Неточные совпадения
Левин, которого давно занимала мысль о том, чтобы помирить братьев хотя перед смертью, писал брату Сергею Ивановичу и, получив от
него ответ, прочел это письмо больному. Сергей Иванович писал, что не может сам приехать, но в трогательных выражениях просил
прощения у брата.
Он у постели больной жены в первый раз в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в
нем вызывали страдания других людей и которого
он прежде стыдился, как вредной слабости; и жалость к ней, и раскаяние в том, что
он желал ее смерти, и, главное, самая радость
прощения сделали то, что
он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого
он никогда прежде не испытывал.
Я хочу подставить другую щеку, я хочу отдать рубаху, когда
у меня берут кафтан, и молю Бога только о том, чтоб
он не отнял
у меня счастье
прощения!
Она чувствовала себя столь преступною и виноватою, что ей оставалось только унижаться и просить
прощения; а в жизни теперь, кроме
его,
у ней никого не было, так что она и к
нему обращала свою мольбу о
прощении.
Долго, долго молчал Казбич; наконец вместо ответа
он затянул старинную песню вполголоса: [Я прошу
прощения у читателей в том, что переложил в стихи песню Казбича, переданную мне, разумеется, прозой; но привычка — вторая натура. (Прим. М. Ю. Лермонтова.)]
«Зачем вечор так рано скрылись?» —
Был первый Оленькин вопрос.
Все чувства в Ленском помутились,
И молча
он повесил нос.
Исчезла ревность и досада
Пред этой ясностию взгляда,
Пред этой нежной простотой,
Пред этой резвою душой!..
Он смотрит в сладком умиленье;
Он видит:
он еще любим;
Уж
он, раскаяньем томим,
Готов просить
у ней
прощенье,
Трепещет, не находит слов,
Он счастлив,
он почти здоров…
У всех домашних она просила
прощенья за обиды, которые могла причинить
им, и просила духовника своего, отца Василья, передать всем нам, что не знает, как благодарить нас за наши милости, и просит нас простить ее, если по глупости своей огорчила кого-нибудь, «но воровкой никогда не была и могу сказать, что барской ниткой не поживилась». Это было одно качество, которое она ценила в себе.
— Да, капитан. — Пантен крякнул, вытерев усы аккуратно сложенным чистым платочком. — Я все понял. Вы меня тронули. Пойду я вниз и попрошу
прощения у Никса, которого вчера ругал за потопленное ведро. И дам
ему табаку — свой
он проиграл в карты.
— Ба! да и ты… с намерениями! — пробормотал
он, посмотрев на нее чуть не с ненавистью и насмешливо улыбнувшись. — Я бы должен был это сообразить… Что ж, и похвально; тебе же лучше… и дойдешь до такой черты, что не перешагнешь ее — несчастна будешь, а перешагнешь, — может, еще несчастнее будешь… А впрочем, все это вздор! — прибавил
он раздражительно, досадуя на свое невольное увлечение. — Я хотел только сказать, что
у вас, маменька, я
прощения прошу, — заключил
он резко и отрывисто.
— Вот что, Дуня, — начал
он серьезно и сухо, — я, конечно, прошу
у тебя за вчерашнее
прощения, но я долгом считаю опять тебе напомнить, что от главного моего я не отступаюсь. Или я, или Лужин. Пусть я подлец, а ты не должна. Один кто-нибудь. Если же ты выйдешь за Лужина, я тотчас же перестаю тебя сестрой считать.
Мармеладов был в последней агонии;
он не отводил своих глаз от лица Катерины Ивановны, склонившейся снова над
ним.
Ему все хотелось что-то ей сказать;
он было и начал, с усилием шевеля языком и неясно выговаривая слова, но Катерина Ивановна, понявшая, что
он хочет просить
у ней
прощения, тотчас же повелительно крикнула на
него...
Сейчас рассади
их по разным углам на хлеб да на воду, чтоб
у них дурь-то прошла; да пусть отец Герасим наложит на
них эпитимию, [Эпитимия — церковное наказание.] чтоб молили
у бога
прощения да каялись перед людьми».
