Неточные совпадения
Едва увидел он массу воды, как в голове его уже утвердилась мысль, что
у него будет свое собственное
море.
Между тем луна начала одеваться тучами и на
море поднялся туман; едва сквозь него светился фонарь на корме ближнего корабля;
у берега сверкала пена валунов, ежеминутно грозящих его потопить.
Я завернулся в бурку и сел
у забора на камень, поглядывая вдаль; передо мной тянулось ночною бурею взволнованное
море, и однообразный шум его, подобный ропоту засыпающегося города, напомнил мне старые годы, перенес мои мысли на север, в нашу холодную столицу.
Берег обрывом спускался к
морю почти
у самых стен ее, и внизу с беспрерывным ропотом плескались темно-синие волны.
«Ты хозяйский сын?» — спросил я его наконец. — «Ни». — «Кто же ты?» — «Сирота, убогой». — «А
у хозяйки есть дети?» — «Ни; была дочь, да утикла за
море с татарином». — «С каким татарином?» — «А бис его знает! крымский татарин, лодочник из Керчи».
Бывало, пушка зоревая
Лишь только грянет с корабля,
С крутого берега сбегая,
Уж к
морю отправляюсь я.
Потом за трубкой раскаленной,
Волной соленой оживленный,
Как мусульман в своем раю,
С восточной гущей кофе пью.
Иду гулять. Уж благосклонный
Открыт Casino; чашек звон
Там раздается; на балкон
Маркёр выходит полусонный
С метлой в руках, и
у крыльца
Уже сошлися два купца.
Она была так огорчена, что сразу не могла говорить и только лишь после того, как по встревоженному лицу Лонгрена увидела, что он ожидает чего-то значительно худшего действительности, начала рассказывать, водя пальцем по стеклу окна,
у которого стояла, рассеянно наблюдая
море.
У синего
моря урядник стоит,
А синее
море шумит и шумит,
И злоба урядника гложет,
Что шума унять он не может.
Варвара сидела
у борта, держась руками за перила, упираясь на руки подбородком, голова ее дрожала мелкой дрожью, непокрытые волосы шевелились. Клим стоял рядом с нею, вполголоса вспоминая стихи о
море, говорить громко было неловко, хотя все пассажиры давно уже пошли спать. Стихов он знал не много, они скоро иссякли, пришлось говорить прозой.
Пузатый комод и на нем трюмо в форме лиры, три неуклюжих стула, старенькое на низких ножках кресло
у стола, под окном, — вот и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны и голы, только против кровати — темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота,
море, корма баркаса и на ней, обнявшись, стоят Лидия с Алиной.
У него незаметно сложилось странное впечатление: в России бесчисленно много лишних людей, которые не знают, что им делать, а может быть, не хотят ничего делать. Они сидят и лежат на пароходных пристанях, на станциях железных дорог, сидят на берегах рек и над
морем, как за столом, и все они чего-то ждут. А тех людей, разнообразным трудом которых он восхищался на Всероссийской выставке, тех не было видно.
Накануне отъезда
у него ночью раздулась губа. «Муха укусила, нельзя же с этакой губой в
море!» — сказал он и стал ждать другого парохода. Вот уж август, Штольц давно в Париже, пишет к нему неистовые письма, но ответа не получает.
Съедят ли
у него из-под рук завтрак или обед, он не станет производить следствия, а возьмет книгу посерьезнее, чтобы
заморить аппетит, или уснет, утомленный голодом.
Тит Никоныч любил беседовать с нею о том, что делается в свете, кто с кем воюет, за что; знал, отчего
у нас хлеб дешев и что бы было, если б его можно было возить отвсюду за границу. Знал он еще наизусть все старинные дворянские домы, всех полководцев, министров, их биографии; рассказывал, как одно
море лежит выше другого; первый уведомит, что выдумали англичане или французы, и решит, полезно ли это или нет.
Я не про веру мою говорю: вера моя невелика, я — деист, философский деист, как вся наша тысяча, так я полагаю, но… но замечательно, что я всегда кончал картинку мою видением, как
у Гейне, «Христа на Балтийском
море».
Они объявили, что с батарей будут палить, завидя суда в
море, и этим намекнули, что
у них есть пушки, которые даже палят.
В Индейских
морях бывают, правда, ураганы, но бывают, следовательно могут и не быть, а противные ветры
у Горна непременно будут.
