Неточные совпадения
Когда Левин со Степаном Аркадьичем пришли в
избу мужика, у которого всегда останавливался Левин, Весловский уже был там. Он сидел в средине
избы и, держась обеими руками зa лавку, с которой его стаскивал солдат, брат
хозяйки, за облитые тиной сапоги, смеялся своим заразительно-веселым смехом.
— Что рано так поднялся, касатик? — дружелюбно, как к старому доброму знакомому, обратилась к нему вышедшая из
избы старуха-хозяйка.
Все замолкло на минуту,
хозяйка вышла на кухню посмотреть, готов ли кофе. Дети присмирели. В комнате послышалось храпенье, сначала тихое, как под сурдиной, потом громче, и когда Агафья Матвеевна появилась с дымящимся кофейником, ее поразило храпенье, как в ямской
избе.
Веревкин никак не мог догадаться, куда они приехали, но с удовольствием пошел в теплую
избу, заранее предвкушая удовольствие выспаться на полатях до седьмого пота. С морозу лихо спится здоровому человеку, особенно когда он отломает верст полтораста. Пока вытаскивались из экипажа чемоданы и наставлялся самовар для гостей, Веревкин, оглядывая новую
избу, суетившуюся у печки
хозяйку, напрасно старался решить вопрос, где они. Только когда в
избу вошел Нагибин, Веревкин догадался, что они в Гарчиках.
Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая
хозяйка, начала убирать и ставить все к своему месту, но мешков не тронула: «Это Вакула принес, пусть же сам и вынесет!» Черт между тем, когда еще влетал в трубу, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба об руку с кумом, уже далеко от
избы.
Шел ли набожный мужик, или дворянин, как называют себя козаки, одетый в кобеняк с видлогою, в воскресенье в церковь или, если дурная погода, в шинок, — как не зайти к Солохе, не поесть жирных с сметаною вареников и не поболтать в теплой
избе с говорливой и угодливой
хозяйкой.
В одной
избе без мебели, с темною унылою печью, занимавшею полкомнаты, около бабы-хозяйки плакали дети и пищали цыплята; она на улицу — дети и цыплята за ней.
Славная была
изба у Никитича, да только стояла она как нетопленая печь, — не было
хозяйки.
Самосадские и ключевские раскольники хорошо знали дорогу в Таисьину
избу, хотя в шутку и называли
хозяйку «святою душой на костылях».
Он слышал, как девка-хозяйка подошла к шестку, неторопливо там стала присекать огня к тряпочному труту и зажгла об него серную спичку, а от нее зажгла и лучину;
изба снова осветилась. Вихров окинул кругом себя глазами, — старухи уже перед ним не было.
В
избе, кроме его, Мелкова и девки-хозяйки, никого не было.
Вихров, с своей оставшейся странницей и в сопровождении Мелкова, вошел в ближайшую
избу. Было уже совсем темно.
Хозяйка в этом доме — и, должно быть, девка, а не баба — засветила огонек. Вихров подметил, что она с приведенной странницей переглянулась, и даже они поклонились друг другу.
Хорошо еще, что жилая
изба топится «по-черному»; утром, чуть свет, затопит
хозяйка печку, и дым поглотит скопившиеся в
избе миазмы.
Зато, часа через два, когда семейный обед готов,
хозяйка заботливо закутывает печь, и в
избе делается светло и тепло.
Петра Михайлыча знали не только в городе и уезде, но, я думаю, и в половине губернии: каждый день, часов в семь утра, он выходил из дома за припасами на рынок и имел, при этом случае, привычку поговорить со встречным и поперечным. Проходя, например, мимо полуразвалившегося домишка соседки-мещанки, в котором из волокового окна [Волоковое окно — маленькое задвижное оконце, прорубавшееся в
избах старинной постройки в боковых стенах.] выглядывала голова
хозяйки, повязанная платком, он говорил...
Извозчики подвезли их прямо к большой
избе в четыре окна и с жилыми пристройками на дворе. Проснувшийся Степан Трофимович поспешил войти и прямо прошел во вторую, самую просторную и лучшую комнату дома. Заспанное лицо его приняло самое хлопотливое выражение. Он тотчас же объяснил
хозяйке, высокой и плотной бабе, лет сорока, очень черноволосой и чуть не с усами, что требует для себя всю комнату «и чтобы комнату затворить и никого более сюда не впускать, parce que nous avons а parler».
Так как ей, ухаживая за больным, приходилось довольно часто входить и выходить из
избы через хозяйскую комнату, то спавшие тут проезжие и
хозяйка ворчали и даже начали под конец браниться, когда она вздумала под утро поставить самовар.
