Неточные совпадения
Самая полнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни
в каком случае не простят
герою, и весьма многие дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно автору, и при всем том он не может взять
в герои добродетельного человека, но… может быть,
в сей же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа,
пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица, какой не сыскать нигде
в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что
герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни
в каком случае не должен ссориться с своим
героем: еще не мало пути и дороги придется им
пройти вдвоем рука
в руку; две большие части впереди — это не безделица.
Старушка вскоре после отъезда нашего
героя в такое пришла беспокойство насчет могущего произойти со стороны его обмана, что, не поспавши три ночи сряду, решилась ехать
в город, несмотря на то что лошади не были подкованы, и там узнать наверно, почем
ходят мертвые души и уж не промахнулась ли она, боже сохрани, продав их, может быть, втридешева.
— Это напрасно. Здесь есть хорошенькие, да и молодому человеку стыдно не танцевать. Опять-таки я это говорю не
в силу старинных понятий; я вовсе не полагаю, что ум должен находиться
в ногах, но байронизм [Байрон Джордж Ноэль Гордон (1788–1824) — великий английский поэт; обличал английское великосветское общество; был
в России более популярен, чем
в Англии. Байронизм — здесь: подражание Байрону и его романтическим
героям.] смешон, il a fait son temps. [
Прошло его время (фр.).]
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное
в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас, хотя историю вы мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться
в стороне. Среди вашего брата не чувствуется человек, который
сходил бы с ума от любви к народу, от страха за его судьбу, как
сходит с ума Глеб Успенский.
— Все-таки согласись, что изобразить Иуду единственно подлинным среди двенадцати революционеров, искренно влюбленным
в Христа, — это шуточка острая! И, пожалуй, есть
в ней что-то от правды: предатель-то действительно становится
героем.
Ходит слушок, что у эсеров действует крупный провокатор.
«Но это даром не
проходит им, — сказал он, помолчав, — они крепки до времени, а
в известные лета силы вдруг изменяют, и вы увидите
в Англии многих индийских
героев, которые сидят по углам, не
сходя с кресел, или таскаются с одних минеральных вод на другие».
В таком настроении я встретился с Авдиевым. Он никогда не затрагивал религиозных вопросов, но год общения с ним сразу вдвинул
в мой ум множество образов и идей… За
героем «Подводного камня»
прошел тургеневский Базаров.
В его «отрицании» мне чуялась уже та самая спокойная непосредственность и уверенность, какие были
в вере отца…
Счастливо молодость моя
Прошла в стенах твоих,
Твои балы любила я,
Катанья с гор крутых,
Любила блеск Невы твоей
В вечерней тишине,
И эту площадь перед ней
С
героем на коне…
Впрочем, это часто случается с людьми, выбитыми из привычной тридцатилетней колеи: так умирают военные
герои, вышедшие
в отставку, — люди несокрушимого здоровья и железной воли; так
сходят быстро со сцены бывшие биржевые дельцы, ушедшие счастливо на покой, но лишенные жгучей прелести риска и азарта; так быстро старятся, опускаются и дряхлеют покинувшие сцену большие артисты…
Павел пробовал было хоть на минуту остаться с ней наедине, но решительно это было невозможно, потому что она то укладывала свои ноты, книги, то разговаривала с прислугой; кроме того, тут же
в комнате сидела, не
сходя с места, m-me Фатеева с прежним могильным выражением
в лице; и,
в заключение всего, пришла Анна Гавриловна и сказала моему
герою: «Пожалуйте, батюшка, к барину; он один там у нас сидит и дожидается вас».
На другой день, впрочем, началось снова писательство. Павел вместе с своими
героями чувствовал злобу, радость;
в печальных, патетических местах, — а их у него было немало
в его вновь рождаемом творении, — он плакал, и слезы у него капали на бумагу… Так
прошло недели две; задуманной им повести написано было уже полторы части; он предполагал дать ей название: «Да не осудите!».
Любовь к Мари
в герое моем не то чтобы
прошла совершенно, но она как-то замерла и осталась
в то же время какою-то неудовлетворенною, затаенною и оскорбленною, так что ему вспоминать об Мари было больно, грустно и досадно; он лучше хотел думать, что она умерла, и на эту тему, размечтавшись
в сумерки, писал даже стихи...
