на удой, а лошади —
чистые быки.
«Тем жизнь хороша, что всегда около нас зреет-цветёт юное, доброе сердце, и, ежели хоть немного откроется оно пред тобой, — увидишь ты в нём улыбку тебе. И тем людям, что устали, осердились на всё, — не забывать бы им про это милое сердце, а — найти его около себя и сказать ему честно всё, что потерпел человек от жизни, пусть знает юность, отчего человеку больно и какие пути ложны. И если знание старцев соединится дружественно с доверчивой,
чистой силой юности — непрерывен будет тогда рост добра на
земле».
«Дети — насельники
земли до конца веков, дети Владыки Сущего, бессмертны они и наследники всех деяний наших — да идут же по зову
чистых сердец своих в бесконечные дали времён, сея на
земле смех свой, радость и любовь!
На кладбище не взошёл Шакир, зарыли без него, а я, его не видя, испугался, побежал искать и
земли горсть на гроб не бросил, не успел. Он за оградой в поле на корточках сидел, молился; повёл его домой, и весь день толковали. Очень милый, очень хороший он человек,
чистая душа. Плакал и рассказывал...
Кружатся снежинки над
землею,
Грязной, утомленной и больной,
Нежно покрывая грязь земную
Ласковой и
чистой пеленой…
В те времена, когда Лентовский блистал своим «Эрмитажем» на Самотеке, в Каретном ряду, где теперь сад и театр «Эрмитаж», существовала, как значилось в «Полицейских ведомостях», «свалка
чистого снега на пустопорожней
земле Мошнина».
Когда на дикой,
чистой, вольной речке или ручье сделают первую мельницу и запрудят воду плотиной из свежего хвороста и
земли, пригнетя сверху несколькими пластами толстого дерна, взодранного плугом, то в первые годы в этом пруду,
чистом и прозрачном, как стекло, живут пеструшка, красуля и кутема.
Тысячи звуков смешивались здесь в длинный скачущий гул: тонкие,
чистые и твердые звуки каменщичьих зубил, звонкие удары клепальщиков, чеканящих заклепы на котлах, тяжелый грохот паровых молотов, могучие вздохи и свист паровых труб и изредка глухие подземные взрывы, заставлявшие дрожать
землю.
В небе,
чистом и глубоком, горело солнце, обливая всё на
земле жарким блеском.
Закинув головы, мальчики молча любуются птицами, не отрывая глаз от них — усталых глаз, сияющих тихой радостью, не чуждой завистливого чувства к этим крылатым существам, так свободно улетевшим от
земли в
чистую, тихую область, полную солнечного блеска.
Теперь, в декабре, подземная галерея представляет совсем иной вид. Работы окончены, и из-под
земли широким столбом из железной трубы льется
чистая, прозрачная, как кристалл, вода и по желобам стекает в Яузу. Количество воды не только оправдало, но даже превзошло ожидания: из недр
земли ежедневно вытекает на божий свет двести шестьдесят тысяч ведер.
Неведомо для мира копались они под
землей на тридцатисаженной глубине, редко видя солнечный свет, редко дыша
чистым воздухом. Удары их молотков и грохот взрывов не были слышны на
земле, и очень немногие знали об их работе.
Но сестра ее… ах! какое неземное чувство горит в ее вечно томных, унылых взорах; все, что сближает
землю с небесами, все высокое, прекрасное доступно до этой
чистой, пламенной души!
Тогда мы, два нищих, сидя под крышей заброшенного сарая, на
земле, где была закопана нами груда
чистого золота, в мечтах своих, естественно, ограбили всю Шехерезаду.
Ни одно рыдание, ни одно слово мира и любви не усладило отлета души твоей, резвой,
чистой, как радужный мотылек, невинной, как первый вздох младенца… грозные лица окружали твое сырое смертное ложе, проклятие было твоим надгробным словом!.. какая будущность! какое прошедшее! и всё в один миг разлетелось; так иногда вечером облака дымные, багряные, лиловые гурьбой собираются на западе, свиваются в столпы огненные, сплетаются в фантастические хороводы, и замок с башнями и зубцами, чудный, как мечта поэта, растет на голубом пространстве… но дунул северный ветер… и разлетелись облака, и упадают росою на бесчувственную
землю!..
Осенью, когда речка замерзла и твердая, как камень,
земля покрылась сухим снегом, Настя в одну ночь появилась в сенях кузнеца Савелья. Авдотья ввела ее в избу, обогрела, надела на нее
чистую рубашку вместо ее лохмотьев и вымыла ей щелоком голову. Утром Настя опять исчезла и явилась на другой день к вечеру. Слова от нее никакого не могли добиться. Дали ей лапти и свиту и не мешали ей приходить и уходить молча, когда она захочет. Ни к кому другим, кроме кузнеца, она не заходила.
Но, полно думою преступной,
Тамары сердце недоступно
Восторгам
чистым. Перед ней
Весь мир одет угрюмой тенью;
И всё ей в нем предлог мученью —
И утра луч и мрак ночей.
Бывало только ночи сонной
Прохлада
землю обоймет,
Перед божественной иконой
Она в безумьи упадет
И плачет; и в ночном молчанье
Ее тяжелое рыданье
Тревожит путника вниманье;
И мыслит он: «То горный дух
Прикованный в пещере стонет!»
И чуткий напрягая слух,
Коня измученного гонит…
Широкоплечий, носатый человек шагал вдоль улицы твёрдо, как по своей
земле; одет в синюю поддёвку добротного сукна, в хорошие юфтовые [из бычьей кожи, выделанной по русскому способу, на
чистом дёгте — Ред.] сапоги, руки сунул в карманы, локти плотно прижал к бокам.
Подойдя к месту, то есть к тропе, охотник, наклонясь как дальше вперед, но не становясь обеими ногами вместе, очерчивает лопаточкой четвероугольник на самой бойкой тропе, так, чтобы тропа приходилась посредине, бережно снимает пласт снега почти до самой
земли и, сохраняя по возможности фигуру волчьих следов, кладет пласт снега позади себя, на свой собственный след; на очищенном месте, которого величина должна быть соразмерна величине снасти, он ставит капкан с его полотном, разводит дуги, настораживает их и потом достает, также позади себя,
чистого снегу и бережно с, лопаточки засыпает им капкан так, чтобы снежная поверхность была совершенно ровна, и на этом пушистом снегу, углом или концом рукоятки той же лопаточки, искусно выделывает тропу волчьих следов, копируя снятый им с этого места след.
Мутные индивидуальности, вырабатываясь из естественной непосредственности, туманом поднимаются в сферу всеобщего и, просветленные солнцем идеи, разрешаются в бесконечной лазури всеобщего; но они не уничтожаются в ней; приняв в себя всеобщее, они низвергаются благодатным дождем,
чистыми кристальными каплями на прежнюю
землю.
От мокрой
земли пахло здоровым крепким запахом,
чистый, легкий воздух переливался прохладными струями.
Гроб опустили, священник взял заступ и первый бросил горсть
земли, густой протяжный хор дьячка и двух пономарей пропел вечную память под
чистым, безоблачным небом, работники принялись за заступы, и
земля уже покрыла и сровняла яму, — в это время он пробрался вперед; все расступились, дали ему место, желая знать его намерение.