Неточные совпадения
Из этого видно, что
у всех, кто не бывал на
море, были еще в памяти старые романы Купера или рассказы Мариета о
море и моряках, о капитанах, которые чуть не сажали на цепь пассажиров, могли жечь и вешать подчиненных, о кораблекрушениях, землетрясениях.
Я писал вам, как мы, гонимые бурным ветром, дрожа от северного холода, пробежали мимо берегов Европы, как в первый раз пал на нас
у подошвы гор Мадеры ласковый луч солнца и, после угрюмого, серо-свинцового неба и такого же
моря, заплескали голубые волны, засияли синие небеса, как мы жадно бросились к берегу погреться горячим дыханием земли, как упивались за версту повеявшим с берега благоуханием цветов.
У англичан
море — их почва: им не по чем ходить больше. Оттого в английском обществе есть множество женщин, которые бывали во всех пяти частях света.
Плавание становилось однообразно и, признаюсь, скучновато: все серое небо, да желтое
море, дождь со снегом или снег с дождем — хоть кому надоест.
У меня уж заболели зубы и висок. Ревматизм напомнил о себе живее, нежели когда-нибудь. Я слег и несколько дней пролежал, закутанный в теплые одеяла, с подвязанною щекой.
Только
у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском
море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Берег верстах в трех; впереди ныряет в волнах низенькая портсмутская стена, сбоку
у ней тянется песчаная мель, сзади нас зеленеет Вайт, а затем все
море с сотней разбросанных по неизмеримому рейду кораблей, ожидающих, как и мы, попутного ветра.
Море, матросы, корабли и адмиралтейство сообщают городу свой особый отпечаток, такой же, как
у нас в Кронштадте, только побольше, полюднее.
В Индейских
морях бывают, правда, ураганы, но бывают, следовательно могут и не быть, а противные ветры
у Горна непременно будут.
Сегодня, 11-го января, утро ясное,
море стихает. Виден Эддистонский маяк и гладкий, безотрадный утес Лизарда. Прощайте, прощайте! Мы
у порога в океан.
Я постоял
у шпиля, посмотрел, как
море вдруг скроется из глаз совсем под фрегат и перед вами палуба стоит стоймя, то вдруг скроется палуба и вместо нее очутится стена воды, которая так и лезет на вас.
Каждый день во всякое время смотрел я на небо, на солнце, на
море — и вот мы уже в 140 ‹южной› широты, а небо все такое же, как
у нас, то есть повыше, на зените, голубое, к горизонту зеленоватое.
Море… Здесь я в первый раз понял, что значит «синее»
море, а до сих пор я знал об этом только от поэтов, в том числе и от вас. Синий цвет там,
у нас, на севере, — праздничный наряд
моря. Там есть
у него другие цвета, в Балтийском, например, желтый, в других
морях зеленый, так называемый аквамаринный. Вот наконец я вижу и синее
море, какого вы не видали никогда.
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно проводить время было
у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на
море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду, в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь,
у кого сапог разорвался или панталоны выпачкались в смоле.
Дорога, первые 12 миль, идет по берегу, то
у подошвы утесов, то песками, или по ребрам скал, все по шоссе; дорога невеселая, хотя
море постоянно в виду, а над головой теснятся утесы, усеянные кустарниками, но все это мрачно, голо.
Провиант и прочее доставлялось до сих пор на место военных действий сухим путем, и плата за один только провоз составляла около 170 000 фунт. ст. в год, между тем как все припасы могли быть доставляемы
морем до самого устья Буйволовой реки, что наконец и приведено в исполнение, и Берклей
у этого устья расположил свою главную квартиру.
Долго мне будут сниться широкие сени, с прекрасной «картинкой», крыльцо с виноградными лозами, длинный стол с собеседниками со всех концов мира, с гримасами Ричарда; долго будет чудиться и «yes», и беготня Алисы по лестницам, и крикун-англичанин, и мое окно,
у которого я любил работать, глядя на серые уступы и зеленые скаты Столовой горы и Чертова пика. Особенно еще как вспомнишь, что впереди
море,
море и
море!