— Не слепой быть, а, по крайней мере, не выдумывать, как делает это
в наше время одна прелестнейшая из женщин, но не
в этом дело: этот Гомер написал сказание о знаменитых и достославных мужах Греции, описал также и богов ихних, которые беспрестанно у него
сходят с неба и принимают участие
в деяниях человеческих, — словом, боги у него низводятся до людей, но зато и люди,
герои его, возводятся до богов; и это до такой степени, с одной стороны, простое, а с другой — возвышенное создание, что даже полагали невозможным, чтобы это сочинил один человек, а думали, что это песни целого народа, сложившиеся
в продолжение веков, и что Гомер только собрал их.
Возвратившись из театра
в свой неприглядный номер,
герой мой предался самым грустным мыслям; между ним и Мари было условлено, что он первоначально спросит ее письмом, когда ему можно будет приехать
в Петербург, и она ему ответит, и что еще ответит… так что
в этой переписке, по крайней мере, с месяц
пройдет; но чем же занять себя
в это время?
В-третьих, не скажут ли и самые «
герои»: мы завалили вас лаврами, а вы
ходите как заспанные — ужели нужно и еще разорить какую-нибудь страну, чтоб разбудить вас?
Чувство ожидаемого счастья так овладело моим
героем, что он не
в состоянии был спокойно досидеть вечер у генеральши и раскланялся. Быстро шагая, пошел он по деревянному тротуару и принялся даже с несвойственною ему веселостью насвистывать какой-то марш, а потом с попавшимся навстречу Румянцовым раскланялся так радушно, что привел того
в восторг и
в недоумение.
Прошел он прямо к Годневым, которых застал за ужином, и как ни старался принять спокойный и равнодушный вид, на лице его было написано удовольствие.
Самые искренние его приятели
в отношении собственного его сердца знали только то, что когда-то он был влюблен
в девушку, которой за него не выдали, потом был
в самых интимных отношениях с очень милой и умной дамой, которая умерла; на все это, однако, для самого Белавина
прошло, по-видимому, легко; как будто ни одного дня
в жизни его не существовало, когда бы он был грустен, да и повода как будто к тому не было, — тогда как
героя моего, при всех свойственных ему практических стремлениях, мы уже около трех лет находим
в истинно романтическом положении.
В продолжение всего моего романа читатель видел, что я нигде не льстил моему
герою, а, напротив, все нравственные недостатки его старался представить
в усиленно ярком виде, но
в настоящем случае не могу себе позволить
пройти молчанием того, что
в избранной им служебной деятельности он является замечательно деятельным и, пожалуй, даже полезным человеком [Вместо слов: «…замечательно деятельным и, пожалуй, даже полезным человеком»
в рукописи было: «…если не великим, то по крайней мере замечательно полезным человеком» (стр. 50 об.).].
Он действительно бы был
героем, ежели бы из П. попал прямо на бастионы, а теперь еще много ему надо было
пройти моральных страданий, чтобы сделаться тем спокойным, терпеливым человеком
в труде и опасности, каким мы привыкли видеть русского офицера. Но энтузиазм уже трудно бы было воскресить
в нем.
Но штабс-капитан всё-таки был доволен
проходя мимо юнкера барона Песта, который был особенно горд и самонадеян со вчерашней ночи, которую он
в первый раз провел
в блиндаже 5-го бастиона, и считал себя, вследствие этого,
героем, он нисколько не огорчился подозрительно-высокомерным выражением, с которым юнкер вытянулся и снял перед ним фуражку.
Вы не великие
герои, не громкие личности;
в тишине и безвестности
прошли вы свое земное поприще и давно, очень давно его оставили: но вы были люди, и ваша внешняя и внутренняя жизнь так же исполнена поэзии, так же любопытна и поучительна для нас, как мы и наша жизнь
в свою очередь будем любопытны и поучительны для потомков.
— Скажите-ка, père Joseph, лучше что-нибудь о себе, как вы провели эти годы? Моя жизнь не удалась, побоку ее. Я точно
герой наших народных сказок, которые я, бывало, переводил вам,
ходил по всем распутьям и кричал: «Есть ли
в поле жив человек?» Но жив человек не откликался… мое несчастье!.. А один
в поле не ратник… Я и ушел с поля и пришел к вам
в гости.
