Неточные совпадения
Был гуще невежества мрак над тобой,
Удушливей
сон непробудный,
Была ты глубоко несчастной страной,
Подавленной, рабски бессудной.
Мельком, словно во
сне, припоминались некоторым старикам примеры из истории, а в особенности из эпохи, когда градоначальствовал Бородавкин, который навел в город оловянных солдатиков и однажды, в минуту безумной отваги, скомандовал им:"Ломай!"Но ведь тогда все-таки
была война, а теперь… без всякого повода… среди глубокого земского мира…
Началось общее судбище; всякий припоминал про своего ближнего всякое, даже такое, что тому и во
сне не снилось, и так как судоговорение
было краткословное, то в городе только и слышалось: шлеп-шлеп-шлеп!
«Да, да, как это
было? — думал он, вспоминая
сон. — Да, как это
было? Да! Алабин давал обед в Дармштадте; нет, не в Дармштадте, а что-то американское. Да, но там Дармштадт
был в Америке. Да, Алабин давал обед на стеклянных столах, да, — и столы
пели: Il mio tesoro, [Мое сокровище,] и не Il mio tesoro, a что-то лучше, и какие-то маленькие графинчики, и они же женщины», вспоминал он.
Как бы пробудившись от
сна, Левин долго не мог опомниться. Он оглядывал сытую лошадь, взмылившуюся между ляжками и на шее, где терлись поводки, оглядывал Ивана кучера, сидевшего подле него, и вспоминал о том, что он ждал брата, что жена, вероятно, беспокоится его долгим отсутствием, и старался догадаться, кто
был гость, приехавший с братом. И брат, и жена, и неизвестный гость представлялись ему теперь иначе, чем прежде. Ему казалось, что теперь его отношения со всеми людьми уже
будут другие.
Она представила, как он копошился в мешке. Ужас
был на ее лице. И Вронский, вспоминая свой
сон, чувствовал такой же ужас, наполнявший его душу.
Что? Что такое страшное я видел во
сне? Да, да. Мужик — обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенною бородой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не
было во
сне, ― cказал он себе. ― Но отчего же это
было так ужасно?» Он живо вспомнил опять мужика и те непонятные французские слова, которые призносил этот мужик, и ужас пробежал холодом по его спине.
На выходе из беседки Алексей Александрович, так же как всегда, говорил со встречавшимися, и Анна должна
была, как и всегда, отвечать и говорить; но она
была сама не своя и как во
сне шла под-руку с мужем.
— Нет, право забыл. Или я во
сне видел? Постой, постой! Да что ж сердиться! Если бы ты, как я вчера,
выпил четыре бутылки на брата, ты бы забыл, где ты лежишь. Постой, сейчас вспомню!
—
Есть, брат! Вот видишь ли, ты знаешь тип женщин Оссиановских… женщин, которых видишь во
сне… Вот эти женщины бывают на яву… и эти женщины ужасны. Женщина, видишь ли, это такой предмет, что, сколько ты ни изучай ее, всё
будет совершенно новое.
На другой день он получил от Алексея Александровича положительный отказ в разводе Анны и понял, что решение это
было основано на том, что̀ вчера сказал Француз в своем настоящем или притворном
сне.
— Ты смотришь на меня, — сказала она, — и думаешь, могу ли я
быть счастлива в моем положении? Ну, и что ж! Стыдно признаться; но я… я непростительно счастлива. Со мной случилось что-то волшебное, как
сон, когда сделается страшно, жутко, и вдруг проснешься и чувствуешь, что всех этих страхов нет. Я проснулась. Я пережила мучительное, страшное и теперь уже давно, особенно с тех пор, как мы здесь, так счастлива!.. — сказала она, с робкою улыбкой вопроса глядя на Долли.
Ответа не
было, кроме того общего ответа, который дает жизнь на все самые сложные и неразрешимые вопросы. Ответ этот: надо жить потребностями дня, то
есть забыться. Забыться
сном уже нельзя, по крайней мере, до ночи, нельзя уже вернуться к той музыке, которую
пели графинчики-женщины; стало
быть, надо забыться
сном жизни.
Все к лучшему! это новое страдание, говоря военным слогом, сделало во мне счастливую диверсию. Плакать здорово; и потом, вероятно, если б я не проехался верхом и не
был принужден на обратном пути пройти пятнадцать верст, то и эту ночь
сон не сомкнул бы глаз моих.
И княгиня внутренно радовалось, глядя на свою дочку; а у дочки просто нервический припадок: она проведет ночь без
сна и
будет плакать.
Когда я проснулся, на дворе уж
было темно. Я сел у отворенного окна, расстегнул архалук, — и горный ветер освежил грудь мою, еще не успокоенную тяжелым
сном усталости. Вдали за рекою, сквозь верхи густых лип, ее осеняющих, мелькали огни в строеньях крепости и слободки. На дворе у нас все
было тихо, в доме княгини
было темно.
