Неточные совпадения
Он видел, что
с той
поры,
как появились прямолинейные юноши, подобные Властову, Усову, яснее обнаружили себя и люди, для
которых революционность «большевиков» была органически враждебна. Себя Самгин не считал таким же,
как эти люди, но все-таки смутно подозревал нечто общее между ними и собою. И, размышляя перед Никоновой,
как перед зеркалом
или над чистым листом бумаги, он говорил...
Все это я таил
с тех самых
пор в моем сердце, а теперь пришло время и — я подвожу итог. Но опять-таки и в последний раз: я, может быть, на целую половину
или даже на семьдесят пять процентов налгал на себя! В ту ночь я ненавидел ее,
как исступленный, а потом
как разбушевавшийся пьяный. Я сказал уже, что это был хаос чувств и ощущений, в
котором я сам ничего разобрать не мог. Но, все равно, их надо было высказать, потому что хоть часть этих чувств да была же наверно.
Она здесь, в Узле, — вот о чем думал Привалов, когда возвращался от Павлы Ивановны. А он до сих
пор не знал об этом!.. Доктор не показывается и, видимо, избегает встречаться
с ним. Ну, это его дело. В Привалове со страшной силой вспыхнуло желание увидать Надежду Васильевну, увидать хотя издали… Узнает она его
или нет? Может быть, отвернется,
как от пьяницы и картежника,
которого даже бог забыл,
как выразилась бы Павла Ивановна?
— Вот мы живем
с тобою три года (прежде говорилось: год, потом: два; потом будет говориться: четыре года и так дальше), а все еще мы
как будто любовники,
которые видятся изредка, тайком. Откуда это взяли, Саша, что любовь ослабевает, когда ничто не мешает людям вполне принадлежать друг другу? Эти люди не знали истинной любви. Они знали только эротическое самолюбие
или эротическую фантазию. Настоящая любовь именно
с той
поры и начинается,
как люди начинают жить вместе.
При Купеческом клубе был тенистый сад, где члены клуба летом обедали, ужинали и на широкой террасе встречали солнечный восход, играя в карты
или чокаясь шампанским. Сад выходил в Козицкий переулок,
который прежде назывался Успенским, но
с тех
пор,
как статс-секретарь Екатерины II Козицкий выстроил на Тверской дворец для своей красавицы жены, сибирячки-золотопромышленницы Е. И. Козицкой, переулок стал носить ее имя и до сих
пор так называется.
Я очень скоро пристрастился к травле ястребочком,
как говорил Евсеич, и в тот счастливый день, в
который получал
с утра позволенье ехать на охоту,
с живейшим нетерпеньем ожидал назначенного времени, то есть часов двух пополудни, когда Филипп
или Мазан, выспавшись после раннего обеда, явится
с бодрым и голодным ястребом на руке,
с собственной своей собакой на веревочке (потому что у обоих собаки гонялись за перепелками) и скажет: «
Пора, сударь, на охоту».
Какое счастие сидеть спокойно
с Евсеичем на мостках, насаживать, закидывать удочки, следить за наплавками, не опасаясь, что
пора идти домой, а весело поглядывая на Сурку,
который всегда
или сидел,
или спал на берегу, развалясь на солнце!
Чтоб не устанавливать никаких отношений к крестьянам и не входить
с ними ни в
какие соглашения, он выписал из Кашина двух стрикулистов и передал им в руки уставное дело, а сам сейчас же нарушил барскую запашку, запродал три четверти живого инвентаря, заколотил большинство служб и распустил дворовых, кроме тех,
которые не шли сами,
или тех, без
которых на первых
порах нельзя было обойтись.
Что заключается в этих томах, глядящих корешками наружу?
Каким слогом написано то, что там заключается? Употребляются ли слова вроде «закатить», «влепить»,
которые он считал совершенно достаточными для отправления своего несложного правосудия?
или, быть может, там стоят совершенно другие слова? И точно ли там заключается это странное слово «нельзя»,
которое,
с самой минуты своего вступления в помпадуры, он считал упраздненным и о
котором так не в
пору напомнил ему правитель канцелярии?