Прощенья просит
у него,
Что раз о ком-то пожалела!
— Прислал письмо из Нижнего, гуляет на ярмарке. Ругается, просит денег и
прощения. Ответила: простить — могу, денег не дам. Похоже, что
у меня с
ним плохо кончится.
— Судостроитель, мокшаны строю, тихвинки и вообще всякую мелкую посуду речную. Очень прошу
прощения: жена поехала к родителям, как раз в Песочное, куда и нам завтра ехать. Она
у меня — вторая, только весной женился. С матерью поехала с моей, со свекровью, значит. Один сын — на войну взят писарем, другой — тут помогает мне. Зять, учитель бывший, сидел в винопольке —
его тоже на войну, ну и дочь с
ним, сестрой, в Кресте Красном. Закрыли винопольку. А говорят — от нее казна полтора миллиарда дохода имела?
Мысли Самгина принимали все более воинственный характер.
Он усиленно заботился обострять
их, потому что за мыслями
у него возникало смутное сознание серьезнейшего проигрыша. И не только Лидия проиграна, потеряна, а еще что-то, более важное для
него. Но об этом
он не хотел думать и, как только услышал, что Лидия возвратилась, решительно пошел объясняться с нею. Уж если она хочет разойтись, так пусть признает себя виновной в разрыве и попросит
прощения…
— Надо!
Он велит смириться, — говорила старуха, указывая на небо, — просить
у внучки
прощения. Прости меня, Вера, прежде ты. Тогда и я могу простить тебя… Напрасно я хотела обойти тайну, умереть с ней… Я погубила тебя своим грехом…
Ему живо представлялась картина, как ревнивый муж, трясясь от волнения, пробирался между кустов, как бросился к своему сопернику, ударил
его ножом; как, может быть, жена билась
у ног
его, умоляя о
прощении. Но
он, с пеной
у рта, наносил ей рану за раной и потом, над обоими трупами, перерезал горло и себе.
В присутственном месте понадобится что-нибудь — Тит Никоныч все сделает, исправит, иногда даже утаит лишнюю издержку, разве нечаянно откроется, через других, и она пожурит
его, а
он сконфузится, попросит
прощения, расшаркается и поцелует
у нее ручку.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в
них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет
прощения, Гретхен, нет здесь тебе
прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха —
у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
Целый вечер просидели мы все вместе дома, разговаривали о европейских новостях, о вчерашнем пожаре, о лагере осаждающих, о
их неудачном покушении накануне сжечь город, об осажденных инсургентах, о правителе шанхайского округа, Таутае Самква, который был в немилости
у двора и которому обещано
прощение, если
он овладеет городом. В тот же вечер мы слышали пушечные выстрелы, которые повторялись очень часто: это перестрелка императорских войск с инсургентами, безвредная для последних и бесполезная для первых.
— Я пришел затем, чтобы просить
у тебя
прощения, — прокричал
он громким голосом, без интонации, как заученный урок.
— А так, как обнаковенно по семейному делу случается:
он в одну сторону тянет, а она в другую… Ну, вздорят промежду себя, а потом Сереженька же
у нее и
прощения просят… Да-с. Уж такой грех, сударь, вышел, такой грех!..
— Но вы не можете же меня считать за девочку, за маленькую-маленькую девочку, после моего письма с такою глупою шуткой! Я прошу
у вас
прощения за глупую шутку, но письмо вы непременно мне принесите, если уж
его нет
у вас в самом деле, — сегодня же принесите, непременно, непременно!
— Я, кажется, теперь все понял, — тихо и грустно ответил Алеша, продолжая сидеть. — Значит, ваш мальчик — добрый мальчик, любит отца и бросился на меня как на брата вашего обидчика… Это я теперь понимаю, — повторил
он раздумывая. — Но брат мой Дмитрий Федорович раскаивается в своем поступке, я знаю это, и если только
ему возможно будет прийти к вам или, всего лучше, свидеться с вами опять в том самом месте, то
он попросит
у вас при всех
прощения… если вы пожелаете.