Я надеялся на эти тропики как на каменную гору: я думал, что настанет, как в Атлантическом океане, умеренный жар, ровный и постоянный ветер; что мы войдем в безмятежное царство вечного лета, голубого неба, с фантастическим узором облаков, и синего
моря. Но ничего похожего на это не было: ветер, качка, так что полупортики
у нас постоянно были закрыты.
Вот стоишь при входе на второй рейд,
у горы Паппенберг, и видишь
море, но зато видишь только профиль мыса, заграждающего вид на Нагасаки, видишь и узенькую бухту Кибач, всю.
А там, в рытвине, хорошо бы устроить спуск и дорогу к
морю да пристань,
у которой шипели бы пароходы и гомозились люди.
Они объявили, что с батарей будут палить, завидя суда в
море, и этим намекнули, что
у них есть пушки, которые даже палят.
У нас все еще веселятся по поводу годовщины выхода в
море.
Но холодно; я прятал руки в рукава или за пазуху, по карманам, носы
у нас посинели. Мы осмотрели, подойдя вплоть к берегу, прекрасную бухту, которая лежит налево, как только входишь с
моря на первый рейд. Я прежде не видал ее, когда мы входили: тогда я занят был рассматриванием ближних берегов, батарей и холмов.
Сегодня, 12-го, какая погода!
Море еще
у Лю-чу было синее, а теперь, в тропиках, и подавно. Солнце печет иногда до утомления, как
у нас бывает перед грозой. Теплота здесь напитана разными запахами; солнце проникает всюду. Появились летучие рыбы, с сельдь величиною; они летают во множестве стаями и поодиночке.
Здесь мы, по тенистой и сырой тропинке, дошли до пустого шалаша, отдохнули, переправились по доске через речку, то того быструю, что, когда я, переходя по зыбкому мостику, уперся в дно ручья длинной палкой,
у меня мгновенно вырвало ее течением из рук и вынесло в
море.
От тяжести акулы и от усилий ее освободиться железный крюк начал понемногу разгибаться, веревка затрещала. Еще одно усилие со стороны акулы — веревка не выдержала бы, и акула унесла бы в
море крюк, часть веревки и растерзанную челюсть. «Держи! держи! ташши скорее!» — раздавалось между тем
у нас над головой. «Нет, постой ташшить! — кричали другие, — оборвется; давай конец!» (Конец — веревка, которую бросают с судна шлюпкам, когда пристают и в других подобных случаях.)
Сегодня, 19-го, штиль вдруг превратился почти в шторм; сначала налетел от NO шквал, потом задул постоянный, свежий, а наконец и крепкий ветер, так что
у марселей взяли четыре рифа. Качка сделалась какая-то странная, диагональная, очень неприятная: и привычных к
морю немного укачало. Меня все-таки нет, но голова немного заболела, может быть, от этого. Вечером и ночью стало тише.
По вершинам кое-где белеет снег или песок; ближайший к
морю берег низмен, песчан, пуст; зелень — скудная трава; местами кусты; кое-где лепятся деревеньки;
у берегов уныло скользят изредка лодки: верно, добывают дневное пропитание, ловят рыбу, трепангов, моллюсков.
Я пошел берегом к баркасу, который ушел за мыс, почти к
морю, так что пришлось идти версты три. Вскоре ко мне присоединились барон Шлипенбах и Гошкевич,
у которого в сумке шевелилось что-то живое: уж он успел набрать всякой всячины; в руках он нес пучок цветов и травы.
Но, слава Богу, однако ж, мы выбрались из лимана и, благополучно проскользнув между материком Азии и островом Сахалином, вышли в Охотское
море и бросили якорь
у песчаной косы, перед маленьким нашим поселением, Петровским зимовьем.
— «Вот этак же, — заметил князь Оболенский, — он вез
у меня пару кокосовых орехов до самого Охотского
моря: хорошо, что я увидал вовремя да выбросил, а то он бы и их в чемоданы спрятал».
