Неточные совпадения
(В те времена
хорошиеВ России
дома не было,
Ни школы, где б не спорили
О русском мужике...
Стародум. От двора, мой друг, выживают двумя манерами. Либо на тебя рассердятся, либо тебя рассердят. Я не стал дожидаться ни того, ни другого. Рассудил, что
лучше вести жизнь у себя
дома, нежели в чужой передней.
Скотинин. Я ее и знаю. Я и сам в этом таков же.
Дома, когда зайду в клева да найду их не в порядке, досада и возьмет. И ты, не в пронос слово, заехав сюда, нашел сестрин
дом не
лучше клевов, тебе и досадно.
— Это точно, что с правдой жить хорошо, — отвечал бригадир, — только вот я какое слово тебе молвлю:
лучше бы тебе, древнему старику, с правдой
дома сидеть, чем беду на себя накликать!
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что,
дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же, ничего не переменяй в
доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет
хорошая.
— О нет, он очень
хороший человек, и я не несчастна; напротив, я очень счастлива. Ну, так не будем больше петь нынче? — прибавила она, направляясь к
дому.
— Ты пойми ужас и комизм моего положения, — продолжал он отчаянным шопотом, — что он у меня в
доме, что он ничего неприличного собственно ведь не сделал, кроме этой развязности и поджимания ног. Он считает это самым
хорошим тоном, и потому я должен быть любезен с ним.
— Соскучился, Агафья Михайловна. В гостях хорошо, а
дома лучше, — отвечал он ей и прошел в кабинет.
— Нет, ты мне всё-таки скажи… Ты видишь мою жизнь. Но ты не забудь, что ты нас видишь летом, когда ты приехала, и мы не одни… Но мы приехали раннею весной, жили совершенно одни и будем жить одни, и
лучше этого я ничего не желаю. Но представь себе, что я живу одна без него, одна, а это будет… Я по всему вижу, что это часто будет повторяться, что он половину времени будет вне
дома, — сказала она, вставая и присаживаясь ближе к Долли.
Деревня показалась ему довольно велика; два леса, березовый и сосновый, как два крыла, одно темнее, другое светлее, были у ней справа и слева; посреди виднелся деревянный
дом с мезонином, красной крышей и темно-серыми или,
лучше, дикими стенами, —
дом вроде тех, как у нас строят для военных поселений и немецких колонистов.
Вид был очень недурен, но вид сверху вниз, с надстройки
дома на равнины и отдаленья, был еще
лучше.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно,
хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя
дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
Дай
лучше ему средства приютить у себя в
дому ближнего и брата, дай ему на это денег, помоги всеми силами, а не отлучай его: он совсем отстанет от всяких христианских обязанностей.
У нас теперь не то в предмете:
Мы
лучше поспешим на бал,
Куда стремглав в ямской карете
Уж мой Онегин поскакал.
Перед померкшими
домамиВдоль сонной улицы рядами
Двойные фонари карет
Веселый изливают свет
И радуги на снег наводят;
Усеян плошками кругом,
Блестит великолепный
дом;
По цельным окнам тени ходят,
Мелькают профили голов
И дам и модных чудаков.
— Так
лучше бы
дома сидеть, коли никто не хочет играть, — сквозь слезы выговорила Любочка.
Слышал он только, что был пир, сильный, шумный пир: вся перебита вдребезги посуда; нигде не осталось вина ни капли, расхитили гости и слуги все дорогие кубки и сосуды, — и смутный стоит хозяин
дома, думая: «
Лучше б и не было того пира».
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и
лучше соглашалась мучить себя по ночам и не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в
доме.
Не в полной памяти прошел он и в ворота своего
дома; по крайней мере, он уже прошел на лестницу и тогда только вспомнил о топоре. А между тем предстояла очень важная задача: положить его обратно, и как можно незаметнее. Конечно, он уже не в силах был сообразить, что, может быть, гораздо
лучше было бы ему совсем не класть топора на прежнее место, а подбросить его, хотя потом, куда-нибудь на чужой двор.
Катерина. Сделается мне так душно, так душно
дома, что бежала бы. И такая мысль придет на меня, что, кабы моя воля, каталась бы я теперь по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке на
хорошей, обнявшись…
Катерина. Да все-таки
лучше, все покойнее; дома-то я к образам да Богу молиться!
Сидел бы
дома да богу молился; так было бы
лучше.
