Неточные совпадения
Пускай
народу ведомо,
Что
целые селения
На попрошайство осенью,
Как на доходный промысел,
Идут: в народной совести
Уставилось решение,
Что больше тут злосчастия,
Чем лжи, — им подают.
На это отвечу:
цель издания законов двоякая: одни издаются для вящего
народов и стран устроения, другие — для того, чтобы законодатели не коснели в праздности…"
Перебивши и перетопивши
целую уйму
народа, они основательно заключили, что теперь в Глупове крамольного [Крамо́ла — заговор, мятеж.] греха не осталось ни на эстолько.
Он не мог согласиться с этим, потому что и не видел выражения этих мыслей в
народе, в среде которого он жил, и не находил этих мыслей в себе (а он не мог себя ничем другим считать, как одним из людей, составляющих русский
народ), а главное потому, что он вместе с
народом не знал, не мог знать того, в чем состоит общее благо, но твердо знал, что достижение этого общего блага возможно только при строгом исполнении того закона добра, который открыт каждому человеку, и потому не мог желать войны и проповедывать для каких бы то ни было общих
целей.
В это время все наши помещики, чиновники, купцы, сидельцы и всякий грамотный и даже неграмотный
народ сделались, по крайней мере, на
целые восемь лет заклятыми политиками.
Собакевич отвечал, что Чичиков, по его мнению, человек хороший, а что крестьян он ему продал на выбор и
народ во всех отношениях живой; но что он не ручается за то, что случится вперед, что если они попримрут во время трудностей переселения в дороге, то не его вина, и в том властен Бог, а горячек и разных смертоносных болезней есть на свете немало, и бывают примеры, что вымирают-де
целые деревни.
Целые селения,
целые города и
народы заражались и сумасшествовали.
Он вдруг вспомнил слова Сони: «Поди на перекресток, поклонись
народу,
поцелуй землю, потому что ты и пред ней согрешил, и скажи всему миру вслух: „Я убийца!“ Он весь задрожал, припомнив это.
— Толстой-то, а? В мое время… в годы юности, молодости моей, — Чернышевский, Добролюбов, Некрасов — впереди его были. Читали их, как отцов церкви, я ведь семинарист. Верования строились по глаголам их. Толстой незаметен был. Тогда учились думать о
народе, а не о себе. Он — о себе начал. С него и пошло это… вращение человека вокруг себя самого. Каламбур тут возможен: вращение вокруг частности — отвращение от
целого… Ну — до свидания… Ухо чего-то болит… Прошу…
— Правильная оценка. Прекрасная идея. Моя идея. И поэтому: русская интеллигенция должна понять себя как некое единое
целое. Именно. Как, примерно, орден иоаннитов, иезуитов, да! Интеллигенция, вся, должна стать единой партией, а не дробиться! Это внушается нам всем ходом современности. Это должно бы внушать нам и чувство самосохранения. У нас нет друзей, мы — чужестранцы. Да. Бюрократы и капиталисты порабощают нас. Для
народа мы — чудаки, чужие люди.
— Нет, иногда захожу, — неохотно ответил Стратонов. — Но, знаете, скучновато. И — между нами — «блажен муж, иже не иде на совет нечестивых», это так! Но дальше я не согласен. Или вы стоите на пути грешных, в
целях преградить им путь, или — вы идете в ногу с ними. Вот-с. Прейс — умница, — продолжал он, наморщив нос, — умница и очень знающий человек, но стадо, пасомое им, — это все разговорщики, пустой
народ.
«Причаститься — значит признать и почувствовать себя частью некоего
целого, отказаться от себя. Возможно, что это воображается, но едва ли чувствуется. Один из самообманов, как «любовь к
народу», «классовая солидарность».
— Что ж, хоть бы и уйти? — заметил Захар. — Отчего же и не отлучиться на
целый день? Ведь нездорово сидеть дома. Вон вы какие нехорошие стали! Прежде вы были как огурчик, а теперь, как сидите, Бог знает на что похожи. Походили бы по улицам, посмотрели бы на
народ или на другое что…
Оба эти выражения он высказал, совсем не трудясь над ними и себе неприметно, а меж тем в этих двух выражениях —
целое особое воззрение на оба предмета, и хоть, уж конечно, не всего
народа, так все-таки Макар Ивановичево, собственное и не заимствованное!