От тяжести акулы и от усилий ее освободиться железный крюк начал понемногу разгибаться, веревка затрещала. Еще одно усилие со стороны акулы — веревка не выдержала бы, и акула унесла бы в
море крюк, часть веревки и растерзанную челюсть. «Держи! держи! ташши скорее!» — раздавалось между тем
у нас над головой. «Нет, постой ташшить! — кричали другие, — оборвется; давай конец!» (Конец — веревка, которую бросают с судна шлюпкам, когда пристают и в других подобных случаях.)
У англичан
море — их почва: им не по чем ходить больше. Оттого в английском обществе есть множество женщин, которые бывали во всех пяти частях света.
Каждый день во всякое время смотрел я на небо, на солнце, на
море — и вот мы уже в 140 ‹южной› широты, а небо все такое же, как
у нас, то есть повыше, на зените, голубое, к горизонту зеленоватое.
Дорога, первые 12 миль, идет по берегу, то
у подошвы утесов, то песками, или по ребрам скал, все по шоссе; дорога невеселая, хотя
море постоянно в виду, а над головой теснятся утесы, усеянные кустарниками, но все это мрачно, голо.
— «Вот этак же, — заметил князь Оболенский, — он вез
у меня пару кокосовых орехов до самого Охотского
моря: хорошо, что я увидал вовремя да выбросил, а то он бы и их в чемоданы спрятал».
Провиант и прочее доставлялось до сих пор на место военных действий сухим путем, и плата за один только провоз составляла около 170 000 фунт. ст. в год, между тем как все припасы могли быть доставляемы
морем до самого устья Буйволовой реки, что наконец и приведено в исполнение, и Берклей
у этого устья расположил свою главную квартиру.
Далее нельзя было предвидеть, какое положение пришлось бы принять по военным обстоятельствам: оставаться ли
у своих берегов, для защиты их от неприятеля, или искать встречи с ним на открытом
море.
Море, матросы, корабли и адмиралтейство сообщают городу свой особый отпечаток, такой же, как
у нас в Кронштадте, только побольше, полюднее.
Но холодно; я прятал руки в рукава или за пазуху, по карманам, носы
у нас посинели. Мы осмотрели, подойдя вплоть к берегу, прекрасную бухту, которая лежит налево, как только входишь с
моря на первый рейд. Я прежде не видал ее, когда мы входили: тогда я занят был рассматриванием ближних берегов, батарей и холмов.
Сегодня, 12-го, какая погода!
Море еще
у Лю-чу было синее, а теперь, в тропиках, и подавно. Солнце печет иногда до утомления, как
у нас бывает перед грозой. Теплота здесь напитана разными запахами; солнце проникает всюду. Появились летучие рыбы, с сельдь величиною; они летают во множестве стаями и поодиночке.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было
у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на
море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь,
у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
У нас все еще веселятся по поводу годовщины выхода в
море.
Я надеялся на эти тропики как на каменную гору: я думал, что настанет, как в Атлантическом океане, умеренный жар, ровный и постоянный ветер; что мы войдем в безмятежное царство вечного лета, голубого неба, с фантастическим узором облаков, и синего
моря. Но ничего похожего на это не было: ветер, качка, так что полупортики
у нас постоянно были закрыты.
Я пошел берегом к баркасу, который ушел за мыс, почти к
морю, так что пришлось идти версты три. Вскоре ко мне присоединились барон Шлипенбах и Гошкевич,
у которого в сумке шевелилось что-то живое: уж он успел набрать всякой всячины; в руках он нес пучок цветов и травы.
Сегодня, 11-го января, утро ясное,
море стихает. Виден Эддистонский маяк и гладкий, безотрадный утес Лизарда. Прощайте, прощайте! Мы
у порога в океан.
Один только отец Аввакум, наш добрый и почтенный архимандрит, относился ко всем этим ожиданиям, как почти и ко всему, невозмутимо-покойно и даже скептически. Как он сам лично не имел врагов, всеми любимый и сам всех любивший, то и не предполагал их нигде и ни в ком: ни на
море, ни на суше, ни в людях, ни в кораблях.
У него была вражда только к одной большой пушке, как совершенно ненужному в его глазах предмету, которая стояла в его каюте и отнимала
у него много простора и свету.