Бельтов
прошел в них и очутился
в стране, совершенно ему неизвестной, до того чуждой, что он не мог приладиться ни к чему; он не сочувствовал ни с одной действительной стороной около него кипевшей жизни; он не имел способности быть хорошим помещиком, отличным офицером, усердным чиновником, — а затем
в действительности оставались только места праздношатающихся, игроков и кутящей братии вообще; к чести нашего
героя, должно признаться, что к последнему сословию он имел побольше симпатии, нежели к первым, да и тут ему нельзя было распахнуться: он был слишком развит, а разврат этих господ слишком грязен, слишком груб.
Я
в 6 часов уходил
в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался за меня старый морской волк, радовался, что я иду на войну, делал мне разные поучения, которые
в дальнейшем не
прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй мамой.
В труппе после рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня смотрели, как на
героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три
в неделю.
Придя домой,
герой мой направился наверх к графу Хвостикову, который
в это время, приготовляясь
сойти к обеду, сидел перед зеркалом и брился.
Я подумал… Нет, я ничего не подумал. Но это было странное появление, и, рассматривая неизвестных, я на один миг отлетел
в любимую страну битв,
героев, кладов, где
проходят, как тени, гигантские паруса и слышен крик — песня — шепот: «Тайна — очарование! Тайна — очарование!» «Неужели началось?» — спрашивал я себя; мои колени дрожали.
Вне себя вбежал
в жилище свое
герой нашей повести; не снимая шинели и шляпы,
прошел он коридорчик и, словно громом пораженный, остановился на пороге своей комнаты.
Герой наш
прошел в другую комнату — то же внимание везде; он глухо слышал, как целая толпа теснилась по следам его, как замечали его каждый шаг, как втихомолку все между собою толковали о чем-то весьма занимательном, качали головами, говорили, судили, рядили и шептались.
— Куда прикажете? — спросил довольно сурово Петрушка, которому уже наскучило, вероятно, таскаться по холоду. — Куда прикажете? — спросил он господина Голядкина, встречая его страшный, всеуничтожающий взгляд, которым
герой наш уже два раза обеспечивал себя
в это утро и к которому прибегнул теперь
в третий раз,
сходя с лестницы.
Но все та же фантазия подхватила на своем игривом полете и старушку, и любопытных прохожих, и смеющуюся девочку, и мужичков, которые тут же вечеряют на своих барках, запрудивших Фонтанку (положим,
в это время по ней
проходил наш
герой), заткала шаловливо всех и все
в свою канву, как мух
в паутину, и с новым приобретением чудак уже вошел к себе
в отрадную норку, уже сел за обед, уже давно отобедал и очнулся только тогда, когда задумчивая и вечно печальная Матрена, которая ему прислуживает, уже все прибрала со стола и подала ему трубку, очнулся и с удивлением вспомнил, что он уже совсем пообедал, решительно проглядев, как это сделалось.
В то же самое воскресенье,
в которое, по воле судеб, моему
герою назначено было испытать столько разнообразно неприятных ощущений, граф, начавший ждать Анну Павловну еще с десяти часов утра,
ходил по своей огромной гостиной.
Вероятно,
герой мой был
в сильно возбужденном состоянии: приехав к Варваре Александровне, он даже не велел доложить о себе человеку и
прошел прямо
в кабинет хозяйки, которая встретила на этот раз гостя не с обычным радушием, но, при появлении его, сконфузилась и, чтобы скрыть внутреннее состояние духа, тотчас же закурила папиросу.
Графиня старалась также образовать
в нем приятную наружность: показала, как ему надобно
ходить, кланяться, быть ловким
в движениях, — и
герой наш не имел нужды
в танцмейстере.
Мучим голодом, страхом томимый,
Сановит и солиден на вид,
В сильный ветер,
в мороз нестерпимый,
Кто по Невскому быстро бежит?
И кого он на Невском встречает?
И о чем начался разговор?
В эту пору никто не гуляет,
Кроме мнительных, тучных обжор.
Говоря меж собой про удары,
Повторяя обеты не есть,
Ходят эти угрюмые пары,
До обеда не смея присесть,
А потом наедаются вдвое,
И на утро разносится слух,
Слух ужасный — о новом
герое,
Испустившем нечаянно дух!
Сто здоровых голосов оглушительно подхватили припев, и каждый солдат,
проходя с притворно равнодушным видом перед глазами изумленной толпы, чувствовал себя
героем в эту минуту.
Привезут к нам останки твои,
Чтоб почтить похоронною тризною,
И
сойдёшь ты
в могилу…
герой,
Втихомолку проклятый отчизною,
Возвеличенный громкой хвалой!..
