Неточные совпадения
Вронский и Анна тоже что-то
говорили тем тихим голосом, которым, отчасти чтобы не оскорбить
художника, отчасти чтобы не сказать громко глупость, которую так легко сказать,
говоря об искусстве, обыкновенно
говорят на выставках картин.
Слово талант, под которым они разумели прирожденную, почти физическую способность, независимую от ума и сердца, и которым они хотели назвать всё, что переживаемо было
художником, особенно часто встречалось в их разговоре, так как оно им было необходимо, для того чтобы называть то, о чем они не имели никакого понятия, но хотели
говорить.
Они
говорили, что в таланте ему нельзя отказать, но что талант его не мог развиться от недостатка образования — общего несчастия наших русских
художников.
Они будут правы,
говоря притворно-учтивые фразы в присутствии
художника и жалея его и смеясь над ним, когда останутся одни.
Забавно было наблюдать колебание ее симпатии между madame Рекамье и madame Ролан, портреты той и другой поочередно являлись на самом видном месте среди портретов других знаменитостей, и по тому, которая из двух француженок выступала на первый план, Самгин безошибочно определял, как настроена Варвара: и если на видном месте являлась Рекамье, он
говорил, что искусство — забава пресыщенных,
художники — шуты буржуазии, а когда Рекамье сменяла madame Ролан, доказывал, что Бодлер революционнее Некрасова и рассказы Мопассана обнажают ложь и ужасы буржуазного общества убедительнее политических статей.
Художник — он такой длинный, весь из костей, желтый, с черненькими глазками и очень грубый —
говорит: «Вот правда о том, как мир обезображен человеком.
— Все находят, что старше. Так и должно быть. На семнадцатом году у меня уже был ребенок. И я много работала. Отец ребенка —
художник, теперь —
говорят — почти знаменитый, он за границей где-то, а тогда мы питались чаем и хлебом. Первая моя любовь — самая голодная.
— Я…
говорил вам, что я
художник…
— Вы
говорите, — начал, однако, он, — что у меня есть талант: и другие тоже
говорят, даже находят во мне таланты. Я, может быть, и
художник в душе, искренний
художник, — но я не готовился к этому поприщу…
— Известно что… поздно было: какая академия после чада петербургской жизни! — с досадой
говорил Райский, ходя из угла в угол, — у меня, видите, есть имение, есть родство, свет… Надо бы было все это отдать нищим, взять крест и идти… как
говорит один
художник, мой приятель. Меня отняли от искусства, как дитя от груди… — Он вздохнул. — Но я ворочусь и дойду! — сказал он решительно. — Время не ушло, я еще не стар…
— Да, я артист, — отвечал Марк на вопрос Райского. — Только в другом роде. Я такой артист, что купцы называют «
художник». Бабушка ваша, я думаю, вам
говорила о моих произведениях!
— Как не верить: ими,
говорят, вымощен ад. Нет, вы ничего не сделаете, и не выйдет из вас ничего, кроме того, что вышло, то есть очень мало. Много этаких у нас было и есть: все пропали или спились с кругу. Я еще удивляюсь, что вы не пьете: наши
художники обыкновенно кончают этим. Это всё неудачники!
— Боюсь, не выдержу, —
говорил он в ответ, — воображение опять запросит идеалов, а нервы новых ощущений, и скука съест меня заживо! Какие цели у
художника? Творчество — вот его жизнь!.. Прощайте! скоро уеду, — заканчивал он обыкновенно свою речь, и еще больше печалил обеих, и сам чувствовал горе, а за горем грядущую пустоту и скуку.
Он нарочно станет думать о своих петербургских связях, о приятелях, о
художниках, об академии, о Беловодовой — переберет два-три случая в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет — Вера. Возьмет бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее лоб, нос, губы. Хочет выглянуть из окна в сад, в поле, а глядит на ее окно: «Поднимает ли белая ручка лиловую занавеску», как
говорит справедливо Марк. И почем он знает? Как будто кто-нибудь подглядел да сказал ему!
