Неточные совпадения
Спустившись, наконец, из облачных вышин,
Царь-птица отдыхать
садится на овин.
— Шестнадцать лет не видались,
садись! Ну, что, брат? Выжали маслице из
царя, а?
Она величественно отошла в угол комнаты, украшенный множеством икон и тремя лампадами,
села к столу, на нем буйно кипел самовар, исходя обильным паром, блестела посуда, комнату наполнял запах лампадного масла, сдобного теста и меда. Самгин с удовольствием присел к столу, обнял ладонями горячий стакан чая. Со стены, сквозь запотевшее стекло, на него смотрело лицо бородатого
царя Александра Третьего, а под ним картинка: овечье стадо пасет благообразный Христос, с длинной палкой в руке.
С одного дерева снялась большая хищная птица. Это был
царь ночи — уссурийский филин. Он
сел на сухостойную ель и стал испуганно озираться по сторонам. Как только мы стали приближаться к нему, он полетел куда-то в сторону. Больше мы его не видели.
Разумеется, как все необычайное, дело «дошло до
царя», он посоветовался с стариками, и решили, что попа надо водить по всей земле, по городам и
селам, и ставить на площадях…
Настанет год — России черный год, —
Когда
царей корона упадет,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных мертвых тел
Начнет бродить среди печальных
сел,
Чтобы платком из хижин вызывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: —
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож.
Чело надменное вознесши,
Схватив железный скипетр,
царь,
На громком троне властно
севши,
В народе зрит лишь подлу тварь.
Живот и смерть в руке имея...
Но позавидует не могущий вослед тебе идти писатель оды, позавидует прелестной картине народного спокойствия и тишины, сей сильной ограды градов и
сел, царств и
царей утешения; позавидует бесчисленным красотам твоего слова; и если удастся когда-либо достигнуть непрерывного твоего в стихах благогласия, но доселе не удалося еще никому.
Нет! Я еще не приказал…
Княгиня! здесь я —
царь!
Садитесь! Я уже сказал,
Что знал я графа встарь,
А граф… хоть он вас отпустил,
По доброте своей,
Но ваш отъезд его убил…
Вернитесь поскорей!
Так они и ехали молча, только Платов на каждой станции выйдет и с досады квасной стакан водки выпьет, соленым бараночком закусит, закурит свою корешковую трубку, в которую сразу целый фунт Жукова табаку входило, а потом
сядет и сидит рядом с
царем в карете молча.
Как-то в разговоре с Энгельгардтом
царь предложил ему посылать нас дежурить при императрице Елизавете Алексеевне во время летнего ее пребывания в Царском
Селе, говоря, что это дежурство приучит молодых людей быть развязнее в обращении и вообще послужит им в пользу.
— Не надо! В случае чего — спросят тебя — ночевала? Ночевала. Куда девалась? Я отвез! Ага-а, ты отвез? Иди-ка в острог! Понял? А в острог торопиться зачем же? Всему свой черед, — время придет — и
царь помрет, говорится. А тут просто — ночевала, наняла лошадей, уехала! Мало ли кто ночует у кого?
Село проезжее…
—
Садись, боярин Дружина! — сказал ласково
царь, указывая на пустое место.
— Гм! — сказал Перстень,
садясь на скамью, — так
царь не велел повесить Малюту? Как же так? Ну, про то знает его царская милость. Что ж ты думаешь делать?
—
Садись на коня, скачи к князю Серебряному, отвези ему поклон и скажи, что прошу отпраздновать сегодняшний день: царь-де пожаловал меня милостию великою, изволил-де снять с меня свою опалу!
— Должно быть, князь. Но
садись, слушай далее. В другой раз Иван Васильевич, упившись, начал (и подумать срамно!) с своими любимцами в личинах плясать. Тут был боярин князь Михаило Репнин. Он заплакал с горести.
Царь давай и на него личину надевать. «Нет! — сказал Репнин, — не бывать тому, чтобы я посрамил сан свой боярский!» — и растоптал личину ногами. Дней пять спустя убит он по царскому указу во храме божием!
И, узнав о том,
царь вошел в ярость великую, приказал Морозову отойти от очей своих и отпустить седые волосы, доколе не сымется с него опала. И удалился от двора боярин; и ходит он теперь в смирной одежде, с бородою нечесаною, падают седые волосы на крутое чело. Грустно боярину не видать очей государевых, но не опозорил он своего роду, не
сел ниже Годунова!