Из этого видно, что
у всех, кто не бывал на
море, были еще в памяти старые романы Купера или рассказы Мариета о
море и моряках, о капитанах, которые чуть не сажали на цепь пассажиров, могли жечь и вешать подчиненных, о кораблекрушениях, землетрясениях.
Только
у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском
море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
По вершинам кое-где белеет снег или песок; ближайший к
морю берег низмен, песчан, пуст; зелень — скудная трава; местами кусты; кое-где лепятся деревеньки;
у берегов уныло скользят изредка лодки: верно, добывают дневное пропитание, ловят рыбу, трепангов, моллюсков.
Здесь мы, по тенистой и сырой тропинке, дошли до пустого шалаша, отдохнули, переправились по доске через речку, то того быструю, что, когда я, переходя по зыбкому мостику, уперся в дно ручья длинной палкой,
у меня мгновенно вырвало ее течением из рук и вынесло в
море.
Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас
у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же
моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
А там, в рытвине, хорошо бы устроить спуск и дорогу к
морю да пристань,
у которой шипели бы пароходы и гомозились люди.
Но, слава Богу, однако ж, мы выбрались из лимана и, благополучно проскользнув между материком Азии и островом Сахалином, вышли в Охотское
море и бросили якорь
у песчаной косы, перед маленьким нашим поселением, Петровским зимовьем.
Вследствие колебания морского дна
у берегов Японии в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся берега и отхлынул, но не успел уйти из бухты, как навстречу ему, с
моря, хлынул другой вал, громаднее. Они столкнулись, и не вместившаяся в бухте вода пришла в круговоротное движение и начала полоскать всю бухту, хлынув на берега, вплоть до тех высот, куда спасались люди из Симодо.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на
море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели
у себя в каюте, читать книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля, в которого не верил.
Фрегат «Диана» уже пришел на смену «Палладе», которая отслужила свой срок, состарелась и притом избита была вытерпенными нами штормами, особенно
у мыса Доброй Надежды, и ураганом в Китайском
море.
Я постоял
у шпиля, посмотрел, как
море вдруг скроется из глаз совсем под фрегат и перед вами палуба стоит стоймя, то вдруг скроется палуба и вместо нее очутится стена воды, которая так и лезет на вас.
Много ужасных драм происходило в разные времена с кораблями и на кораблях. Кто ищет в книгах сильных ощущений, за неимением последних в самой жизни, тот найдет большую пищу для воображения в «Истории кораблекрушений», где в нескольких томах собраны и описаны многие случаи замечательных крушений
у разных народов. Погибали на
море от бурь, от жажды, от голода и холода, от болезней, от возмущений экипажа.
Долго мне будут сниться широкие сени, с прекрасной «картинкой», крыльцо с виноградными лозами, длинный стол с собеседниками со всех концов мира, с гримасами Ричарда; долго будет чудиться и «yes», и беготня Алисы по лестницам, и крикун-англичанин, и мое окно,
у которого я любил работать, глядя на серые уступы и зеленые скаты Столовой горы и Чертова пика. Особенно еще как вспомнишь, что впереди
море,
море и
море!
Тогда же приехал к нам с Амура бывший генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев и, пробыв
у нас дня два на фрегате, уехал в Николаевск, куда должна была идти и шкуна «Восток» для доставления его со свитою в Аян на Охотском
море. На этой шкуне я и отправился с фрегата, и с радостью, что возвращаюсь домой, и не без грусти, что должен расстаться с этим кругом отличных людей и товарищей.
На Каменской станции оканчивается Якутская область, начинающаяся
у Охотского
моря, — это две тысячи верст: до Иркутска столько же остается — что за расстояния! Какой детской игрушкой покажутся нам после этого поездки по Европейской России!
Сегодня, 19-го, штиль вдруг превратился почти в шторм; сначала налетел от NO шквал, потом задул постоянный, свежий, а наконец и крепкий ветер, так что
у марселей взяли четыре рифа. Качка сделалась какая-то странная, диагональная, очень неприятная: и привычных к
морю немного укачало. Меня все-таки нет, но голова немного заболела, может быть, от этого. Вечером и ночью стало тише.
Любопытно также, как чукчи производят торговлю, то есть мену, с другим племенем, коргаулями, или карагаулями, живущими на островах
у устья рек, впадающих в Ледовитое
море.