— Вот какие вопросы вы задаете! Ну-с, это, батюшка, философия. Что ж, можно и об этом потолковать. Вот приезжайте в субботу. Встретите у меня ученых, литераторов,
художников. Тогда и
поговорим об общих вопросах, — сказал адвокат, с ироническим пафосом произнося слова: «общие вопросы». — С женой знакомы. Приезжайте.
— Да, постараюсь, — отвечал Нехлюдов, чувствуя, что он
говорит неправду, и если о чем постарается, то только о том, чтобы не быть вечером у адвоката в среде собирающихся у него ученых, литераторов и
художников.
— Ну, теперь этих не поймаешь ни за что, —
говорил «горевший» веселый
художник, очень быстро бегавший на своих коротких и кривых, но сильных мужицких ногах, — нешто спотыкнутся.
Об Якове-Турке и рядчике нечего долго распространяться. Яков, прозванный Турком, потому что действительно происходил от пленной турчанки, был по душе —
художник во всех смыслах этого слова, а по званию — черпальщик на бумажной фабрике у купца; что же касается до рядчика, судьба которого, признаюсь, мне осталось неизвестной, то он показался мне изворотливым и бойким городским мещанином. Но о Диком-Барине стоит
поговорить несколько подробнее.
Александр захотел видеть Витберга. Долго
говорил он с
художником. Смелый и одушевленный язык его, действительное вдохновение, которым он был проникнут, и мистический колорит его убеждений поразили императора. «Вы камнями
говорите», — заметил он, снова рассматривая проект.
— Если бы не семья, не дети, —
говорил он мне, прощаясь, — я вырвался бы из России и пошел бы по миру; с моим Владимирским крестом на шее спокойно протягивал бы я прохожим руку, которую жал император Александр, — рассказывая им мой проект и судьбу
художника в России.
В тот день, когда произошла история с дыркой, он подошел ко мне на ипподроме за советом: записывать ли ему свою лошадь на следующий приз, имеет ли она шансы? На подъезде, после окончания бегов, мы случайно еще раз встретились, и он предложил по случаю дождя довезти меня в своем экипаже до дому. Я отказывался,
говоря, что еду на Самотеку, а это ему не по пути, но он уговорил меня и, отпустив кучера, лихо домчал в своем шарабане до Самотеки, где я зашел к моему старому другу
художнику Павлику Яковлеву.
И указывал на кого-нибудь, не предупреждая, — приходилось
говорить. А
художник Синцов уже сидел за роялем, готовый закончить речь гимном… Скажет кто хорошо — стол кричит...
Художника Собкевича у нас убрали в конце первого же года моего пребывания в житомирской гимназии: началось «обрусение», а он не мог приучиться
говорить в классе только по — русски.
При этом мыслитель — или,
говоря проще, человек рассуждающий — пользуется как действительными фактами и теми образами, которые воспроизведены из жизни искусством
художника.
— Послушайте, — сказал он, — не будемте больше
говорить обо мне; станемте разыгрывать нашу сонату. Об одном только прошу я вас, — прибавил он, разглаживая рукою листы лежавшей на пюпитре тетради, — думайте обо мне, что хотите, называйте меня даже эгоистом — так и быть! но не называйте меня светским человеком: эта кличка мне нестерпима… Anch’io sono pittore. [И я тоже
художник (итал.).] Я тоже артист, хотя плохой, и это, а именно то, что я плохой артист, — я вам докажу сейчас же на деле. Начнем же.
— Позвольте, я знаю, что вы
художник, можете сыграть всякую роль, но я вам
говорю, что вы хитрите и с первого же дня оттираете людей, которые могут вам мешать.
— Чем? Надоедаете вы мне, право, господа, вашими преследованиями. Я просто, со всею откровенностью
говорю, что я
художник и никаких этих ни жирондистов, ни социалистов не знаю и знать не хочу. Не мое это дело. Вот барышни, — добавил он шутя, — это наше дело.