Загадка смерти, несомненно, остро интересует Толстого. «Какой
в жизни смысл, если существует смерть?»
В процессе своих исканий почти все
герои Толстого
проходят через этот этапный пункт. Но никогда сам художник не застревает на этом пункте, как застряли Тургенев или Достоевский.
И так почти
в каждом рассказе… Большие романы, с
героями, наиболее близкими душе Достоевского. «Замечательно, что Раскольников, быв
в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не
ходил и у себя принимал тяжело. Впрочем, и от него скоро все отвернулись… Он решительно ушел от всех, как черепаха
в свою скорлупу». «Я — человек мрачный, скучный, — говорит Свидригайлов. — Сижу
в углу. Иной раз три дня не разговорят».
A сердце сжималось
в это самое время страхом за жизнь младшего братишки. Ведь красавчик Иоле был любимцем семьи! Ведь, не приведи Господь, убьют Иоле, старуха-мать с ума
сойдет от горя, и не захочет без него жить!.. — вихрем проносится жуткая мысль
в мозгу боевого
героя. Потом приходит на ум её недавняя просьба, просьба взволнованной, любящей матери-старухи.
Прошел год. Тощий и хилый котенок обратился
в солидного и рассудительного кота. Однажды, пробираясь задворками, он шел на любовное свидание. Будучи уже близко у цели, он вдруг услыхал шорох, а вслед за этим увидел мышь, которая от водопойного корыта бежала к конюшне… Мой
герой ощетинился, согнул дугой спину, зашипел и, задрожав всем телом, малодушно пустился
в бегство.
Сцена
в лесу
прошла передним вся, с первого его ощущения до последнего. Лучше минут он еще не переживал, чище, отважнее по душевному порыву. Отчего же ему и теперь так легко? И размолвка с Серафимой не грызет его… Правда на его стороне. Не метит он
в герои… Никогда не будет таким, как Калерия, но без ее появления зубцы хищнического колеса стали бы забирать его и втягивать
в тину. Серафима своей страстью не напомнила бы ему про уколы совести…
Берлинский сезон был для меня не без интереса. Я
ходил в Палату и слышал Бисмарка, который тогда совсем еще не играл роли национального
героя, даже и после войны 1866 года, доставившей Пруссии первенствующее место
в Германском союзе.
Все самое характерное, через что
прошел герой романа Телепнев
в"Ливонских Афинах" — испытал
в общих чертах и я, и мне пришлось бы неминуемо повторяться здесь, если б я захотел давать заново подробности о тогдашнем Дерпте, университете, буршах, физиономии города.
Как автор романа, я не погрешил против субъективнойправды. Через все это
проходил его
герой. Через все это
проходил и я.
В романе — это монография, интимная история одного лица, род «Ученических годов Вильгельма Мейстера», разумеется с соответствующими изменениями! Ведь и у олимпийца Гете
в этой первой половине романа нет полной объективной картины, даже и многих уголков немецкой жизни, которая захватывала Мейстера только с известных своих сторон.
Но почти все остальное, что есть
в этой казанской трети романа, извлечено было из личных воспоминаний, и,
в общем, ход развития
героя сходен с тем, через что и я
проходил.
Прошли вереницей
в течение нескольких лет и боги Греции, и гомеровский мир
героев, и средневековый мир, и придворная солдатчина Европы
в XVIII веке.
Григория рассчитали. Жизнь
в настоящем виде
прошла передо мною. И
в первый раз мне пришла
в голову мысль, которая потом часто передо мною вставала. «
Герой», храбрец… Такая ли уже это первосортная добродетели? И так ли уж она сама по себе возвышает человека?
Итак, карась
сошел с ума. Несчастный жив еще до сих пор. Караси вообще любят, чтобы их жарили
в сметане, мой же
герой любит теперь всякую смерть. Соня Мамочкина вышла замуж за содержателя аптекарского магазина, а тетя уехала
в Липецк к замужней сестре.
В этом нет ничего странного, так как у замужней сестры шестеро детей и все дети любят тетю.
Наверное, какая-нибудь барышня или дама назначила кому-нибудь свидание
в темной комнате, долго ждала и, будучи нервно возбуждена, приняла Рябовича за своего
героя; это тем более вероятно, что Рябович,
проходя через темную комнату, остановился
в раздумье, то есть имел вид человека, который тоже чего-то ждет…