Вскоре
царь вышел из опочивальни в приемную палату,
сел на кресло и, окруженный опричниками, стал выслушивать поочередно земских бояр, приехавших от Москвы и от других городов с докладами. Отдав каждому приказания, поговорив со многими обстоятельно о нуждах государства, о сношениях с иностранными державами и о мерах к предупреждению дальнейшего вторжения татар, Иоанн спросил, нет ли еще кого просящего приема?
— Садись-ко!
садись! нечего штуки-фигуры выкидывать!
Царь всех нас ровными сделал —
садись! — то и она
села, сначала смирнехонько, а потом и язык распустила.
Потом все они
сели пить чай, разговаривали спокойно, но тихонько и осторожно. И на улице стало тихо, колокол уже не гудел. Два дня они таинственно шептались, ходили куда-то, к ним тоже являлись гости и что-то подробно рассказывали. Я очень старался понять — что случилось? Но хозяева прятали газету от меня, а когда я спросил Сидора — за что убили
царя, он тихонько ответил...
Помилуйте, человек,
царь созданья, существо высшее, на них взирает, а им и дела до него нет: еще, пожалуй, иной комар
сядет на нос
царю создания и станет употреблять его себе в пищу.
Здравствуитя живучи в Сиони.
Се
царь твой.
Мы
сядем на кони.
Софоние вопие,
Захарие глаголе.
Отче Мандрыче
Человеко-веко-любче.
Мы
сели в небольшой, по старине меблированной гостиной, выходящей на улицу теми окнами, из которых на двух стояли чубуки, а на третьем красный петух в генеральской каске и козел в черной шляпе, а против них на стене портрет
царя Алексея Михайловича с развернутым указом, что «учали на Москву приходить такие-сякие дети немцы и их, таких-сяких детей, немцев, на воеводства бы не сажать, а писать по черной сотне».
Много лет спустя, будучи на турецкой войне, среди кубанцев-пластунов, я слыхал эту интереснейшую легенду, переходившую у них из поколения в поколение, подтверждающую пребывание в Сечи Лжедимитрия: когда на коронацию Димитрия, рассказывали старики кубанцы, прибыли наши запорожцы почетными гостями, то их расположили возле самого Красного крыльца, откуда выходил
царь. Ему подвели коня, а рядом поставили скамейку, с которой
царь, поддерживаемый боярами, должен был
садиться.
Она
села — как нашла удобным — в тесный круг
царей, на ковер, и вот что рассказала она...
Градобоев (
садясь на ступени крыльца). До бога высоко, а до
царя далёко. Так я говорю?
— Ты угадала, девушка. От тебя трудно скрыться. И правда, зачем тебе быть скиталицей около стад пастушеских? Да, я один из царской свиты, я главный повар
царя. И ты видела меня, когда я ехал в колеснице Аминодавовой в день праздника Пасхи. Но зачем ты стоишь далеко от меня? Подойди ближе, сестра моя!
Сядь вот здесь на камне стены и расскажи мне что-нибудь о себе. Скажи мне твое имя?
Как и всегда по утрам, двое его писцов, Елихофер и Ахия, уже лежали на циновках, по обе стороны трона, держа наготове свертки папируса, тростник и чернила. При входе
царя они встали и поклонились ему до земли.
Царь же
сел на свой трон из слоновой кости с золотыми украшениями, оперся локтем на спину золотого льва и, склонив голову на ладонь, приказал...
Царь с царицею простился,
В путь-дорогу снарядился,
И царица у окна
Села ждать его одна.
В 1715 году приехали в
село Плодомасово, в большой красной сафьянной кибитке, какие-то комиссары и, не принимая никаких пόсул и подарков, взяли с собой в эту кибитку восемнадцатилетнего плодомасовского боярчука и увезли его далеко, к самому
царю, в Питер; а
царь послал его с другими молодыми людьми в чужие края, где Никита Плодомасов не столько учился, сколько мучился, и наконец, по возвращении в отечество, в 1720 году, пользуясь недосугами государя, откупился у его жадных вельмож на свободу и удрал опять в свое Плодомасово.
Грознов (
садясь на диван, отваливается назад и поднимает руки).
Царю мой и Боже мой!
Пожди еще.
