Неточные совпадения
— О, в этом мы уверены, что ты можешь не
спать и другим не давать, — сказала Долли
мужу с тою чуть заметною иронией,
с которою она теперь почти всегда относилась к своему
мужу. — А по-моему, уж теперь пора…. Я пойду, я не ужинаю.
Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни
с женой, глядя на чужих неверных жен и обманутых
мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда
пала на его голову, он не только не думал о том, как развязать это положение, но вовсе не хотел знать его, не хотел знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
Мужа любила чрезмерно, но в картишки пустился, под суд
попал,
с тем и помер.
— У Тагильского оказалась жена, да — какая! — он закрыл один глаз и протяжно свистнул. — Стиль модерн, ни одного естественного движения, говорит голосом умирающей. Я
попал к ней по объявлению: продаются книги. Книжки, брат, замечательные. Все наши классики, переплеты от Шелля или Шнелля, черт его знает! Семьсот целковых содрала. Я сказал ей, что был знаком
с ее
мужем, а она спросила: «Да?» И — больше ни звука о нем, стерва!
Рядом
с красотой — видел ваши заблуждения, страсти, падения,
падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все звал вас, на высокую гору, искушая — не дьявольской заманкой, не царством суеты, звал именем другой силы на путь совершенствования самих себя, а
с собой и нас: детей, отцов, братьев,
мужей и… друзей ваших!
С таким же немым, окаменелым ужасом, как бабушка, как новгородская Марфа, как те царицы и княгини — уходит она прочь, глядя неподвижно на небо, и, не оглянувшись на столп огня и дыма, идет сильными шагами, неся выхваченного из пламени ребенка, ведя дряхлую мать и взглядом и ногой толкая вперед малодушного
мужа, когда он,
упав, грызя землю, смотрит назад и проклинает пламя…
— О, тогда эта портьера
упадет, и вы выпорхнете из клетки; тогда вы возненавидите и теток, и этих полинявших господ, а на этот портрет (он указал на портрет
мужа) взглянете
с враждой.
— Да он благой такой: пущай лучше
спит! Мужа-то вот дома нет, так мне и жутко
с ним одной. Пущай
спит!
Но когда настал час — «пришли римляне и взяли», она постигла, откуда
пал неотразимый удар, встала, сняв свой венец, и молча, без ропота, без малодушных слез, которыми омывали иерусалимские стены
мужья, разбивая о камни головы, только
с окаменелым ужасом покорности в глазах пошла среди павшего царства, в великом безобразии одежд, туда, куда вела ее рука Иеговы, и так же — как эта бабушка теперь — несла святыню страдания на лице, будто гордясь и силою удара, постигшего ее, и своею силою нести его.
Она бросалась в постель, закрывала лицо руками и через четверть часа вскакивала, ходила по комнате,
падала в кресла, и опять начинала ходить неровными, порывистыми шагами, и опять бросалась в постель, и опять ходила, и несколько раз подходила к письменному столу, и стояла у него, и отбегала и, наконец, села, написала несколько слов, запечатала и через полчаса схватила письмо, изорвала, сожгла, опять долго металась, опять написала письмо, опять изорвала, сожгла, и опять металась, опять написала, и торопливо, едва запечатав, не давая себе времени надписать адреса, быстро, быстро побежала
с ним в комнату
мужа, бросила его да стол, и бросилась в свою комнату,
упала в кресла, сидела неподвижно, закрыв лицо руками; полчаса, может быть, час, и вот звонок — это он, она побежала в кабинет схватить письмо, изорвать, сжечь — где ж оно? его нет, где ж оно? она торопливо перебирала бумаги: где ж оно?
Наконец пришла и желанная смерть. Для обеих сторон она была вожделенным разрешением. Савельцев
с месяц лежал на печи, томимый неизвестным недугом и не получая врачебной помощи, так как Анфиса Порфирьевна наотрез отказала позвать лекаря. Умер он тихо, испустив глубокий вздох, как будто радуясь, что жизненные узы внезапно
упали с его плеч.
С своей стороны, и тетенька не печалилась: смерть
мужа освобождала от обязанности платить ежегодную дань чиновникам.