Хозяйка взялась разменять, и тут только он заметил, всмотревшись, что в
избу набралось довольно народу и что все давно уже наблюдают его и, кажется, о нем говорят.
Пока
хозяйка вздувала огонь, а хозяин слезал с полатей, нетерпение вновь приехавших дошло до высочайшей степени; они стучали в ворота, бранили хозяина, а особливо один, который испорченным русским языком, примешивая ругательства на чистом польском, грозился сломить хозяину шею. На постоялом дворе все, кроме Юрия, проснулись от шума. Наконец ворота отворились, и толстый поляк, в провожании двух казаков, вошел в
избу. Казаки, войдя, перекрестились на иконы, а поляк, не снимая шапки, закричал сиповатым басом...
В храмовые праздники церковный причет обходит обыкновенно все домы своего селения; не зайти в какую-нибудь
избу — значит обидеть хозяина; зайти и не поесть — обидеть
хозяйку; а чтоб не обидеть ни того, ни другого, иному церковному старосте или дьячку придется раз двадцать сряду пообедать.
Двери отворились, и незнакомый вошел в
избу. Купец с земским прижались к стене, хозяин и
хозяйка встретили его низкими поклонами; а стрелец, отступив два шага назад, взялся за саблю. Незнакомый, не замечая ничего, несколько раз перекрестился, молча подостлал под голову свою шубу и расположился на скамье, у передних окон. Все приезжие, кроме Кирши и Алексея, вышли один за другим из
избы.
Путешественники въехали на постоялый двор. Юрий лег отдохнуть, а Алексей, убрав лошадей, подсел к
хозяйке, которая в одном углу
избы трудилась за пряжею, и спросил ее: не слышно ли чего-нибудь о поляках?
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь к жене и посылая ее в
избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его
хозяйка, сноха и Ваня пошли к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
Во время завтрака веселье рыбака не прерывалось ни на минуту. Со всем тем он не коснулся ни одного пункта, имевшего какое-нибудь отношение к разговору с
хозяйкой; ни взглядом, ни словом не выдал он своих намерений. С окончанием трапезы, как только Петр и Василий покинули
избу, а жена Петра и тетка Анна, взяв вальки и коромысла, отправились на реку, Глеб обратился к Акиму...
Аким бросился без оглядки на указанное ему место, но, не найдя топора, засуетился как угорелый по всей
избе.
Хозяйка рыбака приняла деятельное участие в разыскании затерянного предмета и также засуетилась не менее своего родственника.
Вот он, убрав коней, идет в жаркую, набитую народом
избу, крестится, садится за полную деревянную чашку, ведя веселую речь с
хозяйкой и товарищами.
Хозяйка! нет ли в
избе другого угла?
Когда казак вышел из
избы, проезжий скинул с себя сюртук и остался в коротком зеленом спензере с золотыми погончиками и с черным воротником; потом, вынув из бокового кармана рожок с порохом, пару небольших пистолетов, осмотрел со вниманием их затравки и подсыпал на полки нового пороха. Помолчав несколько времени, он спросил
хозяйку, нет ли у них в деревне французов.
Уж давно лучина была погашена; уж петух, хлопая крыльями, сбирался в первый раз пропеть свою сиповатую арию, уж кони, сытые по горло, изредка только жевали остатки хрупкого овса, и в
избе на полатях, рядом с полногрудой
хозяйкою, Борис Петрович храпел непомилованно.
В
избе, где он ночевал, была одна
хозяйка, вдова, солдатка лет 30, довольно белая, здоровая, большая, русая, черноглазая, полногрудая, опрятная — и потому вы легко отгадаете, что старый наш прелюбодей, несмотря на серебристую оттенку волос своих и на рождающиеся признаки будущей подагры, не смотрел на нее философическим взглядом, а старался всячески выиграть ее благосклонность, что и удалось ему довольно скоро и без больших убытков и хлопот.
Хозяйка Антона была не одна: против красного угла
избы, почерневшего так, что едва можно было различить в нем икону, сидела гостья, старуха лет пятидесяти.
Оставшись один, от нечего делать я пошел в
избу.
Хозяйка парила крынки, Федька сидел на лавке и что есть силы колотил по столу косарем; бабушка-старуха переправилась из сеней на голбец… На меня из них никто не обратил внимания.
Когда Фекла объявила во всеуслышание причину своего посещения, в
избе поднялся такой страшный шум, что с минуту можно было думать, что она разрушается до основания; в сенях послышалась давка, визг, пискотня… Не успела одуматься
хозяйка, как уже
изба ее опустела, остался только мельник; благодаря радушному приему один он не в силах был последовать общему примеру.