—
Он будет
у вас просить
прощения,
он посреди площади вам в ноги поклонится, — вскричал опять Алеша с загоревшимся взором.
«Вы спрашиваете, что я именно ощущал в ту минуту, когда
у противника
прощения просил, — отвечаю я
ему, — но я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим еще не рассказывал», — и рассказал
ему все, что произошло
у меня с Афанасием и как поклонился
ему до земли. «Из сего сами можете видеть, — заключил я
ему, — что уже во время поединка мне легче было, ибо начал я еще дома, и раз только на эту дорогу вступил, то все дальнейшее пошло не только не трудно, а даже радостно и весело».
Юноша брат мой
у птичек
прощения просил:
оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь — в другом конце мира отдается.
А что, ежели она сбежит? Заберет брильянты, да и была такова! И зачем я
их ей отдала! Хранила бы
у себя, а для выездов и выдавала бы… Сбежит она, да на другой день и приедет с муженьком
прощенья просить! Да еще хорошо, коли
он кругом налоя обведет, а то и так…
Вышеупомянутый приказ о разрешении принимать инородцев в окружной лазарет, выдача пособий мукой и крупой, как было в 1886 г., когда гиляки терпели почему-то голод, и приказ о том, чтоб
у них не отбирали имущества за долг, и
прощение самого долга (приказ 204-й 1890 г.), — подобные меры, быть может, скорее приведут к цели, чем выдача блях и револьверов.
— Ну-ну, мой мальчик, — сказал
он. — Я, кажется, должен просить
у тебя
прощения…
И после этого этот срамник еще
прощения у них же лезет просить!
Он хотел даже выговорить, что
он недостоин, чтоб
у него просили
прощения.
— Ну, бьюсь же об заклад, — так и вскипела вдруг Лизавета Прокофьевна, совсем забыв, что сейчас же князя хвалила, — об заклад бьюсь, что
он ездил вчера к
нему на чердак и
прощения у него на коленях просил, чтоб эта злая злючка удостоила сюда переехать. Ездил ты вчера? Сам ведь признавался давеча. Так или нет? Стоял ты на коленках или нет?
— А вот что, батюшка, — разгорячилась Лизавета Прокофьевна, — мы вот все заметили, сидим здесь и хвалимся пред
ним, а вот
он сегодня письмо получил от одного из
них, от самого-то главного, угреватого, помнишь, Александра?
Он прощения в письме
у него просит, хоть и по своему манеру, и извещает, что того товарища бросил, который
его поджигал-то тогда, — помнишь, Александра? — и что князю теперь больше верит. Ну, а мы такого письма еще не получали, хоть нам и не учиться здесь нос-то пред
ним подымать.
— Ну, еще бы! Вам-то после… А знаете, я терпеть не могу этих разных мнений. Какой-нибудь сумасшедший, или дурак, или злодей в сумасшедшем виде даст пощечину, и вот уж человек на всю жизнь обесчещен, и смыть не может иначе как кровью, или чтоб
у него там на коленках
прощенья просили. По-моему, это нелепо и деспотизм. На этом Лермонтова драма «Маскарад» основана, и — глупо, по-моему. То есть, я хочу сказать, ненатурально. Но ведь
он ее почти в детстве писал.
Я хотел было с
ним объясниться, и знаю наверно, что
он чрез десять минут стал бы просить
у меня
прощения; но я рассудил, что лучше
его уж не трогать.
— Любите, а так мучаете! Помилуйте, да уж тем одним, что
он так на вид положил вам пропажу, под стул да в сюртук, уж этим одним
он вам прямо показывает, что не хочет с вами хитрить, а простодушно
у вас
прощения просит. Слышите:
прощения просит!
Он на деликатность чувств ваших, стало быть, надеется; стало быть, верит в дружбу вашу к
нему. А вы до такого унижения доводите такого… честнейшего человека!
«Попросите, попросите
прощения у императора Александра!» — закричал я
ему.