Я заглянул за борт: там
целая флотилия лодок, нагруженных всякой всячиной, всего более фруктами. Ананасы лежали грудами, как у нас репа и картофель, — и какие! Я не думал, чтоб они достигали такой величины и красоты. Сейчас разрезал один и начал есть: сок тек по рукам, по тарелке, капал на пол. Хотел писать письмо к вам, но меня тянуло на палубу. Я покупал то раковину, то другую безделку, а более вглядывался в эти новые для меня лица. Что за живописный
народ индийцы и что за неживописный — китайцы!
При этом случае разговор незаметно перешел к женщинам. Японцы впали было в легкий цинизм. Они, как все азиатские
народы, преданы чувственности, не скрывают и не преследуют этой слабости. Если хотите узнать об этом что-нибудь подробнее, прочтите Кемпфера или Тунберга. Последний посвятил этому
целую главу в своем путешествии. Я не был внутри Японии и не жил с японцами и потому мог только кое-что уловить из их разговоров об этом предмете.
Нельзя было Китаю жить долее, как он жил до сих пор. Он не шел, не двигался, а только конвульсивно дышал, пав под бременем своего истощения. Нет единства и целости, нет условий органической государственной жизни, необходимой для движения такого огромного
целого. Политическое начало не скрепляет
народа в одно нераздельное тело, присутствие религии не согревает тела внутри.
Жара в накаленном в продолжение
целого дня солнцем и полном
народа большом вагоне третьего класса была такая удушливая, что Нехлюдов не пошел в вагон, а остался на тормазе.
Он принадлежал к партии народовольцев и был даже главою дезорганизационной группы, имевшей
целью терроризировать правительство так, чтобы оно само отказалось от власти и призвало
народ. С этой
целью он ездил то в Петербург, то за границу, то в Киев, то в Одессу и везде имел успех. Человек, на которого он вполне полагался, выдал его. Его арестовали, судили, продержали два года в тюрьме и приговорили к смертной казни, заменив ее бессрочной каторгой.
Когда он был на воле, он работал для, той
цели, которую он себе поставил, а именно: просвещение, сплочение рабочего, преимущественно крестьянского
народа; когда же он был в неволе, он действовал так же энергично и практично для сношения с внешним миром и для устройства наилучшей в данных условиях жизни не для себя только, но и для своего кружка.
«Сестры Бахаревы, Алла, Анна Павловна, Аня Пояркова… черт знает, что это за
народ: для чего они живут, одеваются, выезжают, — эти жалкие создания, не годные никуда и ни на что, кроме замужества, которым исчерпываются все их
цели, надежды и желания.
Около Данилушки собрался
целый круг любопытных, из которых прежде всего выделялась массивная фигура Лепешкина, а потом несколько степенных лиц неопределенных профессий. По костюмам можно было заметить, что это все был
народ зажиточный, откормленный, с легким купеческим оттенком.
Все
народы имеют свое призвание, свое назначение в мире, — но только один
народ может быть избран для мессианской
цели.
Вся общественная и политическая деятельность должна быть изнутри одухотворена и вдохновлена высшими
целями и абсолютными ценностями, за ней должно стоять духовное возрождение, перерождение личности и
народа.
Можно сказать, что борьба
народов за историческое бытие имеет глубокий моральный и религиозный смысл, что она нужна для высших
целей мирового процесса.
Цель жизни
народов — не благо и благополучие, а творчество ценностей, героическое и трагическое переживание своей исторической судьбы.
Такая отвлеченность и абсолютность в политике на практике ведут к тому, что интересы своей партии или социальной группы ставятся выше интересов страны и
народа, интересы части — выше интересов
целого.
Великий писатель предшествовавшей эпохи, в финале величайшего из произведений своих, олицетворяя всю Россию в виде скачущей к неведомой
цели удалой русской тройки, восклицает: «Ах, тройка, птица тройка, кто тебя выдумал!» — и в гордом восторге прибавляет, что пред скачущею сломя голову тройкой почтительно сторонятся все
народы.
Я не знаю, кто ты, и знать не хочу: ты ли это или только подобие его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый
народ, который сегодня
целовал твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли, знаешь ты это?
Народ плачет и
целует землю, по которой идет он.
Происходил он от старинного дома, некогда богатого; деды его жили пышно, по-степному: то есть принимали званых и незваных, кормили их на убой, отпускали по четверти овса чужим кучерам на тройку, держали музыкантов, песельников, гаеров и собак, в торжественные дни поили
народ вином и брагой, по зимам ездили в Москву на своих, в тяжелых колымагах, а иногда по
целым месяцам сидели без гроша и питались домашней живностью.