— Катерина Сергеевна, — заговорил он с какою-то застенчивою развязностью, — с тех пор как я имею счастье жить в одном
доме с вами, я обо многом с вами беседовал, а между тем есть один очень важный для меня… вопрос, до которого я еще не касался. Вы заметили вчера, что меня здесь переделали, — прибавил он, и ловя и избегая вопросительно устремленный на него взор Кати. — Действительно, я во многом изменился, и это вы знаете
лучше всякого другого, — вы, которой я, в сущности, и обязан этою переменой.
А через три дня утром он стоял на ярмарке в толпе, окружившей часовню, на которой поднимали флаг, открывая всероссийское торжище. Иноков сказал, что он постарается провести его на выставку в тот час, когда будет царь, однако это едва ли удастся, но что, наверное, царь посетит Главный
дом ярмарки и
лучше посмотреть на него там.
— Туробоев — выродок. Как это? Декадент. Фин дэ сьекль [Конец века (франц.).] и прочее. Продать не умеет. Городской
дом я у него купил, перестрою под техническое училище. Продал он дешево, точно краденое. Вообще — идиот высокородного происхождения. Лютов, покупая у него землю для Алины, пытался обобрать его и обобрал бы, да — я не позволил. Я
лучше сам…
Клим находил, что было бы
лучше, если б
дом хозяина России поддерживали устрашающие кариатиды Эрмитажа.
— Ужасающе запущено все! Бедная Анфимьевна! Все-таки умерла. Хотя это —
лучше для нее. Она такая дряхлая стала. И упрямая. Было бы тяжело держать ее
дома, а отправлять в больницу — неловко. Пойду взглянуть на нее.
Какие-то неприятные молоточки стучали изнутри черепа в кости висков.
Дома он с минуту рассматривал в зеркале возбужденно блестевшие глаза, седые нити в поредевших волосах, отметил, что щеки стали полнее, лицо — круглей и что к такому лицу бородка уже не идет,
лучше сбрить ее. Зеркало показывало, как в соседней комнате ставит на стол посуду пышнотелая, картинная девица, румянощекая, голубоглазая, с золотистой косой ниже пояса.
Дома его встречало праздничное лицо ‹девицы›. Она очень располнела, сладко улыбалась, губы у нее очень яркие, пухлые, и в глазах светилась неиссякаемо радость. Она была очень антипатична, становилась все более фамильярной, но — Клим Иванович терпел ее, —
хорошая работница, неплохо и дешево готовит, держит комнаты в строгой чистоте. Изредка он спрашивал ее...
Бальзаминов. Порядок, маменька, обыкновенный. Узнал я, что в
доме есть богатые невесты, и начал ходить мимо. Они смотрят да улыбаются, а я из себя влюбленного представляю. Только один раз мы встречаемся с Лукьян Лукьянычем (я еще его не знал тогда), он и говорит: «За кем вы здесь волочитесь?» Я говорю: «Я за старшей». А и сказал-то так, наобум. «Влюбитесь, говорит, в младшую,
лучше будет». Что ж, маменька, разве мне не все равно?
Бальзаминов. В самом деле не возьму. Все равно и
дома украдут. Куда ж бы их деть? В саду спрятать, в беседке под диван? Найдут. Отдать кому-нибудь на сбережение, пока мы на гулянье-то ездим? Пожалуй, зажилит, не отдаст после. Нет,
лучше об деньгах не думать, а то беспокойно очень; об чем ни задумаешь, всё они мешают. Так я без денег будто гуляю.
И Китай этот не земля, не город, а будто
дом такой
хороший, и написано на нем: «Китай».
Красавина. Да вот тебе первое. Коли не хочешь ты никуда ездить, так у себя
дома сделай: позови баб побольше, вели приготовить отличный обед, чтобы вина побольше разного,
хорошего; позови музыку полковую: мы будем пить, а она чтоб играла. Потом все в сад, а музыка чтоб впереди, да так по всем дорожкам маршем; потом опять домой да песни, а там опять маршем. Да так чтобы три дня кряду, а начинать с утра. А вороты вели запереть, чтобы не ушел никто. Вот тебе и будет весело.
Анфиса. Еще какая тоска-то! А за кого я пойду? Я
лучше умру, а уж не пойду за тех женихов, что братцы сватают. Невежество-то мне и
дома надоело. А мы сами немножко виноваты: тогда, как тятенька умер, уж мы много себе вольности дали.