Тяжелое принудило нас время
Быть строгими. Москва все эти дни
Опал довольно видела и казней.
Она должна увидеть на тебе,
Как верных слуг, за правду их, умеет
Царь награждать.
Садись со мною рядом.
Посадский. Сперва пошли свободить товарищей, а пока дай горло промочить. (К разбойникам.) Эй! Вина! (
Садится рядом с Хлопком.) Я к тебе за делом, дядя; ты нужен мне. Как по-твоему, кто у нас
царь на Руси?
А мы
Пока молчим. Народ же говорит;
Романовы поближе Годунова
К Феодору-царю стояли. Если б
Романов
сел на царство — Юрьев день
Нам отдал бы!
В сени вышел царь-отец.
Все пустились во дворец.
Царь недолго собирался:
В тот же вечер обвенчался.
Царь Салтан за пир честной
Сел с царицей молодой;
А потом честные гости
На кровать слоновой кости
Положили молодых
И оставили одних.
В кухне злится повариха,
Плачет у станка ткачиха —
И завидуют оне
Государевой жене.
А царица молодая,
Дела вдаль не отлагая,
С первой ночи понесла.
Чуду
царь Салтан дивится —
А царевич хоть и злится,
Но жалеет он очей
Старой бабушки своей:
Он над ней жужжит, кружится —
Прямо на нос к ней
садится,
Нос ужалил богатырь...
Царь слезами залился,
Обнимает он царицу,
И сынка, и молодицу,
И
садятся все за стол...
(В гостиную справа входит Пётр,
садится в кресло, закрыв глаза и закинув голову. Иван смотрит на часы, открывает дверцу, переводит стрелку. Часы бьют восемь. Пётр открывает глаза, оглядывается. Иван, насвистывая «Боже
царя храни», стоит посреди столовой, хмурый и озабоченный. Пётр решительно идёт к отцу.)
Случай этот распространил ужас и беспокойство в доме, в людских, в кухне, на конюшне и, наконец, во всем
селе. Агафья Ивановна ходила служить молебен и затеплила свечку в девичьей перед иконой всех скорбящих заступницы. Молдаванка, сбивавшаяся во всех чрезвычайных случаях на поврежденную, бормотала сквозь зубы «о
царе Давиде и всей кротости его» и беспрестанно повторяла: «Свят, свят, свят», как перед громовым ударом.
Вдруг раздался легкий звон,
И в глазах у всей столицы
Петушок спорхнул со спицы,
К колеснице полетел
И
царю на темя
сел,
Встрепенулся, клюнул в темя
И взвился… и в то же время
С колесницы пал Дадон —
Охнул раз, — и умер он.
Бургмейер. Пусть идет!.. Бог какой и
царь прибыл! (
Садится и начинает нервно постукивать ногою.)
Всё тихо, всюду мертвый сон,
Лишь иногда с седого пня,
Послыша близкий храп коня,
Тяжелый ворон,
царь степной,
Слетит и
сядет на другой,
Свой кровожадный чистя клёв
О сучья жесткие дерёв...
Сели они на одноколку, поехали. Стал дорогой
царь мужика спрашивать: «Далече ли ты, мужичок, бывал?»
По челобитью властей Троице-Сергиева монастыря Фотинова пустынь была приписана к их обители, а по времени окрестные
села, деревни, леса, пожни, рыбные ловли, бобровые гоны были даны из дворцовых волостей тому же монастырю на помин души
царя Михаила Федоровича.
Вот
село Алексеевское — любимая вотчина
царя Алексея Михайловича...
—
Садись, Иван Иванович, посол княжеский, и поведай нам, что видел на Москве, как принимал тебя батюшка-царь, — сказала Ксения Яковлевна и указала на лавку, противоположную той, на которой сидела сама.
Царь с семьей и боярами уехали за город в
село Воробьево.
Царь воссел на престол. По правую руку его
сел в кресло царевич. По левую встал Григорий Лукьянович Малюта Скуратов.
Чело надменное вознесши,
Прияв железный скипетр,
царь,
На громном троне властно
севши,
В народе зрит лишь подлу тварь.
Живот и смерть в руке имея:
„По воле, — рекл, — щажу злодея;
„Я властию могу дарить;
„Где я смеюсь, там все смеется;
„Нахмурюсь грозно, все смятется;
„Живешь тогда, велю коль жить...