Взяли с собою четыре больших самовара,
целые груды всяких булочных изделий, громадные запасы холодной телятины и тому подобного:
народ молодой, движенья будет много, да еще на воздухе, — на аппетит можно рассчитывать; было и с полдюжины бутылок вина: на 50 человек, в том числе более 10 молодых людей, кажется, не много.
— Безостановочно продолжает муж после вопроса «слушаешь ли», — да, очень приятные для меня перемены, — и он довольно подробно рассказывает; да ведь она три четверти этого знает, нет, и все знает, но все равно: пусть он рассказывает, какой он добрый! и он все рассказывает: что уроки ему давно надоели, и почему в каком семействе или с какими учениками надоели, и как занятие в заводской конторе ему не надоело, потому что оно важно, дает влияние на
народ целого завода, и как он кое-что успевает там делать: развел охотников учить грамоте, выучил их, как учить грамоте, вытянул из фирмы плату этим учителям, доказавши, что работники от этого будут меньше портить машины и работу, потому что от этого пойдет уменьшение прогулов и пьяных глаз, плату самую пустую, конечно, и как он оттягивает рабочих от пьянства, и для этого часто бывает в их харчевнях, — и мало ли что такое.
Но есть примеры, касающиеся
целых масс,
народов, всего человечества.
За что сердиться,
Снегурочка? Не дорог
поцелуйПри всем честном
народе, втихомолку
Ценнее он и слаще.
Как больно здесь, как сердцу тяжко стало!
Тяжелою обидой, словно камнем,
На сердце пал цветок, измятый Лелем
И брошенный. И я как будто тоже
Покинута и брошена, завяла
От слов его насмешливых. К другим
Бежит пастух; они ему милее;
Звучнее смех у них, теплее речи,
Податливей они на
поцелуй;
Кладут ему на плечи руки, прямо
В глаза глядят и смело, при
народе,
В объятиях у Леля замирают.
Веселье там и радость.
Голубчик сизокрылый,
Тепло мое сердечко, благодарной
Навек тебе останусь; ты от сраму,
От жгучих игл насмешки и покоров
Купаве спас девическую гордость.
При всем честном
народе поцелуемСравнял меня, забытую, со всеми.
Он печально указывал, к чему привели усилия
целого века: образование дало только новые средства угнетения, церковь сделалась одною тенью, под которой покоится полиция;
народ все выносит, все терпит, правительство все давит и гнетет.
Цель ее состояла в том, чтоб удалить Гарибальди от
народа, то есть от работников, и отрезать его от тех из друзей и знакомых, которые остались верными прежнему знамени, и, разумеется, — пуще всего от Маццини.
Что бы он ни делал, какую бы он ни имел
цель и мысль в своем творчестве, он выражает, волею или неволею, какие-нибудь стихии народного характера и выражает их глубже и яснее, чем сама история
народа.
С криками ура
народ облепил коляску; все, что могло продраться, жало руку,
целовало края плаща Гарибальди, кричало: «Welcome!».
От села шла
целая толпа
народа, впереди которой вели связанного человека.
Федот умирал. В избе было душно и смрадно,
целая толпа
народа — не только домашние, но и соседи — скучилась у подножия печки, на которой лежал больной, и громко гуторила.
Какие два образных слова:
народ толчется
целый день в одном месте, и так попавшего в те места натолкают, что потом всякое место болит!
Против роскошного дворца Шереметевской больницы вырастали сотни палаток, раскинутых за ночь на один только день. От рассвета до потемок колыхалось на площади море голов, оставляя узкие дорожки для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой улицы. Толклось множество
народа, и у всякого была своя
цель.
Когда мы с братьями побежали в конец переулка — там уже была
целая толпа
народа.
— Работы сокращают везде по заводам… Везде худо. Уж как только
народ дотянет до осени… Бедуют везде, а башкир мрет
целыми деревнями. Страсти рассказывают.
Ведь у меня восемнадцать было рожено; кабы все жили, —
целая улица
народу, восемнадцать-то домов!
В письме к Мишле в защиту русского
народа Герцен писал: «Россия никогда не сделает революцию с
целью отделаться от царя Николая и заменить его царями-представителями, царями-судьями, царями-полицейскими».
В определении характера русского
народа и его призвания необходимо делать выбор, который я назову выбором эсхатологическим по конечной
цели.