Окся поощрительно улыбнулась оратору и толкнула локтем другую женщину,
которая была известна на приисках под именем Лапухи, сокращенное от Олимпиады; они очень любили друг друга, за исключением тех случаев, когда козловые ботинки и кумачные платки настолько быстро охлаждали эту дружбу, что бедным женщинам ничего не оставалось,
как только вцепиться друг в друга и зубами и ногтями и
с визгом кататься по земле до тех
пор, пока чья-нибудь благодетельная рука не отрезвляла их обеих хорошим подзатыльником
или артистической встряской за волосы.
Жить в ее близости, посещать ее, делить
с ней развращенную меланхолию модной дамы,
которая и тяготится и скучает светом, а вне его круга существовать не может, быть домашним другом ее и, разумеется, его превосходительства… пока… пока минет каприз и приятель-плебей потеряет свою пикантность и тот же тучный генерал
или господин Фиников его заменит — вот это возможно, и приятно, и, пожалуй, полезно… говорит же она о полезном применении моих талантов! — а тот умысел несбыточен! несбыточен…"В душе Литвинова поднимались,
как мгновенные удары ветра перед грозой, внезапные, бешеные
порывы…
Ведь законы прекрасного установлены ими в их учебниках, на основании тех произведений, в красоту
которых они веруют; пока все новое будут судить на основании утвержденных ими законов, до тех
пор изящным и будет признаваться только то, что
с ними сообразно, ничто новое не посмеет предъявить своих прав; старички будут правы, веруя в Карамзина и не признавая Гоголя,
как думали быть правыми почтенные люди, восхищавшиеся подражателями Расина и ругавшие Шекспира пьяным дикарем, вслед за Вольтером,
или преклонявшиеся пред «Мессиадой» и на этом основании отвергавшие «Фауста».
— Ни одной ночи, — говорит, — бедная, не спала: все, бывало, ходила в белый зал гулять, куда, кроме
как для балов, никто и не хаживал. Выйдет, бывало, туда таково страшно, без свечи, и все ходит,
или сядет у окна, в
которое с улицы фонарь светит, да на портрет Марии Феодоровны смотрит, а у самой из глаз слезы текут. — Надо полагать, что она до самых последних минут колебалась, но потом преданность ее взяла верх над сердцем, и она переломила себя и
с той
поры словно от княжны оторвалась.
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела,
или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны,
как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии,
которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что
с давних
пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились в яд,
который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его
как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем глубокие следы,
как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
Отчего она сегодня так долго не идет? Вот уже три месяца,
как я пришел в себя после того дня. Первое лицо,
которое я увидел, было лицо Сони. И
с тех
пор она проводит со мной каждый вечер. Это сделалось для нее какой-то службой. Она сидит у моей постели
или у большого кресла, когда я в силах сидеть, разговаривает со мною, читает вслух газеты и книги. Ее очень огорчает, что я равнодушен к выбору чтения и предоставляю его ей.
Когда после долгой, то мокрой, то морозной осени, в продолжение
которой всякий зверь и зверек вытрется, выкунеет, то есть шкурка его получит свой зимний вид, сделается крепковолосою, гладкою и красивою; когда заяц-беляк, горностай и ласка побелеют,
как кипень, а спина побелевшего и местами пожелтевшего,
как воск, русака покроется пестрым ремнем
с завитками; когда куница, поречина, хорек,
или хорь, потемнеют и заискрятся блестящею осью; когда, после многих замерзков, выпадет, наконец, настоящий снег и ляжет пороша, — тогда наступает лучшая
пора звероловства.
С тех
пор я не встречал более Евлампии.
Каким образом дочь Мартына Петровича попала в хлыстовские богородицы — я и представить себе не могу; но кто знает, быть может, она основала толк,
который назовется —
или уже теперь называется, по ее имени — евлампиевщиной? Все бывает, все случается.
— Лев Павлович?.. Лев Павлович,
как и все мужчины: он
с самых первых
пор или скучал,
или даже смеялся над моими стремлениями. Он окружал меня богатством, удовлетворял мои прихоти, впрочем, всегда
с оговорками, и потому полагал, что уже все сделал, что я даже не должна сметь ничего желать более. Но, бога ради, не спрашивайте меня: видьте во мне вашего друга… старуху,
которая вам желает счастья… и больше ничего! Расскажите мне лучше что-нибудь про себя: когда вы думаете назначить свадьбу?