Мне, однако, приятно, что я могу плакать! Впрочем, может
быть, этому причиной расстроенные нервы, ночь, проведенная без
сна, две минуты против дула пистолета и пустой желудок.
— Да, она нам призналась, что с того дня, как увидела Печорина, он часто ей грезился во
сне и что ни один мужчина никогда не производил на нее такого впечатления. Да, они
были счастливы!
По обеим сторонам дороги торчали голые, черные камни; кой-где из-под снега выглядывали кустарники, но ни один сухой листок не шевелился, и весело
было слышать среди этого мертвого
сна природы фырканье усталой почтовой тройки и неровное побрякивание русского колокольчика.
Когда проносился мимо его богач на пролетных красивых дрожках, на рысаках в богатой упряжи, он как вкопанный останавливался на месте и потом, очнувшись, как после долгого
сна, говорил: «А ведь
был конторщик, волосы носил в кружок!» И все, что ни отзывалось богатством и довольством, производило на него впечатление, непостижимое им самим.
Нельзя сказать, однако же, чтобы не
было минут, в которые как будто пробуждался он ото
сна.
Как полусонный, бродил он без цели по городу, не
будучи в состоянии решить, он ли сошел с ума, чиновники ли потеряли голову, во
сне ли все это делается или наяву заварилась дурь почище
сна.
Скоро вслед за ними все угомонилось, и гостиница объялась непробудным
сном; только в одном окошечке виден еще
был свет, где жил какой-то приехавший из Рязани поручик, большой, по-видимому, охотник до сапогов, потому что заказал уже четыре пары и беспрестанно примеривал пятую.
День, кажется,
был заключен порцией холодной телятины, бутылкою кислых щей и крепким
сном во всю насосную завертку, как выражаются в иных местах обширного русского государства.
Все те, которые прекратили давно уже всякие знакомства и знались только, как выражаются, с помещиками Завалишиным да Полежаевым (знаменитые термины, произведенные от глаголов «полежать» и «завалиться», которые в большом ходу у нас на Руси, все равно как фраза: заехать к Сопикову и Храповицкому, означающая всякие мертвецкие
сны на боку, на спине и во всех иных положениях, с захрапами, носовыми свистами и прочими принадлежностями); все те, которых нельзя
было выманить из дому даже зазывом на расхлебку пятисотрублевой ухи с двухаршинными стерлядями и всякими тающими во рту кулебяками; словом, оказалось, что город и люден, и велик, и населен как следует.
Теперь с каким она вниманьем
Читает сладостный роман,
С каким живым очарованьем
Пьет обольстительный обман!
Счастливой силою мечтанья
Одушевленные созданья,
Любовник Юлии Вольмар,
Малек-Адель и де Линар,
И Вертер, мученик мятежный,
И бесподобный Грандисон,
Который нам наводит
сон, —
Все для мечтательницы нежной
В единый образ облеклись,
В одном Онегине слились.
Он оставляет раут тесный,
Домой задумчив едет он;
Мечтой то грустной, то прелестной
Его встревожен поздний
сон.
Проснулся он; ему приносят
Письмо: князь N покорно просит
Его на вечер. «Боже! к ней!..
О,
буду,
буду!» и скорей
Марает он ответ учтивый.
Что с ним? в каком он странном
сне!
Что шевельнулось в глубине
Души холодной и ленивой?
Досада? суетность? иль вновь
Забота юности — любовь?
Блажен, кто смолоду
был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным
снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет
был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек.
Но, получив посланье Тани,
Онегин живо тронут
был:
Язык девических мечтаний
В нем думы роем возмутил;
И вспомнил он Татьяны милой
И бледный цвет, и вид унылый;
И в сладостный, безгрешный
сонДушою погрузился он.
Быть может, чувствий пыл старинный
Им на минуту овладел;
Но обмануть он не хотел
Доверчивость души невинной.
Теперь мы в сад перелетим,
Где встретилась Татьяна с ним.
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне
был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался
Давно… нет, это
был не
сон!
Друзья мои, что ж толку в этом?
Быть может, волею небес,
Я перестану
быть поэтом,
В меня вселится новый бес,
И, Фебовы презрев угрозы,
Унижусь до смиренной прозы;
Тогда роман на старый лад
Займет веселый мой закат.
Не муки тайные злодейства
Я грозно в нем изображу,
Но просто вам перескажу
Преданья русского семейства,
Любви пленительные
сныДа нравы нашей старины.
Ее тревожит сновиденье.
Не зная, как его понять,
Мечтанья страшного значенье
Татьяна хочет отыскать.
