Неточные совпадения
— Как попали! Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты, доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого,
натуру человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по всем этим данным, что это за
натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и попали в руки, как он показал. Наступил на коробку и поднял!
С другой, жгучей и разрушительной страстью он искренно и честно продолжал бороться, чувствуя, что она не разделена Верою и, следовательно, не может разрешиться, как разрешается у двух взаимно любящих честных
натур, в тихое и покойное течение, словом, в счастье, в котором, очистившись от животного бешенства, она превращается в
человеческую любовь.
А пока люди стыдятся этой силы, дорожа «змеиной мудростью» и краснея «голубиной простоты», отсылая последнюю к наивным
натурам, пока умственную высоту будут предпочитать нравственной, до тех пор и достижение этой высоты немыслимо, следовательно, немыслим и истинный, прочный,
человеческий прогресс.
— Да потому, что это тоже входит в
натуру художника: она не чуждается ничего
человеческого: nihil humanum… [ничто
человеческое… (лат.)] и так далее! Кто вино, кто женщин, кто карты, а художники взяли себе все.
Тяжело проследить подобную карьеру; горько видеть такое искажение
человеческой природы. Кажется, ничего не может быть хуже того дикого, неестественного развития, которое совершается в
натурах, подобных Подхалюзину, вследствие тяготения над ними самодурства. Но в последующих комедиях Островского нам представляется новая сторона того же влияния, по своей мрачности и безобразию едва ли уступающая той, которая была нами указана в прошедшей статье.
Островский умеет заглядывать в глубь души человека, умеет отличать
натуру от всех извне принятых уродств и наростов; оттого внешний гнет, тяжесть всей обстановки, давящей человека, чувствуются в его произведениях гораздо сильнее, чем во многих рассказах, страшно возмутительных по содержанию, но внешнею, официальною стороною дела совершенно заслоняющих внутреннюю,
человеческую сторону.
Занявшись изображением честного чиновника, и Островский не везде преодолел эту трудность; но все-таки в его комедии
натура человеческая много раз сказывается из-за громких фраз Жадова.
Он гадок для нас именно тем, что в нем видно почти полное отсутствие
человеческих элементов; и в то же время он пошл и смешон искажением и тех зачатков человечности, какие были в его
натуре.
Но эта самая гадость и пошлость, представленная следствием неразвитости
натуры, указывает нам необходимость правильного, свободного развития и восстановляет пред нами достоинство
человеческой природы, убеждая нас, что низости и преступления не лежат в природе человека и не могут быть уделом естественного развития.
— Я медик и все-таки позволю вам напомнить, что известная разнузданность в требованиях
человеческого организма является вследствие разнузданности воли и фантазии. И наконец, скажу вам не как медик, а как человек, видевший и наблюдавший женщин: женщина с цельной
натурой не полюбит человека только чувственно.
— Говорят, говорят! — отвечал, усмехаясь, Кергель. — Но что ж было делать, —
натуру человеческую не переломишь.
Натура человеческая до крайности самолюбива, и если, ловко набросив на свое лицо маску добродушия и откровенности, следователь обращается к всемогущей струне самолюбия, успех почти всегда бывает верен.
Положение сие есть общее, особенно относительно возрождения
человеческого, и все, что в
натуре можно видеть телесно, то в нас духовно происходить должно.
Во все времена и во всех сферах
человеческой деятельности появлялись люди, настолько здоровые и одаренные
натурою, что естественные стремления говорили в них чрезвычайно сильно, незаглушаемо — в практической деятельности они часто делались мучениками своих стремлений, но никогда не проходили бесследно, никогда не оставались одинокими, в общественной деятельности они приобретали партию, в чистой науке делали открытия, в искусствах, в литературе образовали школу.
Фантазия сама по себе все-таки фантазия
человеческая; она слаба и ничтожна перед осуществленною фантазиею природы, перед
натурою.
Рассудок знает только то, что успел узнать (иного, пожалуй, и никогда не узнает; это хоть и не утешение, но отчего же этого и не высказать?), а
натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, сознательно и бессознательно, и хоть врет, да живет.