Так часто бывает
с людьми,
которые знают, что им нужно, например, съездить туда-то и сделать то-то, но
которым исполнить это почему-либо неприятно
или неловко, совестно, тяжело, и они день за день откладывают свое решение, и
с каждым днем выполнение данного решения становится для них все труднее, все неловче и тяжелее, тогда
как сразу, по первому
порыву, оно было бы неизмеримо и легче, и проще, и короче.
Трафилось так, что лучше нарочно и первостатейный сочинитель не придумает: благоволите вспомнить башмаки,
или, лучше сказать, историю о башмаках,
которые столь часто были предметом шуток в наших собеседованиях, те башмаки,
которые Филетер обещал принести Катерине Астафьевне в Крыму и двадцать лет купить их не собрался, и буде вы себе теперь это привели на память, то представьте же, что майор, однако, весьма удачно сию небрежность свою поправил, и идучи, по освобождении своем, домой, первое, что сделал, то зашел в склад
с кожевенным товаром и купил в оном для доброй супруги своей давно ею жданные башмаки, кои на нее на мертвую и надеты, и в коих она и в гроб нами честно положена, так
как, помните, сама не раз ему говорила, что „придет-де та
пора, что ты купишь мне башмаки, но уже будет поздно, и они меня не порадуют“.
— Выйдя замуж за Михаила Андреевича, — продолжала Бодростина, — я надеялась на первых же
порах, через год
или два, быть чем-нибудь обеспеченною настолько, чтобы покончить мою муку, уехать куда-нибудь и жить,
как я хочу… и я во всем этом непременно бы успела, но я еще была глупа и, несмотря на все проделанные со мною штуки, верила в любовь… хотела жить не для себя… я тогда еще слишком интересовалась тобой… я искала тебя везде и повсюду: мой муж
с первого же дня нашей свадьбы был в положении молодого козла, у
которого чешется лоб, и лоб у него чесался недаром: я тебя отыскала.
В этой умеренности мною, по счастию, руководило правило, по
которому нам на балах запрещалось делать
с дамами более одного тура вальса, — и то изо всей нашей компании знал это правило один я, так
как на кадетских балах для танцев
с дамами отбирались лучшие танцоры, в числе
которых я всегда был первым. А не знай я этого, я, вероятно, закружился бы до нового неприличия,
или по крайней мере до тех
пор, пока моя дама сама бы меня оставила.
Есть люди, есть странные условия, при
которых судьба сводит
с ними. Живой, осязаемый человек,
с каким-нибудь самым реальным шрамом на лбу, — а впечатление, что это не человек, а призрак, какой-то миф. Таков Турман. Темною, зловещею тенью он мелькнул передо мною в первый раз, когда я его увидел. И
с тех
пор каждый раз,
как он пройдет передо мною, я спрашиваю себя: кто это был, — живой человек
или странное испарение жизни, сгустившееся в человеческую фигуру
с наивно-реальным шрамом на лбу?
Вы, верно, хотите знать, люблю ли вас? Если б я не боялась чего-то, если бы меня не удерживало что-то непонятное, я давно сама бы это вам сказала. Да, я вас люблю, очень, очень. Это чувство запало ко мне глубоко в сердце
с первой минуты,
как я вас увидела, и пустило корни по всему моему существу. Так, видно, хотел мой рок, и я повинуюсь ему. Неведомое ли мне блаженство вы мне готовите,
или муки,
которых я до сих
пор не знаю, я не могу, не хочу избегнуть ни того, ни других.
— Теперь нет… Удар при известии о смерти Коры случился
с ним при нем, и вот уже неделя,
как я каждый день хожу навещать его… Он до сих
пор не приходил в себя… Я его не лечу… Его лечит врач, приглашенный г-жею Ботт… Это человек знающий и серьезный,
который, конечно, не позволит перенести больного… Я сам, признаюсь, несмотря ни на что, воспротивился бы этому… Болезнь Владимира тяжелая, не дающая надежды, но требующая большой предосторожности, у ней два исхода и оба ужасные: смерть
или сумасшествие.
С тех
пор как сказано и доказано, что количество рождений
или преступлений подчиняется математическим законам, и что известные географические и политико-экономические условия определяют тот
или другой образ правления, что известные отношения населения к земле производят движения народа,
с тех
пор уничтожились в сущности своей те основания, на
которых строилась история.