Вечером поздно Серафима получила записку
мужа, что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще было в первый раз, что Галактион не зашел проститься даже
с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы была о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше быть… Дети
спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в окно, что сестра сидит у лампы
с Агнией. Незачем было и заходить.
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного
мужа, а теперь жених-то в одну руку
с ней все делал и даже сам укладывал
спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два. Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.
Вечером
с работ возвращается муж-каторжный; он хочет есть и
спать, а жена начинает плакать и причитывать: «Погубил ты нас, проклятый!
По этим варварским помещениям и их обстановке, где девушки 15 и 16 лет вынуждены
спать рядом
с каторжниками, читатель может судить, каким неуважением и презрением окружены здесь женщины и дети, добровольно последовавшие на каторгу за своими
мужьями и отцами, как здесь мало дорожат ими и как мало думают о сельскохозяйственной колонии.
—
Муж одной из вас таскается по всем скверным девкам; получив болезнь, пьет, ест и
спит с тобою же; другая же сама изволит иметь годовых, месячных, недельных, или, чего боже упаси, ежедневных любовников.
До самого вечера Марья проходила в каком-то тумане, и все ее злость разбирала сильнее. То-то охальник: и место назначил — на росстани, где от дороги в Фотьянку отделяется тропа на Сиротку. Семеныч улегся
спать рано, потому что за день у машины намаялся, да и встать утром на брезгу. Лежит Марья рядом
с мужем, а мысли бегут по дороге в Фотьянку, к росстани.
Семеныч «ходил у парового котла» в ночь. День он
спал, а
с вечера отправлялся к машине. Кстати сказать, эту ночную работу
мужа придумала Марья, чтобы Семеныч не мешал ей пользоваться жизнью. Она сама просила Кишкина поставить
мужа в ночь.
«Зарежет он меня когда-нибудь, — думала она каждый вечер, укладываясь
спать под одну шубу
с мужем. — Беспременно зарежет…»
Дарью Афанасьевну очень огорчала такая каторжная жизнь
мужа. Она часто любила помечтать, как бы им выбиться из этой проклятой должности, а сам Нечай даже ни о чем не мечтал. Он вез как ломовая лошадь, которая, шатаясь и дрожа, вытягивает воз из одного весеннего зажора, для того чтобы
попасть с ним в другой, потому что свернуть в сторону некуда.
— Сейчас же убирайся отсюда, старая дура! Ветошка! Половая тряпка!.. Ваши приюты Магдалины-это хуже, чем тюрьма. Ваши секретари пользуются нами, как собаки
падалью. Ваши отцы,
мужья и братья приходят к нам, и мы заражаем их всякими болезнями… Нарочно!.. А они в свою очередь заражают вас. Ваши надзирательницы живут
с кучерами, дворниками и городовыми, а нас сажают в карцер за то, что мы рассмеемся или пошутим между собою. И вот, если вы приехали сюда, как в театр, то вы должны выслушать правду прямо в лицо.
Дом был весь занят, — съехались все тетушки
с своими
мужьями; в комнате Татьяны Степановны жила Ерлыкина
с двумя дочерьми; Иван Петрович Каратаев и Ерлыкин
спали где-то в столярной, а остальные три тетушки помещались в комнате бабушки, рядом
с горницей больного дедушки.
Павел
попал прямо в цель. Приставша действительно любила очень близкого к ней человека — молодого письмоводителя
мужа, но только о чувствах
с ним не говорила, а больше водкой его поила.
Чтение продолжалось. Внимание слушателей росло
с каждой главой, и, наконец, когда звероподобный
муж, узнав об измене маленькой, худенькой, воздушной жены своей, призывает ее к себе, бьет ее по щеке, и когда она
упала, наконец, в обморок, велит ее вытащить совсем из дому, вон… — Марьеновский даже привстал.
И таким манером пошли у нас тут над лиманом свидания: барыня все
с дитем, а я
сплю, а порой она мне начнет рассказывать, что она того… замуж в своем месте за моего барина насильно была выдана… злою мачехою и того… этого
мужа своего она не того… говорит, никак не могла полюбить.