— Что, вы какого мнения о сих разговорах? — спрашивал Розанов Белоярцева; но всегда уклончивый Белоярцев отвечал, что он
художник и вне сферы чистого художества его ничто не занимает, — так с тем и отошел. Помада
говорил, что «все это просто скотство»; косолапый маркиз делал ядовито-лукавые мины и изображал из себя крайнее внимание, а Полинька Калистратова сказала, что «это, бог знает, что-то такое совсем неподобное».
Я
говорю о среднем культурном русском человеке, о литераторе, адвокате, чиновнике,
художнике, купце, то есть о людях, которых прямо или косвенно уже коснулся луч мысли, которые до известной степени свыклись с идеей о труде и которые три четверти года живут под напоминанием о местах не столь отдаленных.
«Превосходно,
говорю: но что же тут общего с моим пустым рассказом?» — «Очень много, отвечает: он подал мне мысль вывести природного
художника, импровизатора, посреди нашего холодного, эгоистического общества» — и таким образом мой Сольфини обессмертился.
И я вот, по моей кочующей жизни в России и за границей, много был знаком с разного рода писателями и
художниками, начиная с какого-нибудь провинциального актера до Гете, которому имел честь представляться в качестве русского путешественника, и, признаюсь, в каждом из них замечал что-то особенное, не похожее на нас, грешных, ну, и, кроме того, не
говоря об уме (дурака писателя и артиста я не могу даже себе представить), но, кроме ума, у большей части из них прекрасное и благородное сердце.
— Нет, и не видал даже никогда, но слыхал, что она умная, искренно верующая в свой дар пророчества, весьма сострадальная к бедным и больным; тут у них, в их согласии, был членом живописец Боровиковский, талантливый
художник, но, как
говорили тогда, попивал; Екатерина Филипповна сообща с Мартыном Степанычем, как самые нежные родители, возились с ним, уговаривали его, стыдили, наконец, наказывали притворным аки бы гневом на него.
Туда в конце тридцатых и начале сороковых годов заезжал иногда Герцен, который всякий раз собирал около себя кружок и начинал обыкновенно расточать целые фейерверки своих оригинальных, по тогдашнему времени, воззрений на науку и политику, сопровождая все это пикантными захлестками; просиживал в этой кофейной вечера также и Белинский, горячо объясняя актерам и разным театральным любителям, что театр — не пустая забава, а место поучения, а потому каждый драматический писатель, каждый актер, приступая к своему делу, должен помнить, что он идет священнодействовать; доказывал нечто вроде того же и Михайла Семенович Щепкин,
говоря, что искусство должно быть добросовестно исполняемо, на что Ленский [Ленский Дмитрий Тимофеевич, настоящая фамилия Воробьев (1805—1860), — актер и драматург-водевилист.], тогдашний переводчик и актер, раз возразил ему: «Михайла Семеныч, добросовестность скорей нужна сапожникам, чтобы они не шили сапог из гнилого товара, а
художникам необходимо другое: талант!» — «Действительно, необходимо и другое, — повторил лукавый старик, — но часто случается, что у
художника ни того, ни другого не бывает!» На чей счет это было сказано, неизвестно, но только все присутствующие, за исключением самого Ленского, рассмеялись.
— Мало, что мадонна, но даже копия, написанная с мадонны Корреджио [Корреджио — Корреджо, настоящее имя — Антонио Аллегри (около 1489 или 1494—1534) — итальянский живописец.], и я разумею не русскую собственно школу, а только
говорю, что желал бы иметь у себя исключительно
художников русских по происхождению своему и по воспитанию.
— Готов… когда хотите… во всякое время!.. —
говорил князь. — Только какому же
художнику поручить это?
— Пожалуй. Но если нам не хочется
говорить о тряпках? Вы величаете себя свободным
художником, зачем же вы посягаете на свободу других? И позвольте вас спросить, при таком образе мыслей зачем вы нападаете на Зою? С ней особенно удобно
говорить о тряпках и о розах.