Так ты, миленький,
у них же и
прощения просишь, — подхватила она, опять обращаясь к князю, — «виноват, дескать, что осмелился вам капитал предложить…», а ты чего, фанфаронишка, изволишь смеяться! — накинулась она вдруг на племянника Лебедева, — «мы, дескать, от капитала отказываемся, мы требуем, а не просим!» А точно того и не знает, что этот идиот завтра же к
ним опять потащится свою дружбу и капиталы
им предлагать!
Лиза подалась вперед, покраснела — и заплакала, но не подняла Марфы Тимофеевны, не отняла своих рук: она чувствовала, что не имела права отнять
их, не имела права помешать старушке выразить свое раскаяние, участие, испросить
у ней
прощение за вчерашнее; и Марфа Тимофеевна не могла нацеловаться этих бедных, бледных, бессильных рук — и безмолвные слезы лились из ее глаз и глаз Лизы; а кот Матрос мурлыкал в широких креслах возле клубка с чулком, продолговатое пламя лампадки чуть-чуть трогалось и шевелилось перед иконой, в соседней комнатке за дверью стояла Настасья Карповна и тоже украдкой утирала себе глаза свернутым в клубочек клетчатым носовым платком.
— Вот что, Родион Потапыч, — заговорил Карачунский после длинной паузы. — Я посылал за Кожиным…
Он был сегодня
у меня вместе с женой и согласен помириться, то есть просить
прощения.
Он также уговаривал меня попросить
прощенья у Волкова — я не согласился.
Я наконец перестал плакать, но ожесточился духом и говорил, что я не виноват; что если
они сделали это нарочно, то все равно, и что
их надобно за то наказать, разжаловать в солдаты и послать на войну, и что
они должны просить
у меня
прощенья.
Перед кончиной она не отдала никаких особенных приказаний, но поручила тетушке Аксинье Степановне, как старшей, просить моего отца и мать, чтоб
они не оставили Танюшу, и, сверх того, приказала сказать моей матери, что она перед ней виновата и просит
у ней
прощенья.
Она в самом деле любила Клеопатру Петровну больше всех подруг своих. После той размолвки с нею, о которой когда-то Катишь писала Вихрову, она сама, первая, пришла к ней и попросила
у ней
прощения. В Горохове
их ожидала уже вырытая могила; опустили туда гроб, священники отслужили панихиду — и Вихров с Катишь поехали назад домой. Всю дорогу
они, исполненные своих собственных мыслей, молчали, и только при самом конце
их пути Катишь заговорила...
«Мой дорогой друг, Поль!.. Я была на похоронах вашего отца, съездила испросить
у его трупа
прощение за любовь мою к тебе: я слышала,
он очень возмущался этим… Меня, бедную, все, видно, гонят и ненавидят, точно как будто бы уж я совсем такая ужасная женщина! Бог с
ними, с другими, но я желаю возвратить если не любовь твою ко мне, то, по крайней мере, уважение, в котором ты, надеюсь, и не откажешь мне, узнав все ужасы, которые я перенесла в моей жизни… Слушай...
— Да, соблазнил, потому что прежде она того полюбила, а теперь, поняв
его, возненавидела, и молит
прощенья у того, который ее страстно и бескорыстно любит.
Он затронул всю гордость женщины, уже любившей
его, прямо признавшись ей, что
у нее есть соперница, и в то же время возбудил в ней симпатию к ее сопернице, а для себя
прощение и обещание бескорыстной братской дружбы.
Она поняла, что
он нашел
его, обрадовался своей находке и, может быть, дрожа от восторга, ревниво спрятал
его у себя от всех глаз; что где-нибудь один, тихонько от всех,
он с беспредельною любовью смотрел на личико своего возлюбленного дитяти, — смотрел и не мог насмотреться, что, может быть,
он так же, как и бедная мать, запирался один от всех разговаривать с своей бесценной Наташей, выдумывать ее ответы, отвечать на
них самому, а ночью, в мучительной тоске, с подавленными в груди рыданиями, ласкал и целовал милый образ и вместо проклятий призывал
прощение и благословение на ту, которую не хотел видеть и проклинал перед всеми.