И поверьте, брак есть могила этого рода любви:
мужа и жену связывает более прочное чувство — дружба, которая, честью моею заверяю, гораздо скорее может возникнуть между людьми, женившимися совершенно холодно, чем между страстными любовниками, потому что они по крайней мере не
падают через месяц после свадьбы
с неба на землю…
Она подсела к
мужу — и, дождавшись, что он остался в дураках, сказала ему: «Ну, пышка, довольно! (при слове „пышка“ Санин
с изумлением глянул на нее, а она весело улыбнулась, отвечая взглядом на его взгляд и выказывая все свои ямочки на щеках) — довольно; я вижу, ты
спать хочешь; целуй ручку и отправляйся; а мы
с господином Саниным побеседуем вдвоем».
Но пришла она к Марье Игнатьевне уже поздно: отправив служанку и оставшись одна, та не вытерпела, встала
с постели и, накинув на себя что
попало под руку из одежи, кажется очень что-то легкое и к сезону не подходящее, отправилась сама во флигель к Кириллову, соображая, что, может быть, он ей вернее всех сообщит о
муже.
— Ты ляжешь
спать? — сказала она, возвратясь к
мужу и видя, что он сидит, облокотясь на стол, мрачный и вместе
с тем какой-то восторженный.
За ужином Егор Егорыч по своему обыкновению, а gnadige Frau от усталости — ничего почти не ели, но зато Сверстов все ел и все выпил, что было на столе, и, одушевляемый радостью свидания
с другом, был совершенно не утомлен и нисколько не опьянел. Gnadige Frau скоро поняла, что
мужу ее и Егору Егорычу желалось остаться вдвоем, чтобы побеседовать пооткровеннее, а потому, ссылаясь на то, что ей
спать очень хочется, она попросила у хозяина позволения удалиться в свою комнату.
С теми же неосушенными слезами на глазах gnadige Frau пошла в свое отделение, где нашла
мужа приготовляющимся завалиться
спать.
На этом кончилось совещание камер-юнкера
с Екатериной Петровной, но она потом не
спала всю ночь, и ей беспрестанно мерещилось, что
муж ее отравит, так что на другой день, едва только Тулузов возвратился от генерал-губернатора, она послала к нему пригласить его придти к ней.
Gnadige Frau между тем об этих разговорах и объяснениях
с прелестным существом в непродолжительном времени сообщила своему
мужу, который обыкновенно являлся домой только
спать; целые же дни он возился в больнице, объезжал соседние деревни, из которых доходил до него слух, что там много больных, лечил даже у крестьян лошадей, коров, и когда он таким образом возвратился однажды домой и, выпив своей любимой водочки, принялся ужинать, то gnadige Frau подсела к нему.
Gnadige Frau подала Сусанне Николаевне чернильницу, и та подписалась. Затем начался полнейший беспорядок в собрании. Сусанна Николаевна
упала в объятия
мужа и плакала. Он тоже плакал. Ворвался в собрание Сверстов, успевший, наконец, отыскать и надеть свой белый запон; он прежде всего обеспокоился, не случилось ли чего-нибудь
с Сусанной Николаевной, и, вид «, что ничего, шепнул жене...
Проговорив это, Сусанна Николаевна
упала перед
мужем на колени и склонила к нему свою голову. Егор Егорыч поцеловал ее
с нежностью в темя и проговорил опять-таки величавым тоном...
Она легла. Прошло четверть часа. Расслабляюще, томно пахла глициния, сказочно-прекрасно звучал оркестр вдали, но
муж и жена не могли заснуть и лежали, боясь потревожить друг друга,
с закрытыми глазами, стараясь не ворочаться, не вздыхать, не кашлять, и каждый понимал, что другой не
спит.
А тут еще Филька Морозов грозит: «Я тебе, говорит, Акулькин
муж, все ребра сломаю, а
с женой твоей, захочу, кажинную ночь
спать буду».
— Мы
с тобой живем, как
муж с женой, только
спим порознь. Мы даже лучше живем —
мужья женам не помогают…
Почтмейстерша почти не ошиблась:
муж ее действительно
спал в конторе; но маленькая ошибка
с ее стороны была лишь в том, что почтмейстер
спал не на диване, как полагала она, а на столе.
Среди однообразия жизни в крепости молодые Воронцовы — и
муж и жена — были очень рады этому событию. Поговорив о том, как приятно будет это известие его отцу,
муж с женой в третьем часу легли
спать.