А вот вы едете от Охотского
моря, как ехал я, по таким местам, которые еще ждут имен в наших географиях, да и весь край этот не все
у нас, в Европе, назовут по имени и не все знают его пределы и жителей, реки, горы; а вы едете по нем и видите поверстные столбы, мосты, из которых один тянется на тысячу шагов.
Любопытно также, как чукчи производят торговлю, то есть мену, с другим племенем, коргаулями, или карагаулями, живущими на островах
у устья рек, впадающих в Ледовитое
море.
На Каменской станции оканчивается Якутская область, начинающаяся
у Охотского
моря, — это две тысячи верст: до Иркутска столько же остается — что за расстояния! Какой детской игрушкой покажутся нам после этого поездки по Европейской России!
Далее нельзя было предвидеть, какое положение пришлось бы принять по военным обстоятельствам: оставаться ли
у своих берегов, для защиты их от неприятеля, или искать встречи с ним на открытом
море.
Фрегат «Диана» уже пришел на смену «Палладе», которая отслужила свой срок, состарелась и притом избита была вытерпенными нами штормами, особенно
у мыса Доброй Надежды, и ураганом в Китайском
море.
Тогда же приехал к нам с Амура бывший генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев и, пробыв
у нас дня два на фрегате, уехал в Николаевск, куда должна была идти и шкуна «Восток» для доставления его со свитою в Аян на Охотском
море. На этой шкуне я и отправился с фрегата, и с радостью, что возвращаюсь домой, и не без грусти, что должен расстаться с этим кругом отличных людей и товарищей.
Смотрел я на всю эту суматоху и дивился: «Вот привычные люди,
у которых никаких «страшных» минут не бывает, а теперь как будто боятся! На мели: велика важность! Постоим, да и сойдем, как задует ветер посвежее, заколеблется
море!» — думал я, твердо шагая по твердой палубе. Неопытный слепец!
Бывает
у моряка и тяжело, и страшно на душе, и он нередко, под влиянием таких минут, решается про себя — не ходить больше в
море, лишь только доберется до берега.
Теперь перенесемся в Восточный океан, в двадцатые градусы северной широты, к другой «опасной» минуте, пережитой
у Ликейских островов, о которой я ничего не сказал в свое время. Я не упоминаю об урагане, встреченном нами в Китайском
море,
у группы островов Баши, когда
у нас зашаталась грот-мачта, грозя рухнуть и положить на бок фрегат. Об этом я подробно писал.
Так как мы могли встретить ее или французские суда в
море, — и, может быть, уже с известиями об открытии военных действий, — то
у нас готовились к этой встрече и приводили фрегат в боевое положение. Капитан поговаривал о том, что в случае одоления превосходными неприятельскими силами необходимо-де поджечь пороховую камеру и взорваться.
Один только отец Аввакум, наш добрый и почтенный архимандрит, относился ко всем этим ожиданиям, как почти и ко всему, невозмутимо-покойно и даже скептически. Как он сам лично не имел врагов, всеми любимый и сам всех любивший, то и не предполагал их нигде и ни в ком: ни на
море, ни на суше, ни в людях, ни в кораблях.
У него была вражда только к одной большой пушке, как совершенно ненужному в его глазах предмету, которая стояла в его каюте и отнимала
у него много простора и свету.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на
море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели
у себя в каюте, читать книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля, в которого не верил.
Много ужасных драм происходило в разные времена с кораблями и на кораблях. Кто ищет в книгах сильных ощущений, за неимением последних в самой жизни, тот найдет большую пищу для воображения в «Истории кораблекрушений», где в нескольких томах собраны и описаны многие случаи замечательных крушений
у разных народов. Погибали на
море от бурь, от жажды, от голода и холода, от болезней, от возмущений экипажа.
Вследствие колебания морского дна
у берегов Японии в бухту Симодо влился громадный вал, который коснулся берега и отхлынул, но не успел уйти из бухты, как навстречу ему, с
моря, хлынул другой вал, громаднее. Они столкнулись, и не вместившаяся в бухте вода пришла в круговоротное движение и начала полоскать всю бухту, хлынув на берега, вплоть до тех высот, куда спасались люди из Симодо.