Пробудились на печах от уличной песни старые старухи, торопливо крестились спросонок и творили молитву. Ворчали отцы, кипятились матери. Одна за другой отодвигались в
избах оконницы, и высовывались из них заспанные головы
хозяек в одних повойниках. Голосистые матери резкой бранью осыпали далеко за полночь загулявших дочерей. Парни хохотали и громче прежнего пели...
Тут она, девка эта, — и девка-то, надо сказать, гулящая была, с проезжающими баловала, — как всплеснет руками да как заплачет, и из
избы вон. Взял и я шапку, да и сам вышел, — слышал только, как старуха в зале с
хозяйкой все болтают, и так мне этой старухи страшно стало, так страшно, что и выразить невозможно. Побрел я прямо по дороге, — после уж Иванов меня догнал с телегой, я и сел.
Мои провожатые, два жандарма, бряцая целым арсеналом вооружения, стряхивают снег в жарко натопленной, темной, закопченной
избе. Бедно и неприветно.
Хозяйка укрепляет в светильне дымящую лучину.
В
избе все смолкло. Даже
хозяйка сложила свою прясницу с пряжей и улеглась, перестав светить лучину. Водворился мрак и молчание, нарушаемое только порывистыми ударами налетавшего ветра.
Девочки побранились, и
хозяйка хотела выгнать гостью вон из
избы вместе с зарезанным ягненком; но озорница ее не послушалась и не пошла вон, а схватила из-под лавки рогожу и хотела закрыть ею окно, чтобы никто случайно не заглянул в это окно и не увидал, что тут делается; но едва она зацепила на веретено один угол рогожи, как заметила, что к окну снаружи прильнуло детское лицо в огромной шапке, и шепелявый полудетский голос проговорил...
Однажды, в холодный и солнечный день, утром, когда обе девочки встали, — хворая
хозяйка начала набивать хворостом печь, а озорница убежала «свою
избу проведать» и долго не возвращалась; но потом хворая слышит, что кто-то отворил дверь, которая вела с надворья в сени, и сейчас же в сенях послышалось блеяние ягненка.
Каждый пляшет, каждая голосит развеселую. Пошла
изба по горнице, сени по полатям — настоящий Содом. Один Василий Борисыч не пляшет, один он не поет. Молча сидит он, облокотясь на подоконник, либо расплачивается с Мироновной за все, что пьют и едят парни и девки. Раза три дочиста они разбирали все, что ни ставила на стол досужая
хозяйка. Вдобавок к съестному и к лакомствам вынесла она из подполья четвертную бутыль водки да дюжины три пива.
Пока у
хозяйки с гостьей шли разговоры про Манефину обитель, воротилась с самоваром и чайным прибором Даренушка, в то же время Аннушка пришла из задней
избы с яичницей. Дарья Сергевна с
хозяйкой и ее дочерьми села за чай.
Увидела она наконец, что, видно, хоть вечер и всю ночь в
избе у Абрама сиди, ничего не добьешься, жеманно сузила рот и вполголоса
хозяйке промолвила...
— Привыкли мы к Саше, — говорит
хозяйка, давая ребенку соску. — Закричит днем или ночью, и на сердце иначе станет, словно и
изба у нас другая. А вот, не ровен час, вернется та и возьмет от нас…
— Барин! Я понимаю!.. Подсобить хочешь старухе, — ну, дай тебе бог доброго здоровья!.. А что жалко? Я говорю: «Дайте дом сохранить!» — а они… Ведь сам избу-то срубил, милый! Любовался на нее, как на красное солнышко!.. А
хозяйка, знай, все одних девок родит… Что же это? Мало я ее учил за это дело?.. Которые померли, которые замуж повыданы… Вон девка одна осталась… Ба-арин!..
И Ксения Яковлевна жестом руки указала Домаше высокую
избу на новой стройке с петухом на коньке. Девушка поглядела на свою хозяйку-подругу и сама испугалась замеченного ею выражения боли.
Татьяна заперла ворота и вернулась в
избу. Гости ее уже расположились в ней. Миша спал. После предложенного Татьяной ужина, до которого женщина, все продолжавшая охать и стонать, и не дотронулась,
хозяйка и гости стали укладываться спать.
Пока я был в этой третьей
избе и разговаривал с
хозяйкой, сюда же вошла баба и стала рассказывать соседке, как ее мужа избили, как она не чает ему живым быть и как его нынче утром причастили.