Посреди такой приятной беседы вдруг он спросил: «А что
муж?
спит?» — «Алексей просыпался, когда я уходила; но я велела ему еще соснуть», —
с живостью отвечала Софья Николавна.
Она приехала в последние годы царствования покойной императрицы Екатерины портнихой при французской труппе;
муж ее был второй любовник, но, по несчастию, климат Петербурга оказался для него гибелен, особенно после того, как, оберегая
с большим усердием, чем нужно женатому человеку, одну из артисток труппы, он был гвардейским сержантом выброшен из окна второго этажа на улицу; вероятно,
падая, он не взял достаточных предосторожностей от сырого воздуха, ибо
с той минуты стал кашлять, кашлял месяца два, а потом перестал — по очень простой причине, потому что умер.
Но, — прибавлял он всегда
с горькой улыбкою, — блажен
муж, иже не иде на совет нечестивых!» В царствование Лжедимитрия, а потом Шуйского оба заштатные чиновника старались опять
попасть ко двору; но попытки их не имели успеха, и они решились пристать к партии боярина Шалонского, который обнадежил Лесуту, что
с присоединением России к польской короне число сановников при дворе короля Сигизмунда неминуемо удвоится и он не только займет при оном место, равное прежней его степени, но даже, в награду усердной службы, получит звание одного из дворцовых маршалов его польского величества.
Подражая примеру графини, и княгиня Вabette, та самая, у которой на руках умер Шопен (в Европе считают около тысячи дам, на руках которых он испустил дух), и княгиня Аnnеttе, которая всем бы взяла, если бы по временам, внезапно, как запах капусты среди тончайшей амбры, не проскакивала в ней простая деревенская прачка; и княгиня Расhеtte,
с которою случилось такое несчастие:
муж ее
попал на видное место и вдруг, Dieu sait pourquoi, прибил градского голову и украл двадцать тысяч рублей серебром казенных денег; и смешливая княжна Зизи, и слезливая княжна Зозо — все они оставляли в стороне своих земляков, немилостиво обходились
с ними…
Кончилось тем, что «приупадавший» дом Долинских
упал и разорился совершенно. Игнатий Долинский покушал спелых дынь-дубровок, лег соснуть, встал часа через два
с жестокою болью в желудке, а к полуночи умер.
С него распочалась в городе шедшая
с северо-запада холера. Ульяна Петровна схоронила
мужа, не уронив ни одной слезы на его могиле, и детям наказывала не плакать.
Покорность
мужа не очень успокоила Домну Осиповну. Она знала, какие экспромты от него бывают, по прежней своей жизни
с ним. Что касается Бегушева, так она и подумать об нем боялась, зная наперед, что
с ним бороться ей гораздо будет труднее, чем
с мужем… Словом, она находила себя очень похожей на слабый челн, на который со всех сторон напирают волны и которому единственное спасение — скользить как-нибудь посреди этого и не
падать духом.
В этой пиесе есть маленькая роль генерала, бывшего некогда обольстителем Эйлалии; он встречается нечаянно
с Мейнау и его женой, Эйлалия
падает в обморок, а
муж вызывает генерала на дуэль и убивает его из пистолета.
— Да, копилку, и очень красивая копилка; и у вас всегда все пуговицы к рубашкам пришиты, и вы можете
спать всегда у белого плечика. — Чудесно!! И всему этому так и быть следует, голубчик. У Берты Ивановны Шульц есть дом — полная чаша; у Берты Ивановны Шульц — сундуки и комоды ломятся от уборов и нарядов; у Берты Ивановны Шульц —
муж, нежнейший Фридрих, который много что скажет: «Эй, Берта Ивановна, смотрите, как бы мы
с вами не поссорились!» Берта Ивановна вся куплена.
В пять часов пили чай, в восемь ужинали, потом Наталья мыла младенцев, кормила, укладывала
спать, долго молилась, стоя на коленях, и ложилась к
мужу с надеждой зачать сына. Если
муж хотел её, он ворчал, лёжа на кровати...
Как было жить этой молодой вдове, насильно повенчанной пятнадцать лет тому назад
с нелюбимым старым
мужем, который, по выражению ее матери, должен был ей колодою
падать на руку?