Но все-таки вы совершенно уверены, что он непременно приучится, когда совсем пройдут кой-какие старые, дурные привычки и когда здравый смысл и наука вполне перевоспитают и нормально направят
натуру человеческую.
Какая
натура, какая правда, простота, тонкость в малейших изгибах, в малейших оттенках
человеческой речи,
человеческих ощущений!
Что-то вроде участия слышалось в этих бессвязных словах, и Муфель на минуту превратился в порядочного человека — может быть, сказалась в нем добрая немецкая
натура или уж в известные критические моменты и в дураке пробивается искра
человеческого чувства.
Гневышов. Нет-с! Я даю вам такой совет, потому что глубоко знаю
натуру человеческую. Такие люди, как Цыплунов, только на то и созданы, чтобы прощать. Разве вы не видите, его привязанность к вам собачья, вы его можете гнать от себя, обижать, как вам угодно, он все больше и больше будет любить вас.
К чему сочинял эти таблицы, над которыми мучились, мучатся и будут мучиться до веку все дети
человеческого племени, когда можно вернее рассчитать деньги в
натуре, раскладывая кучками на столе?
Тысячу раз благодарю
натуру, что она не исполняет
человеческих желаний.
Советник. А я так всегда говорил, что взятки и запрещать невозможно. Как решить дело даром, за одно свое жалованье? Этого мы как родились и не слыхивали! Это против
натуры человеческой… Как же ты дошел до того, что наконец дело твое решено стало?
Щавинский — и по роду его занятия и по склонностям
натуры — был собирателем
человеческих документов, коллекционером редких и странных проявлений
человеческого духа.
Натура есть его уложение, книга законов, в которой он идеи свои изобразил буквами, кои разум
человеческий разуметь и знать должен».
Зверства человек не станет показывать, если его к тому не вынудят, — это уж всякому понятно: нынче уж перестали верить даже и в то, что змея стремится непременно ужалить человека без всякой причины, просто по ненависти к
человеческому роду; тем менее верят в существование подобных мифически-змеиных
натур между людьми.
И при этом-то положении все еще мы видим здесь существование таких
натур, в которых хоть слабо и неровно, но неугасимо горят живые
человеческие инстинкты, так что оскорбление и неудовлетворение их влечет за собою смерть самого организма.
При несчастном развитии
натуры первого рода делаются враждебными всему, что не их, забывают все права и становятся способными ко всевозможным насилиям; а
натуры последнего разряда теряют всякое уважение к своему
человеческому достоинству и допускают других помыкать собою [, делаясь действительно чем-то вроде укрощенного домашнего животного]…
Величия духа тут, конечно, мало; но в
натуре, действующей таким образом, нельзя отрицать присутствия силы, которая, будучи иначе воспитана и направлена, могла бы получить более разумный,
человеческий характер.
Натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, сознательно и бессознательно, и хоть врет, да живет…
Несмотря на щепетильность и осторожность его
натуры, он цельно, искренно и своеобразно высказывался обо всем, что составляло его
человеческое и писательское profession de foi [мировоззрение (франц.).].
В
натуре человеческой есть одно весьма некрасивое свойство, прикрытое обыкновенно тогой сочувствия к ближнему в постигшем его несчастии, — это самодовольное сознание, что случилось это несчастье с другим, а не с сочувствующим, на долю которого выпал приятный жребий высказывать сочувствие.
Нельзя положительно утверждать, что в нем не было ничего
человеческого, порядочного и честного, но все это проявлялось так слабо в этой сильной
натуре, что на первый план выступало все-таки нравственное уродство этого человека.
Говорят: „чем люди оказываются во время испуга, то они действительно и есть“, — испуг — это промежуток между навыками человека, и в этом промежутке; можно видеть
натуру, какою она есть. Судя так, интролигатора в этот промежуток можно бы, пожалуй, почесть более за жизнелюбца, чем за чадолюбца; но пока еще не изобретен способ утверждения Момусова стекла в
человеческой груди, до тех пор все подобные решения, мне кажется, могут быть очень ошибочными, и, к счастию, они ни одному из нас не приходили в голову.