— В какие
дома мы еще поедем? — горестно воскликнул Обломов. — К незнакомым? Что выдумал! Я пойду
лучше к Ивану Герасимовичу; дня три не был.
Потом нужно было закупить все для уборки деревенского
дома; наконец, он хотел приискать себе
хорошую экономку, вроде Агафьи Матвеевны, даже не отчаивался уговорить и ее продать
дом и переселиться в деревню, на достойное ее поприще — сложного и обширного хозяйства.
Она написала ему ответ и похвалила, что он поберегся, советовала остаться
дома и в воскресенье, если нужно будет, и прибавила, что она
лучше проскучает с неделю, чтоб только он берегся.
— Ну, брат Илья Ильич, совсем пропадешь ты. Да я бы на твоем месте давным-давно заложил имение да купил бы другое или
дом здесь, на
хорошем месте: это стоит твоей деревни. А там заложил бы и
дом да купил бы другой… Дай-ка мне твое имение, так обо мне услыхали бы в народе-то.
— А вот ландыши! Постойте, я нарву, — говорил он, нагибаясь к траве, — те
лучше пахнут: полями, рощей; природы больше. А сирень все около
домов растет, ветки так и лезут в окно, запах приторный. Вон еще роса на ландышах не высохла.
И недели три Илюша гостит
дома, а там, смотришь, до Страстной недели уж недалеко, а там и праздник, а там кто-нибудь в семействе почему-то решит, что на Фоминой неделе не учатся; до лета остается недели две — не стоит ездить, а летом и сам немец отдыхает, так уж
лучше до осени отложить.
— Да нет их дома-то теперь, — твердила она, — вы
лучше завтра опять пожалуйте: завтра суббота, они в присутствие не ходят…
Ей носили кофе в ее комнату; он иногда не обедал
дома, и все шло как нельзя
лучше.
Бабушка не решилась оставить его к обеду при «
хороших гостях» и поручила Викентьеву напоить за завтраком, что тот и исполнил отчетливо, так что к трем часам Опенкин был «готов» совсем и спал крепким сном в пустой зале старого
дома.
— Или еще
лучше, приходи по четвергам да по субботам вечером: в эти дни я в трех
домах уроки даю. Почти в полночь прихожу домой. Вот ты и пожертвуй вечер, поволочись немного, пококетничай! Ведь ты любишь болтать с бабами! А она только тобой и бредит…
К нему все привыкли в городе, и почти везде, кроме чопорных
домов, принимали его, ради его безобидного нрава, домашних его несогласий и ради провинциального гостеприимства. Бабушка не принимала его, только когда ждала «
хороших гостей», то есть людей поважнее в городе.
— Да он благой такой: пущай
лучше спит! Мужа-то вот
дома нет, так мне и жутко с ним одной. Пущай спит!
— Они в Царском Селе-с. Захворали немного, а в городе эти теперешние горячки пошли, все и посоветовали им переехать в Царское, в собственный ихний тамошний
дом, для
хорошего воздуху-с.
Я узнал от смотрителя, однако ж, немного: он добавил, что там есть один каменный
дом, а прочие деревянные; что есть продажа вина; что господа все
хорошие и купечество знатное; что зимой живут в городе, а летом на заимках (дачах), под камнем, «то есть камня никакого нет, — сказал он, — это только так называется»; что проезжих бывает мало-мало; что если мне надо ехать дальше, то чтоб я спешил, а то по Лене осенью ехать нельзя, а берегом худо и т. п.
— Бог знает, где
лучше! — отвечал он. — Последний раз во время урагана потонуло до восьмидесяти судов в море, а на берегу опрокинуло целый
дом и задавило пять человек; в гонконгской гавани погибло без счета лодок и с ними до ста человек.
В шесть часов мы были уже
дома и сели за третий обед — с чаем. Отличительным признаком этого обеда или «ужина», как упрямо называл его отец Аввакум, было отсутствие супа и присутствие сосисок с перцем, или,
лучше, перца с сосисками, — так было его много положено. Чай тоже, кажется, с перцем. Есть мы, однако ж, не могли: только шкиперские желудки флегматически поглощали мяса через три часа после обеда.
Вы
лучше подождите, — заключил я, — когда учредятся европейские фактории, которые, конечно, выговорят себе право отправлять
дома богослужение, и вы сначала везите священные книги и предметы в эти фактории, чего японцы par le temps qui court запретить уже не могут, а от них исподволь, понемногу, перейдут они к японцам».