— Рад, —
говорю, — очень с вами познакомиться, — и, поверьте, действительно был рад. Такой мягкий человек, что хоть его к больной ране прикладывай, и особенно мне в нем понравилось, что хотя он с вида и похож на
художника, но нет в нем ни этой семинарской застенчивости, ни маркерской развязности и вообще ничего лакейского, без чего
художник у нас редко обходится. Это просто входит бедный джентльмен, — в своем роде олицетворение благородной и спокойной гордости и нищеты рыцаря Ламанчского.
Познакомился, наконец, случайно в клубе
художников с одним поэтом и, возмущенный тем, что слышал,
поговорил с ним о правде и честности.
Собственно
говоря, в своей странной детской работе старик являлся не ремесленником, а настоящим
художником, создававшим постоянно новые формы и переживавшим великие минуты вдохновения и разочарования — эти неизбежные полюсы всякого творчества.
Художник был болтлив, как чиж, он, видимо, ни о чем не мог
говорить серьезно. Старик угрюмо отошел прочь от него, а на другой день явился к жене
художника, толстой синьоре, — он застал ее в саду, где она, одетая в широкое и прозрачное белое платье, таяла от жары, лежа в гамаке и сердито глядя синими глазами в синее небо.
Но ежели «да», ежели наши читатели, сообразив наши заметки, найдут, что, точно, русская жизнь и русская сила вызваны
художником в «Грозе» на решительное дело, и если они почувствуют законность и важность этого дела, тогда мы довольны, что бы ни
говорили наши ученые и литературные судьи.
Но
говорят: умел же писать Пушкин? — умел! Написал же он"Повести Белкина","Пиковую даму"и проч.? — написал! Отчего же современный
художник не может обращать свою творческую деятельность на явления такого же характера, которыми не пренебрегал величайший из русских
художников, Пушкин?
— Нет, его надо проучить, — оправдывался
художник. — О! О! О! Вот-вот, видите! Нет, не бойтесь, оно, шельмовское дитя, все понимает, —
говорил он Доре, когда ребенок замолчал, уставя удивленные глазки в пестрый карниз комнаты.
— Над Ильею Макаровичем нельзя иногда не смеяться, но огорчать его за его наивность очень неблагородно, —
говорила Дора, когда заходила речь о
художнике.
— Бога ради, барон! — сказала хозяйка, — не
говорите этого при родственнике моем князе Радугине. Он без памяти от этой церкви, и знаете ли почему? Потому что в построении ее участвовали одни русские
художники.
— Ту картину мою, которую вы видели у меня в Риме и одобряли, я кончаю!.. —
говорил художник, простодушно воображавший, что весь мир более всего озабочен его картиной. — Не заедете ли ко мне в мастерскую взглянуть на нее… Я помню, какие прекрасные советы вы мне давали.
Бегушев оглянулся. Это
говорил молодой русский
художник, с закинутой назад гривой волос и во фраке, из которого он заметно вырос.
Время громко
говорит художникам: берите из своих преданий все, что не мешает вам быть гражданами, полными чувств гражданской доблести, но сожгите все остальное вместе с старыми манкенами, деланными в дни младенчества анатомии и механики, и искренне подайте руку современной жизни.
Кроме известного числа ловких людей, которые в известной поре своего возраста являют одинаковую степень сообразительности, не стесняясь тем, прошла ли их юность под отеческим кровом, в стенах пажеского корпуса, в залах училища правоведения или в натуральных классах академии, кроме этих художников-практиков, о которых
говорить нечего, остальное все очень трудно расстается с отживающими традициями.
Софья Карловна непременно просила меня остаться пить чай; она
говорила, что сейчас будет ее зять, который уже целый час рыщет с своим знакомым,
художником Истоминым, по всему острову, отыскивая везде бедную Маню. Я отказался от чаю и вышел.