Татьяна в оглавленье кратком
Находит азбучным порядком
Слова: бор, буря, ведьма,
ель,
Еж, мрак, мосток, медведь, метель
И прочая. Ее сомнений
Мартын Задека не решит;
Но
сон зловещий ей сулит
Печальных много приключений.
Дней несколько она потом
Всё беспокоилась о том.
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И
снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Ее тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.
Жеманный кот, на печке сидя,
Мурлыча, лапкой рыльце мыл:
То несомненный знак ей
был,
Что едут гости. Вдруг увидя
Младой двурогий лик луны
На небе с левой стороны...
Что
было следствием свиданья?
Увы, не трудно угадать!
Любви безумные страданья
Не перестали волновать
Младой души, печали жадной;
Нет, пуще страстью безотрадной
Татьяна бедная горит;
Ее постели
сон бежит;
Здоровье, жизни цвет и сладость,
Улыбка, девственный покой,
Пропало всё, что звук пустой,
И меркнет милой Тани младость:
Так одевает бури тень
Едва рождающийся день.
Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум лесов;
Или с природой оживленной
Сближаем думою смущенной
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья нет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического
снаИная, старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальней стороне,
О чудной ночи, о луне…
Я
был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие
сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я в
былые годы
Провел в бездействии, в тени
Мои счастливейшие дни?
И что ж? Глаза его читали,
Но мысли
были далеко;
Мечты, желания, печали
Теснились в душу глубоко.
Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки. В них-то он
Был совершенно углублен.
То
были тайные преданья
Сердечной, темной старины,
Ни с чем не связанные
сны,
Угрозы, толки, предсказанья,
Иль длинной сказки вздор живой,
Иль письма девы молодой.
Ужель та самая Татьяна,
Которой он наедине,
В начале нашего романа,
В глухой, далекой стороне,
В благом пылу нравоученья
Читал когда-то наставленья,
Та, от которой он хранит
Письмо, где сердце говорит,
Где всё наруже, всё на воле,
Та девочка… иль это
сон?..
Та девочка, которой он
Пренебрегал в смиренной доле,
Ужели с ним сейчас
былаТак равнодушна, так смела?
Упала…
«Здесь он! здесь Евгений!
О Боже! что подумал он!»
В ней сердце, полное мучений,
Хранит надежды темный
сон;
Она дрожит и жаром пышет,
И ждет: нейдет ли? Но не слышит.
В саду служанки, на грядах,
Сбирали ягоду в кустах
И хором по наказу
пели(Наказ, основанный на том,
Чтоб барской ягоды тайком
Уста лукавые не
елиИ пеньем
были заняты:
Затея сельской остроты!).
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь
сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж
пел в безмолвии ночей.
Он
пел любовь, любви послушный,
И песнь его
была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как
сон младенца, как луна
В пустынях неба безмятежных,
Богиня тайн и вздохов нежных;
Он
пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он
пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слезы;
Он
пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет.
Но та, сестры не замечая,
В постеле с книгою лежит,
За листом лист перебирая,
И ничего не говорит.
Хоть не являла книга эта
Ни сладких вымыслов поэта,
Ни мудрых истин, ни картин,
Но ни Виргилий, ни Расин,
Ни Скотт, ни Байрон, ни Сенека,
Ни даже Дамских Мод Журнал
Так никого не занимал:
То
был, друзья, Мартын Задека,
Глава халдейских мудрецов,
Гадатель, толкователь
снов.
Все мечты мои, во
сне и наяву,
были о нем: ложась спать, я желал, чтобы он мне приснился; закрывая глаза, я видел его перед собою и лелеял этот призрак, как лучшее наслаждение.
«Так вот что предвещал мне мой
сон! — подумал я, — дай бог только, чтобы не
было чего-нибудь еще хуже».
Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своем высоком креслице; уже поздно, давно
выпил свою чашку молока с сахаром,
сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь.
Думая, что это
было простое обаяние
сна, которое сейчас же рассеется, он открыл больше глаза свои и увидел, что к нему точно наклонилось какое-то изможденное, высохшее лицо и смотрело прямо ему в очи.
Рыдая, глядела она им в очи, когда всемогущий
сон начинал уже смыкать их, и думала: «Авось-либо Бульба, проснувшись, отсрочит денька на два отъезд; может
быть, он задумал оттого так скоро ехать, что много
выпил».
Стоны и шумы, завывающая пальба огромных взлетов воды и, казалось, видимая струя ветра, полосующего окрестность, — так силен
был его ровный пробег, — давали измученной душе Лонгрена ту притупленность, оглушенность, которая, низводя горе к смутной печали, равна действием глубокому
сну.
Была полная ночь; за бортом в
сне черной воды дремали звезды и огни мачтовых фонарей.
Ему захотелось
выпить, и он потянулся к мешку, развязывая его уже во
сне.